Его ветки были увешены золотыми браслетами толщиной с палку, а в его разветвлении под огромным шаром из омелы, покоился острый золотой серп.
Туземцы опустились на четвереньки, и, похоже, принялись молиться дереву. Затем они обратились к отдаленному кругу камней на равнине, и побежали туда, оставив на страже лишь одного человека. Охранник сделал несколько жадных глотков из рога с медом, уселся рядом с Гаем и задремал.
— Да будут милосердны боги наших отцов, — прошептал Тит. — Я слышал, что они говорили — они хотят принести нас в жертву в этом круге камней, разрезать нас на куски, чтобы почтить своего бога. Они пошли за жрецами.
— Нет, — так же шепотом отвечал Гай, высвобождая руку из веревок. — Мы еще не погибли. — Неожиданно свободной рукой он нанес беспечному стражнику столь могучий удар, что тот без звука повалился на землю.
Гай схватил нож британца, перерезал связывающие их узы, но бежать они не успели. Туземцы возвращались с десятком одетых в белое долгобородых друидов. Те кричали и размахивали золотыми копьями.
Тит не помнил в точности, что произошло, кроме того, что когда их окружили, Гай бросился к дереву в поисках оружия, более подходящего, чем нож, схватил золотой серп и при этом, зацепив омелу, сбил растение на землю.
Друиды и туземцы издали вопль ужаса. Они уставились на Гая горящими змеиными глазами и двинулись на него, медленно смыкая круг вокруг священного дерева и прислонившегося к нему римлянина.
— Беги, Тит! — крикнул поспешно Гай, — они забыли о тебе! — Он взмахнул золотым серпом.
И снова вздох вырвался у британцев, а затем — резкий приказ, и жрецы, все как один, подняли руки и метнули золотые копья. Гай упал, раз дернулся и затих, а британцы, переговариваясь, сгрудились вокруг, с благоговейным ужасом взирая на упавшую омелу и серп в руке римлянина. Потом Тит бросился бежать, и скрылся в лесу. Никто не обращал на него внимания, но вдали он услышал громкий крик друида:
— Не трогайте мертвого римлянина! К нему нельзя прикасаться. Он оскорбил наших богов. И будет непогребенным лежать здесь вечно!
Таков был конец истории, которую Тит рассказал, когда ему после невероятных испытаний посчастливилось вернуться в Рим. Но Квинт с детства постоянно задавал один серьезный, пугающий вопрос. Выходит, кости его прадеда все еще лежат там, в сердце Британии, под дубом? И отец Квинта торжественно отвечал, что скорее всего, так оно и есть. А Юлия, его мать, плакала и говорила, что именно с этого и начались все несчастья семьи Туллиев. Духи предков оскорблены, что один из них лежит непогребенным, и поэтому на семью пало проклятие.
По правде, дела семьи после гибели Гая и впрямь резко ухудшились. Туллии утратили милость императоров и потеряли влияние. Обычным явлением стали для них тяжелые болезни и ранние смерти. Отец Квинта скончался от лихорадки совсем молодым, четверо старших братьев умерли один за другим, а младшая сестра Ливия родилась слепой.
«Когда я вырасту, то поеду на мрачный остров туманов, — уверял в детстве Квинт свою мать, — и найду золотое дерево и под ним останки бедного Гая Туллия. Я добьюсь, чтобы он наконец был погребен, как полагается, а потом заберу золото и привезу его тебе».
Юлия всегда печально улыбалась, напоминая ему, сколь много времени миновало с тех пор, что того дерева, вероятно, более не существует, и жестоко тревожить ее бедное сердце бессмысленными разговорами.
И однако, думал Квинт, двигаясь по римской дороге на Лондон, у меня всегда было предчувствие, что однажды я окажусь здесь, и все еще есть предчувствие, что поиски увенчаются успехом, но как? И где? Когда?
Этого он не мог угадать, но удивление перед незнакомой новой страной не унималось, и за несколько миль до того, как они достигли Лондона, он пригласил Навина, британского переводчика, ехать рядом с ним.
— Странно, должно быть, возвращаться сюда после всех лет в Италии, — задумчиво произнес Квинт. — Где раньше был твой дом?
Беглая, мрачная вспышка блеснула в голубых глазах Навина. Впервые римский солдат заговорил с ним, как с человеком, а не пленником варваром или полезным орудием.
— Я был прежде вождем… племянником короля Кимбелина, — спокойно ответил он. — Я — триновант, из северной страны, где сейчас Колчестер, ваша столица. — Он немного помедлил, потом добавил: — Да, странно возвращаться домой. Оказаться здесь, — он взглянул на свинцовые, источающие влагу небеса, на грязные хижины, видневшиеся за береговой рощей, — после Рима.
Луций неожиданно перестал бубнить песню и оглянулся.
— Клянусь Венерой, вот уж в чем я согласен. Бьюсь об заклад, тебе так же хочется вернуться назад, как любому из нас. Когда я думаю о царственно жарком солнце, об изысканных удовольствиях, о термах, о пирах, вине и музыке… да, даже о наших ораторах! Благословенная толчея Форума, плеск наших фонтанов…О,RomaDea,RomaDea! — застонал Луций, обращаясь к богине-хранительнице любимого города.
— Рим для меня — не совсем то же, что для вас, — заметил Навин. Задумчивое выражение появилось на его костлявом лице. — А это, — добавил он с нажимом, —моя страна.
Луций пожал плечами и снова замычал песню, но Квинт обратил внимание на интонацию британца и впервые сомнение кольнуло его римскую самоуверенность. Добрый старый Навин путешествовал с отрядом с тех пор, как присоединился к ним в Риме. Скромный, вежливый человек, вполне романизированный по одежде и речам, и преисполненный, как, естественно, предполагалось, благодарности, за те блага, что были ему предложены. Конечно, все британские пленники совсем отбились от рук, про это знал каждый. И каждый видел царский прием, который оказал император захваченному британскому королю Карактаку. Неудивительно, что британцы ныне проживают столь мирно под благодетельным римским правлением.
А что до вчерашнего предупреждения друида… Конна Лира… то, конечно, все это суеверная чепуха. Однако, хотел бы я точно понять, что он сказал, — подумал Квинт.
Он обернулся и окликнул отставшего Навина. Переводчик пришпорил коня и снова поехал рядом с Фероксом.
— Я бы хотел узнать несколько британских слов, — сказал Квинт. — Научи меня.
Навин, казалось, изумился. Глаза его снова блеснули, и он с сомнением посмотрел на привлекательное, горбоносое лицо собеседника.
— Довольно редко бывает, чтобы римлянин сам проявил интерес к языку своих подданных, Квинт Туллий.
— Ну, я думаю, это должно быть полезно. Хочется знать, что будет происходить кругом. Как будет, к примеру, «конь»? — он похлопал по шее Ферокса.
— У нас есть несколько диалектов, — ответил Навин, — но я научу тебя словам, которые распространены у большинства британцев.
К тому времени, как они пересекли длинный деревянный мост через Темзу и достигли разбросанных строений Лондона, Квинт выучил около двадцати общекельтских слов и был готов к дальнейшим испытаниям. Однако, он не нашел их в Лондоне, который оказался довольно жалким местечком. Река была полна круглых дощатых рыбачьих судов и торговых кораблей из Галлии, и над пристанью несся гомон моряков. Сам город был жалок и уродлив. Одноэтажные дома в основном представляли собой плетеные хижины, обмазанные глиной и крытые камышом. Даже военные и административные здания были грубо сколочены из неотесанных бревен. Здесь и там в предместьях отставные ветераны возводили себе роскошные виллы, но город, несмотря на то, что там жило и работало несколько тысяч человек, выглядел лишь временным поселением.