Довольно резко я заметил, что у Москвы не один Царицын, не один фронт, она физически не в состоянии обеспечить всех вооружением и боеприпасами, тем более что важнейшие промышленные и сырьевые районы страны захвачены белыми. Да ведь и раньше центральные военные органы занимались не выпуском военной продукции, а её разумным распределением. Уж что-что, а обмундирование шилось во всех округах, да и техника, боеприпасы изготавливались не только в Петербурге и Москве, но и во многих других городах, в том числе и в Царицыне. А мы здесь только разрушаем, только останавливаем производство, вместо того чтобы на месте организовать выпуск необходимого.
Было такое впечатление, что подобная мысль просто не приходила Иосифу Виссарионовичу в голову. Он, как и другие руководители, выдвинутые революцией, был озабочен лишь одним: удержаться, победить любой ценой. Для этого использовать все возможности. Приехал, мобилизовал, поднял, бросил в бой — и дальше. Эти люди не понимали, что если берёшь, то надо и производить, по крайней мере, столько же, если не больше, чтобы удержать экономику от полного краха. Сталину же, занятому чрезвычайными делами, латавшему дыры на фронте, вероятно, некогда было думать об этом, а уж заниматься тем более.
— Ещё три месяца назад промышленность Царицына давала почти половину довоенной продукции, благодаря этому удержали город. А сейчас заводы, фабрики, мастерские практически стоят, — сказал я.
— Мы взяли людей для обороны города, — недовольно ответил Сталин. — Хуже, если бы враг захватил Царицын вместе с действующими предприятиями.
— Есть уголь, есть металл, есть даже взрывчатка.
— Знаю об этом не хуже вас, — тяжело ронял Сталин. — Мы не можем вернуть с фронта рабочих.
— Хотя бы минимум. Привлечь женщин, подростков. Обеспечить хлебом.
— Это легко сказать, Николай Алексеевич. Говорим мы много. А что конкретного можете сделать вы?
Начиная разговор, я не думал, что он приобретёт такой характер. Но и лицом в грязь не хотелось ударить. Вспомнилось поступившее в штаб донесение о вагонах с чёрным немецким сукном, которое удалось захватить у казаков. Противнику послали германцы, а попали вагоны к нам. Сообщил об этом Сталину, прибавив:
— Можно шить гимнастёрки и шаровары.
Вот как? — голос Иосифа Виссарионовича звучал доброжелательно. — Сколько обмундирования можно изготовить?
— До двух тысяч комплектов.
— На целый полк! А какое потребуется время?
— Две недели, примерно, — не очень уверенно произнёс я.
— Понимаю, дело для вас непривычное, — улыбнулся Сталин, — товарищ Власик поможет вам, он неплохой организатор.
— Тем, кто будет работать, — полтора фунта хлеба в день.
— Согласен.
— И заинтересовать их. За добросовестное и досрочное выполнение заказа — премия сукном. Два-три метра.
— Не слишком ли? — усомнился Иосиф Виссарионович.
— Мы выиграем во времени и в качестве.
— Хорошо, — утвердил Сталин.
И, ей-богу, я испытывал большое удовлетворение, когда в октябре, в дни сильного наступления белогвардейцев, мы отправили на передовую несколько батальонов. Холодно уже было, а на бойцах не истлевшие (с той войны!) гимнастёрки, а новая форма из плотного, тёплого материала. Это была заметная польза делу, которому я начал служить.
10
Не забыть бы о другой барже, стоявшей у причала, про которую Власик сказал, что там находится «внутренняя контра». Как я узнал впоследствии, на эту баржу царицынские чекисты отправляли тех, кого считали предателями, опасными преступниками. Наверное, и эта баржа очутилась бы на дне .вместе со своим живым грузом (и «концы в воду»), если бы не помешали некоторые обстоятельства.
Конечно, в ту пору я почти совсем не знал особенностей характера Сталина, его устремлений, пристрастий, не понимал подоплёки событий. Все это прояснится некоторое время спустя.
И будет правильнее изображать события царицынского периода в основном так, как я воспринимал их тогда.
Приехав в Царицын летом 1918 года, Иосиф Виссарионович много сделал для укрепления обороны города и всего юго-востока республики. Он навёл твёрдый порядок: прекратил свободную торговлю хлебом, пресёк спекуляцию, мобилизовал на фронт рабочих. Он и сам трудился без отдыха, и других заставлял действовать напряжённо. Благодаря его стараниям белые были отброшены на Дон. Толкаемые его энергией, его настойчивостью и твёрдостью, довольно регулярно шли в центральные районы страны эшелоны с хлебом, отправлялась каспийская нефть. Даже вагоны с арбузами уходили к северу, к голодающей Москве.
Если меня спросят, выстоял бы тогда стратегический пункт Царицын без Сталина, я отвечу: не уверен. Вполне возможно, что белые захватили бы город, а — не вышло. При всем том мне казалось, что и сам Сталин, и Ворошилов, и другие люди из ближайшего его окружения слишком много времени тратят на заботы, не связанные с укреплением обороны города, тем более с налаживанием быта, экономики. Они непрерывно вели какую-то междоусобную борьбу, отвлекавшую их от главных целей.
В середине августа, в трудные дни, когда передовые отряды белых вышли на подступы к городу и кое-где даже прорвались к Волге, в эти дни в Царицыне начались вдруг во всех штабах аресты, вносившие сумятицу, дезорганизованность. Брали бывших офицеров, служивших теперь в Красной Армии, но не всех подряд, а тех, кто был направлен Троцким, кто был близок к этим посланцам из центра. Их обвинили в принадлежности к контрреволюционной организации, в саботаже, в заговоре и вообще во всех смертных грехах. Особенно — полковника Носовича, присланного Троцким ещё весной для налаживания штабной работы. Арестованные оказались на барже под строгой охраной. Но, в отличие от пленных офицеров, избавиться от них было гораздо труднее. У них имелись защитники в Москве, требовалось доказать, что они действительно являются «контрой».
Не будучи знакомым с Носовичем, я расспрашивал о нем людей и составил представление, как о человеке, знавшем штабную работу и трудившемся в Царицыне хоть и без особого энтузиазма, но вполне добросовестно. Другое дело, что, обладая повышенным честолюбием, не имел он прочных нравственных основ (может, растерял их в неразберихе революционного периода). Во всяком случае, установить конкретные факты, подтверждавшие измену Носовича, чекистам не удалось. Казнь (затопление баржи) задерживалась. А тут из Москвы поступила телеграмма с категорическим требованием освободить военных специалистов.
Отпущенный Носович сразу отбыл в штаб Южного фронта, чем и спасся. Потому что в сумятице боев, пока разбирались, кто прав, кто виноват, большая группа военспецов во главе с инженером Алексеевым была все же ликвидирована. Причём столь поспешно, что повторное распоряжение из Москвы освободить «заговорщиков» уже не застало их в живых. Но настоятельные требования центра, к счастью, спасли многих людей из числа тех, положение которых казалось безвыходным. Десятки военспецов вернулись с баржи. Лишь единицы могли двигаться сами, настолько они были истощены, ослаблены пребыванием в тесном, вонючем трюме. Среди этих счастливцев был и мой знакомый по 8-й армии Юго-Западного фронта Дмитрий Михайлович Карбышев, чьё имя получило впоследствии мировую известность. Член коллегии по инженерной обороне государства (была такая в восемнадцатом году), он строил укрепления из бетона и брони на подступах к Царицыну, возле станции Гумрак. И, как бывший царский офицер, угодил на баржу.
Какова все же судьба?! От воды суждено было принять смерть Карбышеву.