– Ну, не из ненависти… – возражает Пуля. – Чего мне его ненавидеть?
– Да, а почему тогда? Нравится людей бить? – ржет Денис.
– Он… Я ему показать хочу, что нельзя так. Он же со мной, как с говном, разговаривал. Ни у одного человека нет права с другим, как с говном, говорить. Может, это его научит чему-то.
– Видишь, значит, у Пули другой мотив – справедливость, так, Пуля?
– Ну, типа.
– Я это к тому, что есть два мира. Один ты видишь, трогаешь, он что-то весит в килограммах и на что-то вытянут в сантиметрах. И есть второй. В нем – дружба, музыка, Бог, любовь. И чем больше в человеке от этого второго мира – тем он лучше. Иначе он животное, если ни во что не верит. Его интересует тогда только пузо. Пожрать, поспать, потрахаться.
– Или бабки.
– А бабки и есть – пузо. Ты же видел таких, Крот. В голове только – хапать, хапать, хапать…
– Идет! – Пуля внезапно прерывает нашу дискуссию. Хотя дискуссия – смело сказано, скорее Дэн гоняет умника в одни ворота.
Пуля выходит и быстро пересекает улицу. Мы с Дэном идем следом, стараясь за ним поспеть. Или нам только кажется, что мы идем быстро, потому что я, например, не совсем в адеквате от только что принятой травы. Дэн тоже в своем мире – это видно по улыбке, которую он старательно пытается спрятать за хмурой маской «плохого парня».
Когда мы оказываемся на территории Пулиной конторы, я достаю пистолет. Пуля шикает на меня:
– Ты что, совсем сдурел? Мы же проговорили все, Крот…
– О’кей, о’кей. – Я послушно прячу пистолет обратно за пояс и поднимаю руки, демонстрируя свои мирные намерения.
– Здесь подождите меня. Минут пять, ладно?
Пуля уходит, мы с Денисом закуриваем, чтобы чем-то занять себя.
– Ты, в натуре, стрелять собрался? – спрашивает Дэн.
– Нет, конечно.
Дэн кивает, словно такого ответа и ожидал.
Гимор, начальник Пули, хлипкий мужик чуть за тридцать, с уже обозначившимся рыхлым животом и сальными боками, опоясывающими его фигуру под рубашкой наподобие спасательного круга, ковыряется с ключами, склонившись над замком древнего «Фолькса», а Пуля подходит сзади и легонько хлопает его по плечу:
– Виталий Анатольевич, на секунду можно вас?
И Гимор хлопает глазами, что-то невнятно вякая – по глазам ли Пули, по голосу ли, интуицией ли – понимает, что сейчас его будут бить. Пуля берет Гимора за локоть и, оглядываясь, тащит в угол за гаражами, туда, где мусорные баки, забор и стена гаража образуют небольшой тупик. Прошедший недавно дождь основательно размыл почву, и по пути Гимор спотыкается, а Пуля спасает его от падения, схватив за шиворот и резким рывком придав его телу вертикальное положение. Гимор растопыривает руки, чтобы сохранить равновесие, а Пуля снова дергает бывшего шефа вперед, и тот становится похож на старую, потрепанную временем куклу со сломанными шарнирами. Рубашка выбивается из брюк и свисает некрасивым мятым лоскутом.
Пара работяг, коротающих время за картами на лавочке у офиса, переглядываются и прячут глаза в карты, старательно игнорируя происходящее. Видимо, Гимор здесь популярен. Вот так. Что посеешь, то пожнешь.
– You always get, what you give, – комментирует Дэн строчкой из какой-то ведомой ему одному замшелой песни.
Роли мы расписали заранее – пока Пуля будет разбираться с Гимором, мы с Дэном должны пасти в двух направлениях – на офис и на улицу. Если кто-то намылится сюда – пресечь, остановить, задержать. Наша главная задача – подарить Пуле пять минут наедине с начальником. Когда мы шли сюда, я заметил, что Пуля немного менжуется – за этим и был мой маленький трюк с пистолетом. Теперь Пуля отработает Гимора на автомате, потому что думать будет только о том, как бы я здесь чего не напорол.
Не знаю, почему Пуля так долго держался за эту работу. Его месячная зарплата составляла сумму, которую он реально поднимал за один нормальный перекид стаффа. Хотя был какой-то хулиганский шик в эвакуаторе. Месяца три назад, в самом начале карьеры, мы захотели поставить человечка на салон игровых автоматов в Штеровке, греческом поселке за городом. Смотрящий, худой приземистый грек, улыбнулся нам, когда мы пришли к нему поговорить, напоил крепким и сладким кофе из маленьких, в глоток, чашек и поклялся, что проблем не будет. А через полчаса нам позвонили и забили стрелу по поводу его салона. Моя королева тогда сдохла, заказанный «Корвет» был еще в пути, поэтому пришлось ехать на Пулином эвакуаторе. Думаю, в итоге именно эта деталь сработала на психологический перевес в нашу пользу. Не могу забыть вытянувшихся рож наших оппонентов, когда эвакуатор, как доисторическое чудовище или монстр из фантастического фильма, вломился на старый стадион в самом начале Штеровки, где нам нарисовали стрелу, разрывая воздух лязгом и шумом.
Денису приходит эсэмэска. Он достает мобильный, и за две секунды эмоции на его лице меняются на полярные: увидев адресанта – он улыбается, прочитав сообщение – недовольно поджимает губы. Сто пудов, Машка. Она не так часто приходит в «Орбиту» в последнее время, но, когда я вижу их с Денисом вместе, они почти все время ругаются. Денис начинает набивать ответку, но что-то не срастается, он негромко чертыхается сквозь зубы и прячет телефон в карман куртки, так и не ответив.
– Ну, чего он там копается? – В голосе Дениса сквозит нетерпение.
– Может, он там его уже… того? Заколбасил? Ты Пулю знаешь, он один раз манданет и с копыт свалит. А этого гнилого мог вообще…
– Этого не хватало… – Денис делает последнюю затяжку и рыщет глазами в поисках мусорки, в которую он мог бы выбросить бычок. Ох уж это его воспитание!
– Пойдем, там контейнер есть.
Мы пересекаем двор конторы и заглядываем за угол. Воображение рисует самые разные картины, от терпимых, в которых Пуля выбивает Гимору глаз, до самых ужасных, где Пуля с окровавленными руками стоит над телом в смерть забитого Гимора и хлопает глазами, возвращаясь из амока в реальность. То, что я увидел, поразило меня сильнее.
Пуля стоял, уткнувшись глазами в землю, опустив руки с пудовыми кулаками вдоль туловища, и молчал, а распалившийся Гимор отчитывал его как последнего пацана:
– Ты в городе работы больше не найдешь нигде, Полейко, ты меня понял? Я тебя в черный список завтра же, за-втра же занесу! Ты у меня, сука, ящики с пустыми бутылками у универмага не сможешь разгружать…
– Когда мне трудовую можно забрать? – почти блеет Пуля.
– Чего?.. Чего ты буровишь, я понять не могу? В глаза смотри мне!..
Пуля поднимает на Гимора глаза, в которых нет ничего, кроме тупой овечьей забитости и чувства беспредельной вины. Пуля надул губы, как набедокуривший школьник в кабинете у директора.
– Виталий Анатольевич, когда мне трудовую забрать? – повторяет он.
– Когда… Когда я скажу!.. Через неделю на секретаря позвони… Сука, детский сад… Убирайся на хер, и чтоб на глаза мне не попадался больше здесь… Урод…
Гимор сквозит к своей тачке, едва не стукнув меня плечом. А мы с Денисом обалдело переводим взгляд с него на Пулю и обратно. Я ни хрена не понимаю. Пуля всхрапывает, а потом начинает ржать.
– Пойдем в машину, все нормально.
Он ржет, пока мы идем к машине, ржет, пока рассаживаемся. Я завожу, выезжаю на дорогу, а он продолжает ржать до тех пор, пока Денис, нервы которого не выдерживают, не прикрикивает на него:
– Пуля, хорош! Хорош уже! Что у вас случилось там?
Еще несколько мгновений Пуля пытается справиться со смехом, вытирает выкатившуюся на щеку слезу. А когда успокаивается, говорит:
– Понимаешь, я уже в башке все прокрутил – корпус, корпус. – Пуля рассекает пространство перед собой короткими ударами. – И в конце подсрачник ему… Там еще контейнеры мусорные стояли, и я хотел его… обмакнуть потом. Это, наверное, по Фрейду что-то, надо в книжке посмотреть…
– А что остановило-то? – Денис пытается вернуть Пулю в тему, а тот смотрит на нас с открытой детской улыбкой.
– Я понял, что не смогу его ударить. Никак. То есть… я хотел, но… Это было бы скучно. Да. Скучно и предсказуемо. Я, такой здоровый, бью его по печени, он валяется в отрубе, я его еще пару раз пинаю, все балдеют. Я просто сказал, что хочу уволиться. Он сначала обосрался, а по ходу разговора стал смелеть. В конце уже орал на меня, вы видели. Опускал, реально, как раньше, когда я на работу ходил.
– А ты стоял и молчал.
– Да я сдерживался, чтобы не заржать. Это так прикольно было.
– Прикольно? – Я даже оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Пулю и понять, не шутит ли он. – Прикольно???
Сигнал пронесшейся мимо машины возвращает меня к дороге: мы только что проскочили на красный.
– Да, прикольно, – отвечает как ни в чем не бывало Пуля. – Прикинь, глист такой орет на меня, рычит, а что он из себя представляет? Ничего. Он ноль, nada, пустое место. У него жизнь уже закончилась. Он дохлый, сутулый, бабы ему не дают, и изо рта у него воняет. И у него нет никого – ни жены, ни детей, ни бабы постоянной. Если бы я его побил… Представляешь, каким бы он домой сегодня пришел? Вот только прикинь – он заходит в свою однокомнатную клетку, побитый, опущенный, униженный. И не знает, как завтра идти на работу, потому что от стыда умереть можно. И напиться боится, чтобы место не потерять. Так вот он купит чебурашку водки, потому что больше – ни-ни, и уставится в телевизор, и будет смотреть какую-то громкую цветную дрянь, чтобы забыться. Только забыть не получится. Знаешь, я ему сегодня хоть что-то хорошее от жизни дал. Хоть что-то. Он в хорошем настроении домой поехал.
– Я больше у Вазгена гидрач этот брать не буду, – ворчу я, – а то вы покурили, и с башкой своей на «вы».
Дэн и Пуля ржут.
– Одного на философию пробило, второго – на благотворительность, мать Тереза нашлась…
Дэн наклоняется с заднего сиденья вперед и кладет руки мне на шею.
– Не злись, мой мальчик.
Мне ничего не остается, как присоединиться к их смеху. Хотя я чувствую, что Дэн с Пулей смеются об одном и том же, а я просто бэк-вокалом, чтобы не вылезать из темы.
– Стрелку я перевел на завтра, – бросаю я. – Куда едем?
– Домой забрось меня, – просит Пуля.
– А я в «Орбиту», если хочешь, можешь со мной, – предлагает Денис.
Мне вдруг становится жалко этого вечера. Жалко расплескать возникшее сейчас в салоне хрупкое тепло близости.
– Не так все, пацаны. Мы сейчас едем в «Орбиту» и пьем пиво. До утра. Как раньше.
– Нет, я пас, – ноет Пуля, – я Симке обещал, она дома ждет…
– Пуля, ну, харэ уже! – внезапно накидывается на Пулю Дэн. – Что с тобой? Ты два месяца всего женат, а тебя не узнать. Подкаблучник, Симка то, Симка се, – признаться, даже я не ожидал таких слов от Дениса, а Пуля и подавно.
Пуля еще пытается упереться и отмазаться – ему надо домой, и Симка ждет, и он обещал не позже, но его сопротивление носит демонстративный, показной характер, и целью его является – не солгать жене, когда он будет говорить про «я не хотел, меня уговорили».
Мне очень не хватало этого. Нашего общего времени, как раньше. Сейчас мы все время заняты делами. Мы не бываем втроем. Вместе с нами постоянно – деньги, дела, стафф, встречи, Симка, Маша, Вернер. Я забыл, когда мы встречались просто ради фана, а не по работе.
С дороги Дэн звонит в «Орбиту» и просит очистить к нашему приезду ВИП-рум. В машине царит радостное оживление и напряженное ожидание счастья – мы без причины смеемся, толкаем друг руга локтями, а Дэн извлекает из плеера скучный Coldplay, чтобы заменить его своим веселым старьем. Мы взрываем еще один косяк, открываем окна в машине, заливая тишину опустевших к вечеру улиц грохотом музыки.
– В конце каждой строчки по моей отмашке орем – Should I stay, or should I go! – вопит Денис.
Я нарочно открываю оба окна до конца – чтобы ветер яростно метался в машине, как только что пойманный в охотничьи сети лев. Чтобы говорить, нам приходится орать, и все равно смысл сказанного не понимается, а скорее улавливается по выражениям лиц. Мне кажется, что мы внезапно сбросили по шесть лет и снова оказались выпускниками, вернувшись в ту пору, когда жизнь впереди казалась пугающе и в то же время радостно неопределенной.
– Should I stay, or should I go! – ревем мы, и я сворачиваю к виднеющимся вдали огонькам клуба.
Мы сидим в «Орбите» ровно одно пиво, или десять минут. Потом Вернер скручивает куда-то Дениса телефонным звонком, а через минуту убегает и Пуля – домой, к Симке. Уходя, он бросает мне утешительную кость – «если хочешь, пойдем к нам, Симка ужин приготовит, бухнем», но я отказываюсь. Меньше всего сейчас мне хочется сидеть на чужой кухне и нарушать собой чей-то сложившийся семейный интерьер.
Я прощаюсь с Пулей и остаюсь один, как в десятки вечеров до этого. Настроение портится. Я понимаю, что алкоголь его не поднимет, – но вполне может остановить его падение.
Хлопая первую порцию коньяка, я, подобно былинному богатырю, остановившемуся перед торчащим из земли булыжником, прикидываю варианты развития событий. Направо пойдешь – телку снимешь. Нормальная с тобой не пойдет – ты пьян, слишком нацелен на результат и совершенно не горишь желанием познать ее сложный внутренний мир. С блядью не хочется – после короткого секса, когда говорить, по сути, нечего, потянутся длительные молчаливые паузы, и обе стороны будут пытаться заполнить их ничего не значащими фразами, единственная цель которых – не видеть ужаса и противоестественности сложившейся ситуации.
Что там у нас в графе «Налево»? Ах-ха, сюда пойдешь – ум потеряешь. Перехватив мой взгляд от столика к танцполу, мне машет рукой Терьер, пронырливый парень, похожий на камбалу. Кажется, его можно рассмотреть только в профиль, а повернись он к тебе сплюснутым лицом – и исчезнет, слившись с окружением. Терьер тоже работает на Вернера, но карьеру не делает. Все, что ему нужно, – иметь постоянный выход на наркоту. Единственному из торчков, которых я знаю, ему удается балансировать на грани, подобно канатоходцу, – регулярно потребляя стафф в течение последних лет, он так и не сторчался.
– Все дело в психологии, – объяснил он мне как-то, – период воздержания и контроля всегда придает неизбежному срыву двойной кайф. Кроме кайфа дозы есть еще унизительный кайф падения. Плюс тебя долбит чувство вины за срыв. Таким образом, к кайфу физическому – от дозы ты получаешь и кайф эмоциональный. Быть между – вот что интересно. Не срываясь к конченым нарикам, животным, не соображающим, что происходит вокруг, и готовым говно жрать ради дозы, но и не скатываясь в серый мир чистеньких, которые, по большому счету, тоже животные. Коровы, пашущие на своих работах по графику и жующие заслуженное вечернее сено в своих квартирах-стойлах. Балансировать – вот в чем смысл.
Стоит мне присесть к Терьеру, и я до утра отправлюсь в красочное психоделическое путешествие. Я машу ему в ответ и подрываюсь подняться, но тут официант приносит второй бокал «Хеннесси».
Все неправда, думаю я, отпивая коньяк. Все и везде. Я стремлюсь только к тому, чтобы от себя убежать, – через телок, траву или наркоту. И все мы. Наибольшую радость нам приносит то, что нас убивает. Алкоголь, наркота, сигареты, быстрая езда и опасный спорт. Мы рискуем не затем, чтобы полнее насладиться жизнью. Подсознательно, а иногда и сознательно мы хотим умереть, чтобы все наконец закончилось. Секс? Тоже нет. Он – ради короткого мгновения в конце, который французы называют, или это просто сплетня – маленькой смертью.
Из всех способов бегства я выбираю алкоголь. В этом варианте, по крайней мере, перед тем как сорваться в серое ничто, ты на какой-то момент миришься с собой.
Депрессняк уходит с третьей порцией коньяка, и я уже не понимаю, как мог на полном серьезе гонять в башке муть насчет тяги к смерти. Еще раз поглядев направо, где на танцполе крутят задами телки, и налево, где оттопыривается в своей компании Терьер, я понимаю, что сегодня выберу «Прямо».
И я уезжаю домой, затарившись предварительно баттлом «Хеннесси» на баре. Главная радость мужчины – тихое одинокое пьянство.
Я бросаю машину у «Орбиты», вытащив из бардачка диск, и иду, шатаясь, к перекрестку, чтобы поймать тачку. По пути здороваюсь со знакомой шлюхой на пустой остановке и спешащей в «Орбиту» парой – эту девку я, кажется, драл когда-то. А может, и нет.
Я плюхаюсь на заднее сиденье убитой «Волги» и утопаю в заплесневелых остатках имперского величия главной машины совка. Сую водиле диск с просьбой поставить шестой трек на replay, и салон заполняется «Latest Trick» от «Dire Straits» – самой ночной из всех ночных песен, по компетентному определению Дениса.