Выбежал из палатки, - темно, не сразу отыскал свое место в строю, а Кожуховский уже объявлял:
- Первой эскадрилье снимать палатки, снести личные вещи и постели в сарай; второй, третьей и четвертой - рассредоточить самолеты по границе аэродрома; пятой - собрать лопаты и у ветряка рыть окопы для укрытия личного состава. Делать все как по тревоге. Нас приедут проверять из штаба округа. Приступить к работе!
Шеститонные штурмовики, выстроенные в две линии крыло к крылу, растаскивали на руках, - Кожуховский почему-то запретил запускать моторы, чтобы можно было разрулить. Трое поднимали на плечи тяжелый хвост, а человек десять упирались в кромки крыльев и толкали машины.
- Чтобы служба медом не казалась... - шепнул Шахов Смурыгову, но тот ничего не ответил. Он изо всех сил упирался в высокое крыло, а ноги скользили по раскисшей земле.
В лагере рушили палатки. Мокрые постели и тяжелые чемоданы стаскивали на скотный двор. У ветряка рыли широченные окопы. Наскочивший туда Кожуховский такую работу забраковал:
- Что вы мне погреб копаете! Надо поуже, поуже... Чтоб только человеку туда протиснуться. Да с изломами... с изломами ройте!
Работали без перерыва до одиннадцати. Потом всех зачем-то собрали к ветряку, на котором был высоко подвешен репродуктор. Там прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, одетый в коричневый кожаный реглан комиссар полка Рябов.
Ровно в 12 часов все услышали:
- Среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны... Потом был митинг под моросящим дождем. Война...
И снова полеты, полеты...
Стартер взмахнул белым флажком - очередной самолет начал разбег. В кабине - младший лейтенант Николай Смурыгов. Он вытянул тонкую шею, взгляд устремлен вперед. Набирая высоту, летчик отыскивал центр пилотажной зоны - красную церквушку в селе Мурафа. Все еще непривычно было сидеть в закрытой кабине. Хоть фонарь колпака и прозрачен, но через него плохо просматривался затянутый дымкой горизонт.
Набрав положенную высоту, летчик начал делать виражи. Положит самолет в крен, а капот мотора, скользя по горизонту, то начинает зарываться - и за несколько секунд сотни метров высоты как не бывало; то вдруг полезет вверх скорость уменьшается. Летчику поначалу не удавалось сделать правильный вираж, чтобы замкнуть круг на постоянной высоте, и самолет будто плавал по волнам.
Нет, еще не чувствовал себя Смурыгов хозяином в этой машине. Да и не мудрено, если он впервые полетел в зону, а до этого сделал лишь три самостоятельных полета по кругу.
Летчик так старательно крутил виражи, что гимнастерка прилипла к спине. Потом взглянул на часы и спохватился: вместо двадцати пяти он уже тридцать минут в полете! Замечание, а то и выговор от командира эскадрильи обеспечен, надо скорее на посадку...
Беспокойно повертев головой, Смурыгов не обнаружил ни Мурафы, ни аэродрома. Даже знакомых ориентиров не нашел. "Не хватало еще заблудиться!" От этой мысли стало жарче, чем от виражей. Взглянул случайно строго вниз и, к своему удивлению, увидел на земле самолеты. Из зоны полетов на аэродром ветром снесло! Но что там случилось? Перед выложенным на старте посадочным "Т" лежит еще одно полотнище - белое поперечное - знак, требующий немедленной посадки. Ни в воздухе, ни на старте самолетов не видно, - все на стоянках. "Происшествие какое?" - подумал летчик и пошел на посадку.
Приземлившись, Смурыгов зарулил на свое место, выключил двигатель.
- Почему требуют посадку? - крикнул он подбежавшему технику.
- Приказ - сегодня вылетаем на фронт! - ответил тот. Хоть и шел уже пятый день войны, но о том, что так быстро могут послать на фронт, летчику и в голову не приходило. Ведь строем еще не летали, а из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось.
Этих самих "эрэсов", которые должны подвешиваться под крыльями, тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы - никто представления не имел. В кабине на уровне глаз летчика установлена трубка оптического прицела для стрельбы. Говорят, что с его помощью можно и бомбить. Заводские летчики знают, как это делать, но они из Воронежа так и не прилетели...
Смурыгов бежал через аэродром к ветряку, где уже толпились летчики. "На фронт... На фронт!!" На бегу он еще подумал о том, как вернется со скорой победой и предстанет перед женой с медалью, а может быть, даже с орденом на груди...
Буюр-Нус
В начале июня сорок первого года на меня, осоавиахимовского летчика, счастье свалилось.
Начальник аэроклуба Алексей Григорьевич Барский пригласил меня в свой кабинет, усадил, хлопнул по коленке ладонью:
- Вот тебе путевка, поезжай!
Я недоуменно уставился на него. Как же это получается: самый разгар летной работы, а он меня в санаторий спроваживает? Ведь это явно шло вразрез с авиационной прибауткой: "Осень, холод, дождик льет - в отпуск штурман и пилот..."
- Горящая, - пояснил он. - Такого случая упускать не стоит, из другого учреждения передали.
Держал я в руках эту путевку. На ней крупно тиснуто загадочно-романтическое - "Буюр-Нус". Это в Крыму, на Черном море, где и бывать-то никогда не приходилось. А сезон - самый что ни на есть купальный! Сборы недолги: чемодан в руки - и на вокзал.
Поезд бойко перестукивал и все дальше уносил меня со всякими мыслями и жареной курицей на столике от зеленого города Николаева и аэродрома Водопой.
Аэродром - зеленое ровное поле, где рядком стояли несколько больших деревянных, обитых изнутри толью ящиков, в которых с завода прибывали самолеты. Ящики служили нам аэродромным жильем и складами технического имущества. В одном из них круглый год проживал вольнонаемный охранник дядя Яша со своей овчаркой. У него редкая фамилия - Ящик. По этому поводу мы шутили: Ящик в ящике живет. В общем, аэродром - лишь громкое название. Зато над этим зеленым полем с рассвета и до темноты непрерывно жужжали и кружили, садились и взлетали учебные полотняные самолеты У-2.
В тот год, когда я по "горящей" путевке ехал на курорт, летали особенно много. Летчики-инструкторы вылезали из кабины только во время заправки самолета. Немножко постоит такой инструктор у хвоста, повернувшись к курсантам спиной, а потом отойдет подальше, чтобы сделать несколько затяжек. Бутерброды жевали в воздухе. Каждый хотел добиться самого большого налета по хронометражу и чтобы в "Стартовке" - ежедневной газете, выпускавшейся на аэродроме, - его фамилия красовалась на первом месте. Соревновались за качество подготовки и количество сданных государственной комиссии курсантов.
Наши аэроклубы уже окрепли, и работать было легко. Не то, что в годы второй пятилетки, когда почти все средства шли на развитие промышленности. В те времена учлеты - так называли курсантов аэроклубов - обучались без отрыва от производства, а аэроклубы существовали только за счет взносов, поступавших от так называемых физических и юридических членов добровольного общества Осоавиахим. К первым относились отдельные лица, вступившие в это общество, а ко вторым - предприятия. Часто случалось, что на текущем счету аэроклуба не было ни копейки и зарплату выдавали частями раз в несколько месяцев.
Так было в 1934-1937 годах в Нальчикском аэроклубе, куда я прибыл после окончания Московской школы инструкторов-летчиков. Наш первый начальник Кутырев напоминал сельского почтальона: целыми днями ходил по городу в пыльных, со стоптанными каблуками сапогах и полевой сумкой на боку - выколачивал у директоров предприятий "юридические" взносы. Если они не сдавались, то вопрос выносился на обком.