То несколько случайных занесенных к нам ветром издалека, то белым ковром устилавшие дороги и опушки леса. Однажды мне принесли листовку, на которой улыбалась смазливая женщина с тонкими черными бровями и умопомрачительных размеров бюстом. Женщину, вероятно, следовало считать украинкой, так как на ней была едва не лопающаяся вышитая кофточка. Под фотографией стихи:
Будешь дома, будешь в хате
И с женою на кровати.
На обороте - "Passierschein" - пропуск для добровольной сдачи в плен или явки в любую комендатуру.
Поражало убожество фантазии и доводов. Это было циничное саморазоблачение фашизма. Так гитлеровцы понимали людей. Они писали, что тот, кто в плену, "сыт, пьян и нос в табаке", и были уверены, что после этого если не все, то уж по крайней мере половина красноармейцев поднимет руки.
Фашистская пропаганда делала ставку на человека-животное. Людей, читавших Пушкина, Некрасова, Тютчева, Блока и Маяковского, она хотела пронять виршами о "кровати".
Но были листовки более опасного действия. Изо дня в день немцы писали о своих победах, помещали цифры трофеев и пленных, печатали схемы, карты, фотографии.
Чем опровергнуть каждое такое сообщение, если тебе не известно действительное положение на фронте? А в том, что оккупанты наступали, захватывали территорию, технику, пленных, не приходилось сомневаться. И яд неверия капля за каплей проникал в слабые или тронутые червоточиной души. Не фашистские ли "пропуска" надоумили дезертировать капитана Умненко и тех бойцов, что получали от гитлеровцев бумажки "не задерживать"?
Теперь у нас был радиоприемник, и мы могли активно опровергать фашистскую пропаганду, укреплять веру в победу советского оружия.
Однако гитлеровцы не ограничивались листовками.
Днем в лагере появился старик. Прослышал, дескать, про красных бойцов, зашел навестить.
Мы привыкли к таким визитам. Дед как дед. Мятая борода до глаз. Поношенная кепчонка. Пиджачишко с заплатами на локтях.
Попал он в роту Жердева. Командира не было. Сеник спал. Сквозь сон услышал старческий голос. Что-то странное почудилось ему в словах старика. Насторожился. Дед жалел бойцов.
- На кого вы, касатики, похожи! Краше в гроб кладут. Махорочки и той нет. Коммуния теперь за Урал подалась. Не дойти вам дотуда. У германа сила, а у большевиков - один кукиш. Да и то без масла.
Дед все больше увлекался.
- У нас в деревне мужик дороже золота. Рук нема, да и бабы сохнут. А бабы медовые...
Сеник встал, подошел к старику, взял его за плечо.
- Пошли, дед.
- Куда?
- Увидишь.
- Я - вольный человек, хочу - хожу, хочу - нет...
- Потом договоришь.
Сеник повел деда в штаб.
Не прошло и часу, появился новый старик. Тоже ничем не примечательный, если не считать, что он прихрамывал и опирался на клюку. Из той же деревни, что и его предшественник. Но разговор совсем другой.
С утра в деревне немцы. Офицер через переводчика выспрашивал, где русские солдаты. Кто выдаст - тому деньги, большие деньги! Кто скроет - смерть. Староста сам в лес отправился. Хромого старика общество послало предупредить бойцов.
- Так что посматривайте, товарищи начальники, - наставительно сказал дед.
Привели старика, задержанного Сеником.
- Этот?
- Он самый.
Старосту увели. Из кустов донесся сухой пистолетный выстрел. Хромой старик перекрестился и - сплюнул:
- Смерть ему собачья...
Несколько дней мы отдыхаем в лесу. И каждый день - приключения, проблемы.
Однажды утром я собрал командиров и политработников. После разговора об очередных делах решил проверить партийные билеты и удостоверения личности.
Еще до войны среди коммунистов нашего корпуса был заведен такой порядок: партбилет хранится в специальном целлофановом чехле, который вкладывается в мешочек из дер матина и на шнурке подвешивается на шею. Можно переплывать реку, идти по болоту - партбилет не намокнет.
Командиры один за другим доставали мешочки, показывали партийные билеты и удостоверения. Я подошел к прокурору Смирнову. Тот стоял руки по швам, опустив голову. Я ждал.
Смирнов, не поднимая головы, произнес:
- У меня нет партбилета.
- Где он?
- Потом доложу.
Минувшей ночью Смирнов вместе с продовольственниками ходил в разведку. В деревне напоролись на немцев. Маленький коротконогий Смирнов в своем длинном кожаном пальто замешкался, не сумел удрать. В темноте скрылся в свинарнике и зарыл билет в землю. Гитлеровцы преследовали остальных продовольственников, а Смирнова не заметили. Просидев с час, Смирнов выбрался из своего убежища. Поблизости никого не было. Огородами добрался до леса, а партбилет остался в свинарнике...
- Почему же вы мне утром, когда пришли, не сказали? - удивился я.
- Не успел, вернее - не решился.
Раньше Смирнов был с животиком, и пальто не казалось таким длинным. Теперь он отощал, выглядел нескладным, беспомощным в своем долгополом, перемазанном навозом и землей реглане.
Смирнов - участник гражданской войны, смелый, честный товарищ. Я помнил, как он был старшим на батарее, когда мы прорывались под Дубно. Верил, что рассказанное им - правда. Но, так или иначе, он бросил билет, а партия не прощает такое.
- Когда стемнеет, вместе с сержантом Андреевым пойдете обратно в деревню.
На следующее утро Смирнов предъявил мне свой партбилет. Однако партийная организация должна была узнать об этом случае, сказать свое мнение о нем.
Чувствовалась необходимость в партийном собрании. Надо было снова поговорить о бдительности, об отношениях с местным населением.
Минувшей ночью наша разведка задержала в одной из деревень кандидата партии старшину Шматова, который сменял винтовку на кусок сала, буханку хлеба и кринку топленого молока. Шматов пристал к нам на марше. В бою раздобыл оружие и неплохо действовал им.
- Я свою винтовку ведь не немцам отдал, а советскому мужику. Он, может, сам из нее будет фашистов бить. А для себя я в первом бою еще достану, рассуждал Шматов.
В том, что он достанет другую винтовку, командир роты Карапетян не сомневался.
- Этот, если захочет, и пушку достанет. Что же делать, как поступить с таким?..
4
Заметить не успели, как промчались три дня. На четвертый утром - общее построение. Двигаемся дальше. Враг пронюхал о месте расположения нашего лагеря.
Опираясь на палку, обхожу строй. Нет, не скажешь, что люди отдохнули. Темные заросшие лица, запавшие глаза. У многих вывалились зубы. Капитан Петров, еще недавно весивший более ста килограммов, напоминает худенького мальчика. Но по-прежнему пытается острить:
- Когда пузо было, полком командовал, не стало пуза - на роту пошел.
Многие без головных уборов. Пилотки и шлемы порваны, потеряны. Немецкие носить не разрешается - легко попасть на мушку к своим же товарищам. Другое дело - немецкие кителя. Их носят многие. Но, чтобы не было недоразумений, обязательно с оторванным правым рукавом.
Ко всем нашим бедам прибавилась еще одна - повальные желудочные болезни, дизентерия. Бойцы ели траву, жевали кору, листья. Пили болотную воду. А лекарств у нас нет. Никаких.
Марш продолжался недолго. Сделали километра три и остановились. Ждем разведку. Командует ею теперь воентехник Гартман. На этом настоял Петренко.
- Я за Петьку Гартмана, не торгуясь, двух разведчиков дам. Смел. Хитер. Правда, чересчур горяч. Но это еще от ребячьей глупости.
Вчера на собрании Гартмана приняли в кандидаты партии. Он стоял, вытянувшись, мял в руках кепку, отвечал на вопросы неестественным, звенящим от волнения голосом. После каждого ответа добавлял: "Оправдаю, товарищи, доверие".
- Ты что думаешь, оправдать - значит голову подставлять под любую пулю? ворчал Петренко.