«Старым» Елена нарекла отчима. «Папой» язык не поворачивался назвать, хотя, если честно, изредка накатывало что-то — не к этому чужому человеку, а вообще. Беспричинная тоска, безадресная нежность… отвратительная смесь!
Папа… Кто он? Где он? Не могла же мать его тоже… как их всех?!
Что касается отчима, то в глаза Елена его никогда не звала «старым». Только при матери или мысленно. Она старалась к уроду вовсе не обращаться. Впрочем, относилась к нему с уважением. Не трус, не истерик — в отличие от большинства. Его всегда интересно послушать…
Но вот вопрос: зачем он заглядывал в операционную — в самый разгар работы? С пустым разговором, лишенным всякого смысла. И долго ли стоял под дверью?
Послышался характерный звук — словно мягкой щеткой по полу проехались. Елена напряглась.
Урод полз по коридору.
— Атас! Отцепляй трос, мяч лопнет! Тихо, сейчас рванет… Отойди от края, ёпс… Земля надвигается!..
Алик Егоров бредит. Голова его мечется по подушке — влево, вправо. Иногда он пытается приподняться и тут же падает обратно. Остатки его конечностей подергиваются.
Пациент в муках отходит от наркоза. А чтобы он не загнулся и дотянул до следующей операции, наши заботливые девочки еще в операционной поставили ему капельницу и «усы». Через капельницу Алик получает плазму крови (на крючке висит размороженный пакет, в локтевую вену введена игла-«бабочка», рука зафиксирована ремешками). Что касается «усов», то это кислородная терапия: в ноздри Алика вставлены трубочки, ведущие к специальному аппарату.
Пациент выживет.
В палате работает телевизор, выдавая на-гора кубометры очередного вздора (повторяют убогий сериал про вампиров), но картонные ужасы меня не интересуют. Я смотрю на порезанного Алика Егорова. Я размышляю о сущем и вечном…
Кто и зачем покупает у Эвы столь странный товар?
Никак не могу взять этого в толк, не вижу смысла! Коммерческой выгоды тоже не вижу. А ведь они нас именно продают — кусками! Причем, судя по всему, за хорошие деньги… От моих вопросов относительно дальнейшей судьбы ампутантов Эва уходит, даже соврать что-нибудь ленится, хотя баба она болтливая (в отличие от дочери), много мне порассказывала за долгие месяцы нашего супружества. Спросить у Елены? Елена, возможно, в курсе, но… Нет, нет. С падчерицей на такие скользкие темы я стараюсь не разговаривать. Ни к чему нарушать хрупкую связь, возникшую между нами. Разговоры с падчерицей — единственное оружие, которое мне доступно.
А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?
И еще — какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?
Елена как раз одна, без матери — готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет — ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.
План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…
Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.
— Может, еще раз вколоть ему седуксен? — киваю я в сторону палаты. — Мучается парень.
— Вколола, сколько надо.
Я вползаю внутрь.
— Побуду здесь, ладно? Скучно одному.
Операционная у них совмещена с предоперацонной — маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская — судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф.
Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах — две мощные ультрафиолетовые лампы.
Родной, до слез знакомый интерьер.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начинаю. — Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?
Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.
— Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?
— Нет, не уменьшилось, — признает она после паузы. — Просто мать многим клиентам отказывает.
Елена ответила! Суровая молчальница распечатала уста! А ведь еще вчера любой вопрос, связанный с «заказами», «клиентами» и другой чертовщиной, разбивался о глухую стену…
— Кстати, о матери, — продолжаю я, не дав сумасшедшей радости вырваться на волю. — Чем наша амеба занята?
Только улыбку себе позволяю, легкую, чуть виноватую улыбку.
— Эвглена — это не амеба, — поджимает она губы. — Совсем другое клеточное строение.
— Прости, я плохо разбираюсь в одноклеточных.
Конечно, подобный юмор ее цепляет, все-таки она тоже Эвглена, пусть и Вторая. Однако период отторжения давно нами пройден. Чем больше ярлыков я повешу на ее родительницу, тем лучше. Ярлыки поддерживают тот невидимый деструктив, который я кропотливо выращиваю в рыхлом девичьем разуме, это как корни огромного сорняка.
— Мать сейчас богатых дебилов очаровывает. Это надолго. А почему вы про заказы спросили?
— Да просто в голову пришло. Ты же видишь, нашей «простейшей» все труднее и труднее приводить любовников, которые могут быть хорошим товаром. И, тем более, новых мужей. Когда-нибудь она станет неспособна это делать. А тебе — всего пятнадцать. Она — уже неспособна, ты — еще неспособна. Чем платить за учебу? За развлечения, за клубы, за катание на лошадях?
— Вы это к чему? — напряженно спрашивает Елена.
— Ты гораздо умнее ее. Ты и сама это знаешь. Я вообще не говорю ничего такого, чего бы ты сама не знала. И другие видят, что ты умнее. Да все это видят! Ты могла бы поставить дело совершенно по-другому. Да, я уже обречен, я не увижу результатов. Но ты… ТЫ! Молодая, красивая, настоящая Елена Прекрасная. Ты достойна всего, о чем мечтаешь, потому что ты умница, ты отчетливо видишь, что нужно сделать, чтобы машина снова раскрутилась… не так ли?
Я замолкаю. Мое «не так ли», — обязательная фраза. Девочка должна ответить. Я жду…
— Так, — соглашается Елена.
Я киваю.
— Вдобавок, ты прекрасный хирург. Такая молодая, и проводишь довольно сложные операции… не так ли?
— Так, — соглашается она уже без паузы.
— Твоей подготовке могли бы позавидовать опытные профессионалы… верно?
— Ну… да.
— До чего же мир несправедливо устроен! В тебе, Елена, есть что-то б О льшее, чем просто способности, это факт. Таких, как ты, на земле мало. Честно говоря, я еще не встречал таких, как ты. Я снимаю перед тобой шляпу… (Позитив органично накладывается на деструктив, придавая сорняку жизнестойкость. ) Но твоя предприимчивость, твоя жажда настоящего дела целиком уходит на мытье полов. (Я показываю на швабру. ) Твои руки связаны, твой мозг отравлен страхом. Обидно до слез, ей-богу.