Была, да вся вышла".
Еще раза два он уходил немного в сторону, зарываясь по колени в снег. Один раз упал. На этом аттракционе можно было падать – лишь бы потом встал. На фри-райде падение в nо-fall-zone сулило дисквалификацию. А здесь – ничего. Лишь бы доехал.
Впереди мелькнул просвет между соснами. Он уже крутил вензеля по колее, пропаханной до него, и уже просчитывал не на три-четыре метра, а больше. Он пролетел под самым сиденьем подъемника, наползавшим снизу. Там, на креселке, был пассажир. Ему даже показалось, что пассажир его сфотографировал – сквозь громкий шорох лыж он расслышал чмокающий щелчок. На соревнованиях "под опорами" всегда было много фотографов. Они снимали с деревьев, с опор, с подъемника. Фотографии получались очень героические. Только, глядя на фотографию, было непонятно – что делают горнолыжники посреди густого соснового леса, наклоненного под углом в сорок пять градусов…
Еще метров двести… Пара кочек, последняя опора, обрывчик, сугроб, несильный удар кантами о наезженный лед… Все.
Он выкатился к станции канатки и проехал мимо высокого парня в желтой куртке BASK. Парень шагнул в сторону, пропуская его, и крикнул:
– Двадцать восьмой – девять сорок три!
"Девять сорок три… – подумал он. – Ничего. Неплохо. Даже хорошо".
Возле растяжки "Финиш" стояла группа девиц в комбезах и расстегнутых ботинках.
Они глухо зааплодировали, не снимая перчаток.
"Спасибо, девушки, спасибо… – подумал он. – Ну, а жена-то моя где?" Наташка уже шла к нему, проваливаясь в снег по щиколотки. Она подняла капюшон, держала руки в карманах и улыбалась.
– Красавец… – насмешливо сказала Наташка и поцеловала его в щеку. – Живой? Не падал? Падал… У тебя кровь, ты щеку поцарапал… Говорят, что ты хорошо прошел.
У нее в кармане запищала рация.
– Прием! – сказала Наташка, достав маленькую черную "Моторолу".
– Он прошел? Прием! – послышался из рации искаженный голос Расула.
– Да, спустился. Порядок, Расул. Прием.
– Какое время, прием? – спросил Расул.
– Девять сорок три, – сказала Наташка. – Оувер.
И положила рацию в карман.
– Пойдем, чаю выпьем, – сказал он, вынул руки из темляков и воткнул палки в снег. Потом поднял на лоб очки и расстегнул куртку. Из-под куртки шел пар. Он стащил пластиковый шлем и вытер шершавой перчаткой мокрый лоб.
К ним подошел Зубков. Зубков сам профессионально катался, а еще он был редактором модного журнала для всевозможных экстремальщиков.
– Привет, – сказал Зубков. – Молодец. У тебя третий результат будет, наверное.
– Привет, Тёма, – сказал он. – Откуда знаешь?
– Да я трусь возле судейства весь день, – сказал Зубков ухмыляясь. – Все слышу, все знаю… Тебя киевлянин обошел, и Рессон. А остальным ты накатил. Молодец.
Там еще человек пять спустятся, но это любители. Анисимов тоже тебя сделал бы, но он не приехал… Хорошие перчатки. Где покупал?
– В "Доломите", – сказал он. – А Андрюха где? Я его вроде видел утром.
– Мосье Каменев снимает, – утомленно сказал Зубков. Было видно, что накануне Тёма, в чегетских традициях, до упора развлекался в баре с трогательным названием "Deep Purple". – Наверх поехал… Тебя, кстати, снять хотел. Если хорошо получится, я тебя на разворот помещу. Не возражаешь?
– Валяй, – сказал он. – Помещай, мосье Зубков. Пошли с нами, чаю попьем.
Через полчаса он, Зубков и Наташка стояли в густой толпе лыжников и зрителей.
Объявляли результаты.
Было видно, что накануне Тёма, в чегетских традициях, до упора развлекался в баре с трогательным названием "Deep Purple". – Наверх поехал… Тебя, кстати, снять хотел. Если хорошо получится, я тебя на разворот помещу. Не возражаешь?
– Валяй, – сказал он. – Помещай, мосье Зубков. Пошли с нами, чаю попьем.
Через полчаса он, Зубков и Наташка стояли в густой толпе лыжников и зрителей.
Объявляли результаты. Его фамилия прозвучала третьей.
– Молодец, – сказал Зубков. – Быть тебе на развороте. И еще короткое интервью.
Строк на сорок… Идите, призер. Вас ждут заслуженные почести.
И подтолкнул его к пьедесталу.
Он осторожно ступил тяжелыми ботинками на скользкий, наспех сколоченный помост, пожал руки киевлянину и Рессону.
– Третье место занял, – торжественно крикнул в микрофон парень в BASKе, – Александр Берг, Москва!
Испанская партия, декабрь 88-го
"ШАХМАТЫ В ПЯТНИЦУ"
Папе с любовью
Отец спросил Бравика:
– Ты ждешь кого-то?
– Никон звонил, – сказал Бравик. – Сказал, что он недалеко, на Балаклавке. Скоро заедет.
Бравик, сопя, сдвигал кресла к журнальному столику.
– Я вам не помешаю? – спросил Израиль Борисович.
Он собирался смотреть телевизор.
– Ну что ты, пап, – сказал Бравик. – Никон не по делу, он просто так. Мы поговорим, в шахматы сыграем… Можно взять твой коньяк?
– Конечно, конечно… Бери. Ты вроде говорил – Володя больше у вас не работает?
– Он перешел в Первую Градскую… – Бравик поднес торшер к столику. – Он, папа, теперь большой человек. Старший ординатор.
– Он защищаться-то думает, твой большой человек?
– Нет, не думает, – покачал головой Бравик. – Не хочет. Говорит, что ему это не нужно. Может, и не нужно…
– Какая у него категория?
– Высшая… Пап, а тройник где?.. У него высшая категория. Через несколько лет станет заведующим, а большего ему и не нужно. Наш Никон не честолюбив. То есть абсолютно… Я его недели три не видел. Нет, правда, мы тебе не помешаем?
Это был пятничный вечер. Мама пошла в театр, на Таганку, на "Деревянных коней", а Бравик с отцом холостяковали, сами приготовили ужин – поджарили шпикачки, которые отец купил в "Праге", открыли банку соленых огурцов, болгарское лечо.
Поели, Бравик помыл посуду Отец хотел посмотреть телевизор, показывали "Июльский дождь" с Визбором и молодой Ураловой.
Это был тот редкий вечер, когда отец оказался дома уже в шесть часов. Обычно он возвращался из института к восьми.
Бравик взялся было читать статью Морозова в "Урологии и нефрологии" (интересная, новаторская статья, пространная, живая… но к опусам доктора Морозова Бравик относился скептически еще потому, что сам Морозов ему не очень нравился – Бравик не любил маниакальных людей), но тут позвонил Никон и спросил, можно ли ему заехать. И Бравик стал готовить для них с Никоном "уголок". Он всегда, когда приезжал Никон, готовил "уголок". Сдвигал кресла к журнальному столику, включал торшер, ставил на столик пепельницу для Никона, пару рюмок, коньяк, блюдце с нарезанным лимоном и шахматы – если Никон был не прочь сыграть.
Сам Бравик спиртного почти не пил, но ставил рюмку и для себя и растягивал эту рюмку на весь вечер. "Ну ты и зануда…" – говорил Никон, глядя на то, как Бравик лихо расправляется со своей рюмкой.
Иногда они играли в шахматы, иногда просто разговаривали, а Никон при этом просто выпивал.
Бравик был человек несветский.