Облокотившись на танк, спрятав за спину руки, лейтенант рассказывает неестественно громким голосом, не обращая внимания на мои вопросы.
- Ничего не слышу, контуженный. И генерал контужен. Очень сильно контужен. Пропускал дивизию, а его привалило вот этой стеной. Мы с механиком-водителем и радистом еле откопали. Думали, умер, но он живой. Ничегошеньки не слышит и не разбирается, что к чему. Мы его в танк спрятали. Я к нему залез. В этот момент радиста и водителя...
Лейтенант кивнул головой в сторону двух изуродованных трупов, лежавших метрах в десяти.
- Какие ребята были... Я что... Танк водить не умею. Да и руки от контузии трясутся... А генерала не брошу. Он, когда откопали, рукой показал - здесь, мол, стоять... Умру, товарищ комиссар, а генерала не оставлю...
Лейтенант не замечал, что по его лицу текут слезы. Трясущимися руками расстегнул гимнастерку и достал из-за пазухи пистолет.
- Клятву дал..
Больше ничего от адъютанта нельзя было добиться. Я уяснил себе одно: два полка миновали город, прошли на юг.
Вскоре мы стали нагонять бойцов. О штабе корпуса и о Рябышеве никто ничего не мог сказать. Теперь я уже не сомневался насчет плена - провокационный слух. Но все же - где Рябышев, где КП?
На этой дороге штаба явно не было.
От Брод начиналось еще одно шоссе, на юго-запад. Вернувшись в город, мы окраинами выбрались на него и, сделав не более двух километров, увидели на обочине КВ командира корпуса. Около танка, не останавливаясь, туда и обратно, как заведенный, шагал Рябышев.
Я видел комкора всяким. Но таким - никогда. Сильные надбровные дуги стянулись в одну разрезанную вертикальной складкой линию, навесом укрыли ввалившиеся глаза. От широкого носа легли вниз к углам рта глубокие морщины. Серые губы сжаты, не заставишь разомкнуть. На плечи небрежно наброшен кожаный реглан с бархатным воротником. Голова не покрыта.
Рябышев, едва кивнув мне, достал из нагрудного кармана сложенную вдвое бумажку.
- Ознакомься.
На листке несколько строк, выведенных каллиграфическим писарским почерком. Кругленькие, с равномерными утолщениями буковки, притулившись одна к другой, склонились
вправо. "
37-й стрелковый корпус обороняется на фронте Нов. Нечаев - Подкамень Золочев. 8-му механизированному корпусу отойти за линию 37 ск и усилить его боевой порядок своими огневыми средствами. Выход начать немедленно".
Внизу подпись: "Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник"... в скобках печатными буквами: "Кирпонос". А над скобками - размашистая, снизу вверх закорючка.
- Перед Мишаниным заскочил на наш КП,- нехотя объяснял Рябышев. - С тобой как-то разминулись. Тут меня перехватил генерал-майор Панюхов, из штаба фронта, и вручил приказ... Было это в два тридцать.
- Ты встречался прежде с генералом Панюховым?
- Нет. Но фамилию знаю. Документы проверил. Подпись Кирпоноса. Точно. Приказ не липовый. Не надейся. И зло добавил:
- Может, "порассуждаем"?
- О чем рассуждать? Герасимов и Васильев не получили приказа...
Рябышев задохнулся.
- Как?.. Ведь посланы были офицеры связи...
- Герасимов и Васильев стоят на старых местах, а Мишанин...
Я доложил о Мишанине, о гибели Попова. Сказал, что остановил полк Волкова.
Дмитрий Иванович сел, опустил ноги в кювет, зажал голову руками.
Подошел Цинченко, но не решился тревожить комкора. Да и что он мог сказать! Нет связи ни с одной из дивизий. Не столь свежая новость, чтобы затевать разговор.
С юга приближалась какая-то легковая машина. Остановилась неподалеку. Из нее вылез знакомый полковник из штаба фронта. Небритый, с красными от бессонных ночей глазами, он сухо с нами поздоровался и вручил Рябышеву конверт.
Дмитрий Иванович сорвал сургучную печать, и мы увидели те же кругленькие, утомленно склонившиеся вправо буквы и ту же подпись - закорючку.
Только текст совсем другой. Корпусу с утра наступать из района Броды в направлении Верба-Дубно и к вечеру овладеть Дубно.
Рябышев оторопело посмотрел на полковника:
- А предыдущий приказ?
Полковник не склонен был вступать в обсуждение.
- Выполняется, как вам известно, последний.
- Так-то оно так, - раздумчиво заметил Дмитрий Иванович. - Хорошо еще, что две дивизии на старом рубеже остались, и Волков держит дорогу.
Полковник его больше не интересовал.
- Цинченко, повернуть обратно дивизию Мишанина. Передайте начальнику тыла - обеспечить расчистку улиц в Бродах...
Тем временем полковник уже возвращался к своей машине. Я нагнал его.
- У меня ряд вопросов... Полковник недовольно обернулся.
- Какие еще вопросы? Приказ получили - выполняйте.
- Я о другом... Каково положение на фронтах? Есть ли указания из Москвы? Почему нас ни о чем не информируют? Полковник выслушал молча, потер ладонью щетину на
небритых щеках.
- Дайте мне лучше командира, чтобы сопровождал до генерала Карпезо. Спешу очень...
Шофер "эмки" спал, опустив голову на руль. Но я не сдавался, продолжал расспрашивать.
- Да, вопросы, конечно, существенные, - согласился полковник.
Ему было немного не по себе. Но вдруг он нашелся:
- Напишите-ка обо всем этом в управление политпропа-ганды. Вам ответят официально. А сейчас попрошу сопровождающего...
Машина полковника из штаба фронта скрылась за поворотом.
Бои у Дубно
1
Я меньше всего хотел бы интриговать читателя "таинственной" противоречивостью приказов, вызывать подозрение, что ночной отход совершался по чьей-то злонамеренной воле или тут замешана вражеская разведка, или происходило нечто от лукавого. Ничуть не бывало.
Командование Юго-Западного фронта решило сходящимися ударами механизированных корпусов с юга и севера разбить стенки коридора, образовавшегося между двумя общевойсковыми армиями, и уничтожить вражеские дивизии, катившиеся на восток.
Что возразить против такой идеи? Во имя ее 8-й механизированный корпус 26 июня перешел в атаку, и коридор у Берестечко стал уже.
Этот успех нашего корпуса объясняется не какими-то выдающимися достоинствами его командования. Генерал Карпезо, я и поныне убежден, превосходный военачальник. Однако его войска, сцепившись намертво с гитлеровскими частями, уже несколько дней вели непрестанные бои. Как из таких тесных кровавых "объятий" рвануться в наступление?
Положение многих стрелковых дивизий осложнялось тем, что им приходилось вступать в действие с ходу - вместо контрудара получался встречный бой. А это давало преимущество немцам, механизированный кулак которых, непроницаемо прикрытый с воздуха, уже набрал большую силу инерции.
Иное дело у нашего корпуса. Хоть и тяжело дался ему четырехсоткилометровый марш, дивизии не были связаны боем. Мы могли развернуться, отвести руки и вложить в удар всю сохранившуюся силу. И еще в одном нам повезло. У Лешнева и Козина гитлеровцы в тот день не наступали. Прикрывшись заслонами, они двигались мимо, спешили к Дубно. Мы атаковали сравнительно небольшие силы противника. Танковый полк, контратаковавший Волкова у Лешнева, был неожиданно для самого себя с марша брошен в бой.
Почему же корпусу после успешного дневного наступления приказали отойти? По причине самой неожиданной и до удивления простой. Командование фронта вовсе не знало об этом успехе. В обстановке общих неудач, растерянности и суматохи рвались нити управления войсками. Наши донесения в штаб фронта, как видно, не поступали, и там невольно подумали, что нас, наверное, тоже расколошматили в пух и прах. Отсюда и возникло решение о том, чтобы мы хотя бы поддержали своими огневыми средствами части 37-го стрелкового корпуса.