У одних есть такая способность, а у других нет.
Бабушка, верящая в загробную жизнь, говорила, что на том свете одни спят, а другие работают, продолжают дело, начатое на земле.
– Но ведь и на этом свете половина людей спит, хоть и живет, – возражала мама.
– Правильно, – соглашалась бабушка. – Они тут спят и там спят.
Марина с ужасом думала, что и после жизни придется пилить, поддерживая скрипку подбородком. Это уже не вдохновение, а наказание.
Но сейчас рано об этом думать. Сейчас она едет по осенней Франции, а рядом с ней Барбара, серьезная и обстоятельная, как параграф. Принято считать, что француженки легкие и легкомысленные. А у Барбары все четко: дважды два – четыре, а трижды три – девять. Что, в общем, так оно и есть.
– Сколько вам лет? – спросила Марина.
– Тридцать два с половиной. А что?
– Вы замужем?
– Нет.
– И не были?
– Не была. А что?
– А почему вы не замужем? – спросила Марина и вдруг поймала себя на том, что проявляет излишнее любопытство. В Европе не принято лезть в чужую душу и выворачивать свою. Она ждала, что Барбара замкнется или одернет. Но она вдруг сказала:
– Я не люблю мужчин.
– Почему? – не выдержала Марина.
– Потому, что я люблю женщин.
Марина замерла, как будто подавилась. Она, естественно, слышала о лесбиянках, но никогда не видела их так близко возле себя. В глубине души ей казалось, что лесбос – это осложнение, возникшее от плохого опыта с мужчиной. Женщина боится повторить плохой опыт и избегает мужчин. Это как страх руля после аварии. Западные женщины боятся обжечься в очередной раз. А русские женщины готовы обжигаться постоянно.
– А мужчина у вас был? – осторожно проверила Марина.
– Да. Вернер.
– И чего?
– У него было двое детей.
– А жена? – удивилась Марина.
– Жена его бросила и оставила детей с ним.
– Насовсем?
– Нет. На время. Мы жили у него вчетвером: он, я и двое детей. Они меня возненавидели.
– Это понятно.
– Понятно, но не приятно. Мальчик говорил мне: уходи!
– А сколько лет мальчику?
– Шесть.
– А дальше?
– Я ушла. Мне было очень трудно. Я уже ничего не хотела, ни Вернера, ни его детей.
– А сколько вам было лет?
– Восемнадцать.
Марина представила себе юную девчонку, которая как в кипяток окунулась в обслуживание чужих детей и в их ненависть. Никакой любви не захочешь.
– Вернер и все? – спросила Марина, отмечая похожесть. У нее был Учитель – и все. Неужели и здесь то же самое?
– Был еще один. Райнер. Мы с ним работали.
– Где?
– В ратуше.
– В церкви? – удивилась Марина.
– Нет. Это как ваш исполком.
– А откуда вы знаете про исполком?
– Я училась в Москве. Изучала русский язык.
Марина вдруг отметила, что Барбара свободно говорит по-русски, с легким акцентом, как прибалтка.
– А что вы делали в ратуше?
– Занимались культурой. Райнер был мой начальник.
– Чиновник, значит, – догадалась Марина.
– И что? Это совсем не важно, чем человек занимается. Главное – какой он сам. Разве нет?
– А какой он был сам?
– Скользующий. Не берущий ответственности.
Марина догадалась: скользующий – это скользкий. Приходил, ел, обнимал и уходил. И никаких перспектив.
– Я уехала на каникулы в Исраэль, – продолжала Барбара. – И встретила там Яхель.
– Яхель – это женщина? – спросила Марина.
– Ну да… Еврейка.
– Молодая?
– Не очень. Ей было за пятьдесят лет.
– А зачем вам старая еврейка? Нашли бы молодую…
– Когда я влюбляюсь, остальное не имеет значения.
– И что Яхель? Она была лесбиянкой?
– Бисексуал.
– Но ведь и вы тоже получается би. С теми и с другими.
– Нет. Я поняла с Яхель, что мужчина меня совсем не интересует больше. Я вернулась и сказала Райнеру, что у меня с ним все! У меня есть Яхель.
– А он?
– Ничего.