При открывании замка дно левого отделения, обитого зелёным шёлком, поднимается и открывает доступ к отделению для драгоценностей. Оно обито плюшем, цвет которого когда-то был рубиновым, а теперь приобрёл оттенок печёнки и пахнет позеленевшими медными монетами.
Ничего ценного в отделении для драгоценностей нет. Там лежит только телефонная микроплёнка, сделанная в Париже, какие используют в автоответчиках. На ней записан взволнованный мужской голос, цвет которого меняется, как времена года, и который на французском языке делает несколько попыток поговорить с кем-то в Париже. В неповреждённых местах плёнки записано следующее:
Последние три ночи в Боснии я провёл на чердаке пустого сеновала, внутри которого я укрыл танк и разместил своих солдат… Сава, чёрная и немая, как пашня, вздымалась в темноте, когда один из моих солдат зачерпнул из неё воды в оцинкованный тазик. Кажется, я слышал его сквозь сон. Осторожно, чтобы не разбудить меня, он поднялся по деревянным ступеням на балкон чердака, где я спал. На балконе стоял деревянный стул. Солдат поставил тазик на стул и положил возле него кусок мыла. Он проделал это так же, как всегда, заученными движениями. В зубах у него всё время была зажата сосновая веточка. Потом он вынул её изо рта и воткнул между досками пола так, чтобы её конец, насквозь пройдя через пол, был виден с веранды, крышей которой служил балкон. После этого он передвинул стул так, чтобы веточка оказалась точно под центром стоявшего на нём тазика. Затем спустился по деревянной лестнице на веранду и проверил, виден ли отсюда конец ветки. Он был хорошо виден, высовываясь между двумя досками потолка веранды, являвшегося одновременно полом моего балкона. Тут он осторожно передёрнул затвор и сел на ступеньки, ожидая, когда я проснусь.
Едва я протёр глаза, как почувствовал, что вчерашние слёзы и засохший на глазах ночной гной колют мне лицо, как крошки стекла. Я вышел на балкон и стал всматриваться в туман и лес над Савой. Рождаясь над горными массивами Боснии, солнце проходило через все времена года.
В этот момент разорвался первый утренний снаряд, и картина леса исчезла в смешавшемся с туманом дыме разрыва, принесённого ветром с хорватской стороны. После короткой паузы разорвалось ещё два снаряда, как будто в ответ, и я сразу сообразил, что эти были выпущены с позиций мусульман. С другого берега Савы на них откликнулось тихое эхо. Уже три дня я скрывал от своего подразделения, что получил от непосредственного военного начальства приказ атаковать противника. Дело в том, что горючего в танке не хватило бы и на два километра, а обо всём другом я даже и не говорю. Я посмотрелся в крохотное зеркальце. На голове у меня была зелёная лужайка коротко постриженных волос и три серьги в одном ухе. Вокруг меня снова начало сжиматься кольцо тишины.
«Тишина, в которой можно умыться», — подумал я и нагнулся над оцинкованным тазиком, в котором для меня была приготовлена вода. В тот момент, когда она плеском откликнулась на мои руки, снизу грохнул выстрел, пуля пробила пол балкона и, пронзив сиденье стула, таз и воду, застряла у меня в щеке. Я тут же вырвал её из неглубокой раны и, выхватив револьвер, скатился вниз по лестнице, но застал под балконом лишь своего солдата.
— И как это меня угораздило! Сама выстрелила, господин взводный! — заикаясь, говорил он, и бледность проступала вокруг его глаз. Удивлённые солдаты моего взвода столпились вокруг.
— Хорошо, хоть крови немного, — продолжал бубнить он как заведённый, — вода пуле помешала… Вы посмейтесь, господин взводный, это полезно для раны. Не бойтесь, ничего с ней не случится! Посмейтесь!
— Покажи винтовку! Перезаряжай!
— Эх, от судьбы не уйдёшь, — пробормотал он и нехотя выполнил приказание. В обойме блеснули патроны.
— Откуда у тебя патроны? У всех только по три.
В обойме блеснули патроны.
— Откуда у тебя патроны? У всех только по три. Тебе их дали, чтобы убить меня?
Солдат помолчал. Потом произнёс:
— Шила в мешке не утаишь. Купил я их, господин взводный. Купил на собственные деньги. «Береженого Бог бережет», — говорит народ себе в рукав. Когда меня бросили на западный фронт, я получил винтовку без ремня с тремя патронами. «Плохо мне придётся — голым пузом на штык идти», — подумал я. Подвязал штаны веревкой, ремень к винтовке приспособил. Смотрю, рядом со мной стреляет в изетбе-говичевцев один парень из отрядов Фикрета Абдича. Весь в новеньком, с иголочки, ремни скрипят, на боку гранаты, а патронов — сколько хочешь.
— Дай немного, — говорю ему, а он мне отвечает:
— И слепой денег просит, а не зрения! Не дам. Купи себе, как я купил.
— А у кого ты купил? — изумился я, и он ответил такое, что у меня вся Босния вокруг головы завертелась:
— У того, у кого не было и у кого не будет. У сербов твоих, вот у кого. А у кого бы ещё?
— На Бога надейся, а сам не плошай, — подумал я тогда, господин взводный, да и купил. У наших купил. Вот откуда у меня патроны.
Я слушал его, оцепенев от изумления, потом очнулся и приказал:
— Полезай в джип, — а сам, схватив его винтовку, сел рядом и взял его на мушку. — Поехали!
— Все Господь превозможет, даже саблю острую. Куда, господин взводный?
— На автостраду.
— Только не на автостраду. Господом Богом молю вас! У жизни один отец, а у смерти им несть числа… Автострада в руках хорватов, там их полно. Если они вас схватят, ложкой глаза выковыряют.
— Почему именно мне, а не тебе?
— Ну, я ещё погуляю. Меня не тронут.
— Как так?
— Посудите сами. Повар раздаёт кашу, а Бог — счастье. У вас в военном билете, хоть вас и мобилизовали, написано, что вы доброволец, а в моём нет. Когда ребята с той стороны таких, как вы, ловят, они расстреливают их на месте. Поэтому вам наши так и написали, чтобы вам не захотелось дезертировать.
— Дезертируешь ты, раз тебя мобилизовали, а я — доброволец…
Сквозь утро мы продвигались по автостраде Белград — Загреб пустой, как взлётно-посадочная полоса. Я пытался найти по радио какую-нибудь музыку. Отзывалась лишь изголодавшаяся вечность.
— Что вы со мной сделаете, господин взводный?
— Узнаешь, когда кончится бензин, — ответил я и вышвырнул его винтовку на дорогу.
— Вам больно, господин взводный? — снова завёлся он. — Сделайте три вдоха, а потом задержите дыхание. Тогда рана не будет беспокоить…
— Кто тебе приказал убить меня?
— Что я слышал, недослышал, что видел, не разглядел, что знал, не понял. Никто.
— Врёшь!
— Враньё цветёт, да плодов не даёт. Никто, я же сказал вам. Я сам решил.
— За что?
— Хороший слуга лучше плохого царя… Вы всё тянули с приказом наступать. А если до завтра мы не начнём действовать, моё село и все мои родственники попадут в руки хорватов или иранцев. И что их тогда ждёт, вы сами знаете. Замучают.
— Как мы можем атаковать, если у нас патронов нет? Только у тебя полный магазин. Горючего в танке и на полчаса не хватит.
— Не танк нас купил, а мы его! — произнёс он в тот самый момент, когда мотор закашлял и машина остановилась.
Не обращая больше внимания на солдата, я медленно спустился с дороги. Он побежал назад, надеясь подобрать свою винтовку, а я углубился в лес… В холод, по которому никогда не летают птицы.