Всем им привелось повоевать на земле. Помню, как в 1939 году добивался Борис, чтобы его взяли в батальон лыжных разведчиков (шли бои на Карельском перешейке). И добился-таки своего. А пришел домой с войны — полы шинели осколками иссечены, каска (командир разрешил взять ее с собой на память) пулей просверлена.
Где он теперь, Борька? Последнюю весточку гордо подписал: «Твой брат, курсант Чкаловского авиационного училища Борис Каберов». Да еще три восклицательных знака поставил. Знай, мол, с кем имеешь дело!..
Воспоминания воспоминаниями, но где же Костылев и Киров? Может быть, уже возвратились на аэродром? Едва я подумал об этом, как подо мной пронеслась пара истребителей. Вот они! Я пристраиваюсь к друзьям, показываю Костылеву на догорающий «юнкерс».
— Молодец! Вижу. Чистая работа! — говорит он. — Наши тоже оба «отдыхают» в районе Красного Села.
На аэродроме техники обступают нас, начинают рассказывать, как выглядел с земли воздушный бой, как падал горящий «юнкерс». Егор уходит на доклад к командиру, и все улыбки друзей, их теплые рукопожатия достаются нам с Кировым. Товарищ мой, как всегда, молчит. Он бы мог рассказать, как сбитая им двухмоторная вражеская машина рухнула на изрытую бомбами и снарядами ленинградскую землю. Но Федор Иванович (все в эскадрилье зовут его по имени-отчеству) не любит похвальбы. Придумав, будто ему надо в землянку, он уходит. Техники принимаются за меня одного:
— Как это вы сбили его, в туче-то? Там же ничего не видно.
Значит, видно! — с гордостью говорит Грицаенко, заправляя самолет.
— Наш командир морковь с детства обожает. А от нее, говорят, человек в темноте видит, как кошка, — шутит моторист Алферов.
Подходят комиссар Исакович и новый летчик Мясников. Звенит голос Шурочки:
— Товарищ лейтенант, а где Федор Иванович? Грибы-то остыли...
После обеда командир приказывает Костылеву, Кирову, Семенову и мне подняться на прикрытие войск в районе Красного Села. Не мешкая взлетаем, набираем высоту, выходим в заданный район, а там туча фашистских истребителей. Прикрывая свои войска, они двумя группами — одна выше, другая ниже — ходят вдоль линии фронта. У них два десятка машин, а нас только четверо. Почти сорок минут длится этот очень тяжелый неравный бой. Только с помощью армейских истребителей, которые пришли нам на смену, нашей четверке удается оторваться от этой фашистской своры.
На земле, покинув кабину, я почувствовал, что чертовски устал. Земля уходила из-под ног, словно палуба попавшего в шторм корабля. Моих товарищей тоже умотало. Костылев и Киров тут же «приняли горизонтальное положение» и уснули на куртках, расстеленных техником Линником. Вместо Костылева докладывать в штабе о результатах боя пришлось мне. Вскоре я возвратился к самолетам. В сторонке от спящих товарищей сидел Борис Семенов. Застенчиво отворачиваясь от меня, он протирал свой стеклянный глаз. И снова я невольно подумал о том, как тяжело этому человеку воевать. Тяжело, но он не жалуется. Мы стараемся оберегать его в бою. Он знает об этом и переживает, будто в чем-то виноват перед нами.
Борис закурил. Я сел рядом с ним. Мы помолчали, а потом прилегли на траву. Как я задремал, не помню. Уже сквозь сон услышал чей-то крик:
— «Юнкерс»! Командир, «юнкерс»!
Открыв глаза, я сбросил с себя куртку, которой укрыл меня Алферов.
— Что такое?
— «Юнкерс» над аэродромом, товарищ командир! Бросаюсь к самолету. Грицаенко закрывает последние замки верхнего капота, а они почему-то не закрываются.
— Быстрее, Саша! — тороплю я техника, — А то ведь уйдет «юнкерс»...
Закрыв последний замок, Грицаенко ударяет ладонью по капоту и спрыгивает со стремянки. Я отрываюсь от земли, стремительно набираю высоту.
Следом взлетает Мясников на своем Яке, Между тем «юнкерс», что называется, дает ходу.
— Догоняй, а то уйдет! — кричит Мясников.
— Не уйдет!..
Еще несколько мгновений — и «юнкерс» будет сбит, Но тут происходит непонятное. Мой самолет сотрясается от неожиданного удара. Такое впечатление, будто на него что-то упало. Я инстинктивно ныряю с головой в кабину. Разгибаюсь. В чем дело? Оказывается, сорван моторный капот. Сорван не совсем. Он держится на задних замках и, поднятый встречным потоком воздуха, накрывает почти всю кабину. Я лишен обзора. Ничего не вижу ни впереди, ни вверху. Кое-что различаю слева и справа. Остальное пространство закрывают крылья. Выходит, поторопил техника на свою голову. Отворачиваю в сторону и по радио объясняю Мясникову, что со мной произошло. В ответ слышу:
— Уходите на посадку, я вас прикрою. «Юнкерс» ушел, веду бой с четырьмя истребителями.
Я пытаюсь поднять злополучный капот, но бесполезно. Под напором воздушного потока он плотно закрывает кабину. Мне теперь даже не покинуть ее. Вижу сквозь узкую щель слева, как мимо моего самолета проносится «мессершмитт». Бросаю истребитель в сторону и пикирую. Мельком вижу Петергофский парк. На развороте схватываю глазом кусочек Финского залива. Аэродром должен быть впереди. Выпускаю шасси. Лечу почти вслепую. А где-то рядом «мессершмитты», А где-то рядом Мясников — один против четверых фашистов.
Чтобы уменьшить скорость, выпускаю щитки. Вижу сбоку наши ангары. Доворачиваю и планирую. Верчу головой то влево, то вправо. Каждый нерв, каждый мускул напряжены до предела. Снижаюсь. Земля рядом. Вот слева промелькнула водонапорная башня. Выходит, что я захожу под углом к старту. Впереди должна быть стоянка первой эскадрильи. Но исправить что-либо уже невозможно, и я убираю газ. Самолет у самой земли, а в шлемофоне звучит голос Мясникова:
— Садитесь быстрее, Каберов, быстрее!.. Они пикируют, ничего нельзя сделать!..
Малейшая ошибка — и все будет кончено. Но самолет ударяется колесами о землю и «делает козла». Работаю рулями вслепую. Еще удар, но уже слабее, еще «козел». И вот уже самолет катится по земле, а куда — не вижу. Торможу, торможу. Только бы не врезаться во что-нибудь, Наконец, остановился...
Быстро отстегиваю ремни, откидываю этот дьявольский капот и одним махом выскакиваю из кабины. Между тем «мессершмитт» уже нацелился ударить по моей машине. Отбегаю в сторону и падаю в траву. Вражеский истребитель дает очередь, и снаряды вспахивают землю перед самолетом.
— Мазила! — зло кричу я. — Стрелять-то надо уметь!..
Но сзади пикирует второй, а за ним третий истребитель. Я отползаю в сторону. Второй, к моему удивлению, дает очередь по первому. Так ведь это же Мясников стреляет по фашисту! Но Мясникова, в свою очередь, атакует «мессершмитт».
Вскакиваю с земли, пулей влетаю в кабину, включаю передатчик;
— Мясников, сзади сто девятый!..
Як мгновенно разворачивается, да так круто, что фашистский истребитель, не успев открыть огонь, делает «горку» и уходит свечой в небо. «Мессершмитт», по которому Мясников уже ударил, дымит и, как говорится, убирается восвояси.
Бой закончен. Небо очистилось. Як выпускает шасси и заходит на посадку. Я подруливаю к стоянке, и мой самолет окружают техники. Подходит инженер Сергеев. Подходит темнее тучи. Молча поднимает капот, пытается смотреть из-под него, сидя в кабине.
— Надо было Грицаенко посадить в самолет, и пусть бы он там покрутился вслепую, — говорит мне Сергеев,
— Тут и моя вина, товарищ инженер. Это я поторопил техника.
Сергеев угрюмо сводит колючие пучки своих белесых бровей.
— За такое безобразие, товарищ Каберов, в ответе мы, техники. Парадка, выходит, нет.