Найджел жаждуще взглянул на старинные доспехи и оружие, развешанные на балках у него над головой.
- Ясеневое копье еще крепко, - заметил он. - Как и дубовый щит, окованный железом. Сэр Роджер Фиц-Алан осмотрел их и сказал, что лучших ему видеть не доводилось. Но вот латы...
Леди Эрминтруда покачала седой головой и засмеялась.
- Ты унаследовал великую душу своего отца, Найджел, но не его рост и могучие плечи. Во всем королевском войске не было рыцаря выше и сильнее его. Его доспехи тебе не пригодятся. Нет, милый внук, мой тебе совет: продай этот обветшалый дом, когда приспеет время, а с ним и жалкие остатки нашей земли, и снаряди себя на войну в надежде, что твоя правая рука добудет для Лорингов новый родовой дом.
Свежее юношеское лицо Найджела омрачила тень гнева.
- Не знаю, долго ли мы еще сумеем противостоять монахам и их крючкотворам. Не далее как нынче утром сюда явился человек из Гилфорда с записями, - дескать, все тут принадлежало аббатству еще до смерти моего отца.
- Где эти записи, милый внук?
- Зацепились за кусты дрока где-нибудь на Хэнкли. Я ведь расшвырял все его пергаменты и грамоты, а ветер умчал их быстрее сокола.
- Нет-нет, Найджел, или ты помрачился в уме? А этот человек где?
- Рыжий Свайр и старый Джордж-Лучник бросили его в Терслейскую трясину.
- Увы, боюсь, что нынче так поступать нельзя, хотя мой отец и мой муж отослали бы мужлана назад в Гилфорд без ушей. Церковь и закон теперь сильнее нас, людей благородной крови. Бедой это кончится, Найджел. Ведь аббат Уэверли не из тех, кто отвращает щит церкви от ее слуг.
- Аббат нам зла не причинит. На нашу землю щерит зубы серый волк ключарь. Пусть делает, что может. Я его не испугаюсь.
- Но у него за спиной такая сила, Найджел, что и храбрейшим приходится ее опасаться. Отлучение, губящее душу человека, во власти церкви, а чем можем ответить мы? Прошу тебя, Найджел, говори с ним без зла.
- Нет, милая бабушка, хотя повиноваться тебе и мой долг, и моя радость, но я лучше умру, чем буду просить как милости то, что принадлежит нам по праву. Стоит мне взглянуть вон в то окно, и я вижу пологие холмы и заливные луга, поля и долины, рощи и леса, которые принадлежали нам с той поры, когда нормандец Вильгельм* даровал их тому Лорингу, что нес его щит при Сенлаке. Теперь хитростями и обманом они отняты у нас, и среди вольных хлебопашцев! немало таких, кто богаче меня. Но никому не будет дано сказать, что я сохранил остатки, склонив шею под монашеское ярмо. Пусть сделают худшее, что в их власти, а я либо стерплю, либо буду отстаивать свои права, как смогу.
Старуха вздохнула, покачав головой.
- Ты говоришь, как подобает Лорингу, и все же я страшусь, что нас постигнет тяжкая беда. Но не будем больше говорить об этом, раз ничего изменить мы не в силах. Где твоя лютня, Найджел? Может быть, ты мне сыграешь и споешь?
В ту эпоху мужчина, принадлежавший к благородному сословию, нередко читал и писал с большим трудом или же вовсе не был обучен грамоте, но он говорил на двух языках, непременно умел играть по крайней мере на одном музыкальном инструменте, не говоря уж о многом другом - начиная с вживления перьев соколу и кончая искусством охоты, а оно требовало знать повадки всех зверей и птиц, знать, когда их следует оставлять в покое, а когда, наоборот, приходит пора отправиться в лес со сворой и копьем либо с луком и стрелами. И наш молодой сквайр умел как никто вскочить на неоседланного коня, поразить зайца на бегу стрелой из арбалета или взобраться на стену замка по выступам. Однако музыка ему не давалась и потребовала многих часов унылых усилий. Теперь, правда, струны ему подчинялись, но и голос его и слух оставляли желать много лучшего.
Пожалуй, лишь одна эта любящая слушательница могла получать удовольствие от нормандско-французской песни, которую он выводил высоким жиденьким тенором с большим чувством, но часто сбиваясь и фальшивя, хотя и встряхивал светлыми кудрями в такт мелодии.
О меч! О меч! О, дай мне меч!
Свет деяний великих ждет.
Пусть дорога крута и дверь заперта,
Храбрец в нее войдет.
Пусть Случай и Рок сохраняют порог,
Я ключ железный найду.
Стяг взовьется мой над зубчатой стеной,
Иль доблестно я паду.
О конь! О конь! О, дай мне копя!
Пусть туда он меня умчит,
Где искус трудней, где бой тяжелей,
Где Смерть беспощадней разит.
Охрани мои дни, да не полнят они
Ядом неги и лени мне грудь.
И на подвиг открой, я молю, предо мной
Слез и гнева тернистый путь.
О сердце! О сердце! О сердце мне дай!
Пусть твердым пребудет оно.
Готовым на бой выйти с Судьбой,
Отваги и чести полно.
Все сумеет свершить, хоть не будет спешить,
Назначив себе свою часть.
Не зная цепей, только дамы своей
Над собой признавая власть.
Может быть, прочувствованность искупала фальшивые ноты, а может быть, возраст притупил тонкость слуха леди Эрминтруды, но она захлопала худыми морщинистыми руками и не поскупилась на громогласные похвалы.
- Да, Уэтеркот может гордиться таким учеником! - сказала она. - Прошу тебя, спой что-нибудь еще.
- Нет, милая бабушка, теперь твой черед. У нас с тобой ведь такой порядок. Мне хочется послушать рыцарскую повесть, а ты знаешь их все. Сколько уж лет ты мне их рассказываешь, и все новые и новые. Готов поклясться, в твоей памяти их хранится больше, чем во всех толстых книгах, которые мне показывали в Гилфордском замке. Так не откажи мне. "Доон де Майанс", "Песнь о Роланде" или "Сэр Изумбрас".
Старуха, не заставя себя долго просить, начала длинную поэму, декламируя медленно и монотонно, но, по море того как интерес нарастал, она все больше воодушевлялась, ее лицо покрыла краска оживления, с выразительными жестами она прочувствованно произносила строфы, говорившие о пустоте будничной жизни, о красоте героической смерти, о высокой святости любви и неумолимом долге чести. Лицо Найджела застыло, глаза исполнились задумчивости, он впивал завораживающие слова, пока наконец они не замерли на губах старой дамы и она не откинулась утомленно на спинку кресла. Найджел нагнулся к ней и поцеловал ее руку.
- Твои наставления всегда будут служить мне путеводной звездой, сказал он.
А потом поставил между ними столик с шахматами и предложил, чтобы они, по своему обычаю, сыграли партию на сон грядущий.
Но их дружеское состязание было внезапно прервано самым бесцеремонным образом. Один из псов насторожил уши и залаял. Остальные с рычанием кинулись к двери. А из-за нее донесся лязг железа, за которым последовал глухой стук, словно стучали палицей или рукояткой меча. И басистый голос именем короля потребовал открыть дверь. Леди Эрминтруда и Найджел вскочили на ноги, столик опрокинулся, шахматные фигуры рассыпались по полу среди камыша. Найджел потянулся за арбалетом, но леди Эрминтруда перехватила его руку.
- Нет, милый внук! Разве ты не слышал, что они требуют открыть им именем короля? - сказала она. - Лежать, Толбот! Лежать, Баярд! Открой дверь и впусти королевского вестника.
Найджел отодвинул засов, и тяжелая дубовая дверь распахнулась наружу. Свет пылающей смолы лег на железные каски, на свирепые бородатые лица, обнаженные мечи и золотистые луки. В залу ввалился десяток вооруженных до зубов лучников, которых вели тощий уэверлийский ключарь и пожилой толстяк, облаченный в дублет и штаны из красного бархата, перепачканные болотным илом и глиной. В руке он держал внушительных размеров пергамент, обвешанный печатями, высоко поднимая его над головой.
- Пусть выйдет Найджел Лоринг! - выкрикнул он.