Что, надо сказать, не для всех характерно.
Я говорю ему от кого-то слышанное — он всегда отрицает.
Я говорю про какого-нибудь гонщика:
— Но он же, как в таком-то году разбился, с тех пор уже не тот, сломался в нем гонщик…
Он смотрит на меня, как на чушь, и говорит:
— Ну, это совсем не так. Он не сломался. С чего ты взял, что он сломался?
И несколько раз недовольно повторяет:
— Почему же сломался? Нет, не сломался…
Мне стыдно — и заслуженно: не надо повторять чужих слов, если они про другого человека. Если ты сам этого не видел и сам этого не подумал, то не стоит и говорить про другого — это ли не верно?
У него смелое лицо. Смелый цвет лица. У него смелые уши. У него действительно замечательные уши — уши смелого человека. Это мое субъективное заблуждение — очень точно подмечено.
Мне нравится его лицо.
Запись шестнадцатая
ДЕТСТВО ЧЕМПИОНА
На самом деле… Они с одного двора.
Они мне сами в этом признались. Когда я, пытаясь для себя понять, как же это получилось, что они, и именно они, стали чемпионами, беззастенчиво пытал их, — они долго сопротивлялись, делая вид, что не понимают, чего я от них хочу… Однако граница, с которой все началось, глубже и глубже сползала в прошлое, а я все еще не видел линии старта, где они впервые взяли и рванули, пока мы не очутились во дворе.
Так вот, едва ли не так, что все они из одного дома, эти сегодняшние мировые знаменитости, звезды спидвея. Благоговение перед чемпионами, навык к субординации несколько автоматически наводят нас на мысль, что чемпион результат невероятного отбора, что чуть ли не миллионы выдвинули его из своей среды, наказав воплотить в себе все лучшие черты народные… Между тем чемпионы эти — с одного двора. «Зуб даю!» (Не так ли, чему принято удивляться, в начале века будущая мировая физика пила пиво за одним столом, рисуя на лужице пены мс2, а в одном классе учились два великих поэта? Сравнение не кажется мне шокирующим…)
СЦЕНАРИЙ ФИЛЬМА
«СПЛОШНАЯ ПОЛОСА ВЕЗЕНИЯ И НЕУДАЧ»
Вот либретто их детства.
Если такого фильма еще не было, то он будет.
Вот три кадрика из этого фильма… кинопрозой…
Представьте себе маленький городок-спутник, почти деревню (это сейчас он поглощен разросшимся городом, а тогда, лет пятнадцать — двадцать назад, это была деревня с одним многоквартирным домом посреди, посланцем будущего города). Деревня разбрелась вокруг этого дома и как бы привязана к нему. Перед носом — огород, а за лесом — город, манящие огни… А вокруг пейзаж вроде среднерусского, только похолмистей. Лето, жара, сонные куры… «Куры маются в сарае, в дреме кот упал с крыльца, что-то мутное играют на гармони без конца». [12] Здесь живут три неразлучных друга. Здесь они проходят «стадию обруча», «стадию самоката», «стадию велосипеда».
В уснувший поселок вторгается жизнь: из лесу выезжает трамвай. Он соединяет поселок с городом (тот самый трамвай, на котором через много лет я просплю кольцо при переезде из Уфы в Уфу). Особенно эффектными кажутся мне кадры, когда трамвай катит в лесу, как поезд. «Колбаса» — как промежуточный этап на пути в большой спорт… В Уфе, в витрине магазина «Культтовары», увидели они впервые в жизни велосипедный моторчик — «стадия велосипеда с моторчиком» затянулась года на два. Но так же как из лесу выехал трамвай, прозвякав окончание сонной идиллии, так и их счастью был положен внезапный предел…
В город прибыл аттракцион — мотогонки по вертикальной стене. Естественно, друзья проторчали на всех представлениях.
От монтажа «бочки» (эти кадры кажутся мне тоже эффектными: обширный пустырь, кое-какой урбанизм на горизонте — три трубы дымят, какие-то свалки меж бурьянов, бурьяны пристелены ветром — ветер обязателен! — по мелким лужицам гонит рябь… сооружается нечто высокое и круглое непонятного назначения, и трое ребят, опершись о велосипеды, неподвижно рассматривают это…) до разборки бочки. Влюбились втроем в циркачку. А потом пусто — пустырь без ничего, и жалкая немощность моторчиков очевидна.
Но они еще пытались бороться с очевидностью поражения. На краю поселка вырастает огромный котлован. Как справились ребята с таким объемом земляных работ, тоже трудно вообразить (они мне показывали эту яму, она до сих пор не заросла и не осыпалась до конца), но они гоняли на велосипедах с моторчиком по вертикальной стене! — единственный случай подземной вертикальной стены в мировой практике.
Но когда из армии вернулся Самородов и поселился в их доме, и каждый день ребята видели, как он приезжал и уезжал на своем великолепном гоночном (как у циркачки) мотоцикле, и освобожденный треск двигателя западал им в душу… моторчики были окончательно исчерпаны, впереди ничего не светило.
Угонять автомобили они практиковались на «Москвиче-401», принадлежавшем отцу одного из них. Отец был на работе, мама хлопотала по дому… Улучив момент, двое пробирались в гараж, один садился за руль и ждал «на парах», другой, вынув из ворот специальный сучочек, следил в дырочку за домом. (И этот кадр представляется выразительным — из темноты гаража, в кругленькое отсутствие сучочка.) Наконец, проследив за мамой, сынок с улицы давал отмашку, наблюдатель резко распахивал ворота, машина стремительно срывалась с места и исчезала за углом, наблюдатель затворял ворота, вставлял на место сучочек, и, воссоединившись с сыном автовладельца, они шли за угол, где их ждал «Москвич».
Затем они угнали грузовик. У грузовика не переключались скорости, и они тупо ползли на второй, а за ними бежал шофер, и так они ехали и бежали вровень друг с другом, не в силах ни оторваться, ни отстать, пока машина не стала сама, въехав в сугроб. К счастью для ребят, шофер так запыхался, что не мог уже их преследовать, и они убежали, а шофер упал у машины, как первый марафонец, впрочем тоже счастливо отделавшись.
Потом они угнали «Победу». Покатались и поставили на место.
Это им понравилось.
Неизвестно, чем бы все кончилось, колонией или еще того хуже, но однажды ночью они угнали самородовский мотоцикл. Самородов наутро ничего не заметил, сел и поехал на трек. На пути у него кончился бензин, и ему пришлось пять километров катить мотоцикл на руках. Он едва не опоздал к старту. Отгонявшись, он изловил всех поодиночке и надавал по шее. Так они обрели учителя…
Все так и было. Я тут ничего не прибавил и не приукрасил, даже скучно.
Потом была армия. Армия — это шанс провинциала. Там им дали по мотоциклу. Вернулись они чемпионами.
КАРЬЕРА КОЛЕСА
От этого фильма в моем ухе прежде всего журчит шарикоподшипник. Такой толстенький, сильный, несомненный. Кто-нибудь приносил его в класс. Доставал молча. Надевал на щепоть пальцев, как на ось. И начинал Разгонять ладонью другой руки. Вж-вжж-взз! И потом поднимал его над головой и застывал торжествующе: как долго он крутился сам! И все мы слушали долго, пока не истаивал звук. До сих пор подшипник для меня является не деталью машины, а деталью парты. Она въезжает в мое сознание с этим звуком. Сама катится… Самокат!! Если раздобыть вот такой, большой и толстый, то было уже проще: к нему можно было уже полегче достать еще один, поменьше; и тогда — пара! Пара. — это самокат. Но какой! Сам катится. Летит, как стрела. Жужжит, как самолет. Этот звук подшипника по асфальту, их, общий цвет, асфальта и звука, — цвет ленинградского неба и зависти. Так и не случилось мне удачи в виде большого подшипника… Несколько шариков от такого подшипника у меня еще были, и был один крохотный, блестященький — игрушка, брелок.