— Чему?
— Сказать по правде, я не уверен, чему именно.
«Сказать по правде» — было излюбленным выражением Капитана. Как часто мы с Лайзой обменивались ироническими взглядами, услышав эти слова, ибо правда и Капитан не очень-то сочетались. Тем не менее в данном случае он, пожалуй, действительно пытался найти правдивый ответ — так долго он стоял в почтительном молчании на берегу моря, среди развалин старого города, который сэр Генри Морган уничтожил более трехсот лет назад.
— Вы называете это красотой, — заметил я, чтобы нарушить молчание. — Но ведь это всего лишь груда разбитых камней!
Он еще ни разу при мне так долго не молчал.
— Что ты сказал?
— Вы считаете эти развалины красивыми? Они, конечно, намного лучше всех этих небоскребов, в которых размещены банки, но чтобы назвать их красивыми?!
— А ты подумай, — сказал Капитан, — сколько в ту пору надо было потратить труда, чтобы превратить все эти здания в развалины. Сколько ухлопано на это времени. А сейчас я бы мог развалить этот храм — если это был храм — за несколько секунд.
— Каким образом?
— Сбросил бы с воздуха парочку бомб.
— Если бы у вас был самолет. А у сэра Генри Моргана его не было.
— Собственно говоря, — на сей раз дело обошлось без «сказать по правде», — у меня есть маленький самолетик. Конечно, уже побывавший в употреблении.
«Интересно, выражение „собственно говоря“ означало для Капитана то же, что и „по правде сказать“, и могло считаться столь же достоверным?» — подумал я и потому промолчал.
— Я предпочитаю Моргану Дрейка, — продолжал Капитан, глядя, как мне показалось, в весьма подавленном настроении на развалины. — Дрейк завладел золотом, убив при этом несколько испанцев, но он не разрушал городов. Я могу показать тебе сокровищницу испанцев в Портобелло — до сих пор стоит в целости и сохранности.
— Так для чего же все-таки вам самолет?
— А-а, забудь об этом. Я не собирался говорить тебе о самолете. Просто сорвалось с языка. Самолет у меня ни для чего. Так — глупое увлечение. У каждого мужчины есть ведь какое-то увлечение.
Самолет представлялся мне весьма дорогостоящим увлечением, и я недоумевал, откуда Капитан взял деньги, чтобы заплатить за него. Опять всего лишь подписал бумажку?
Эта сорвавшаяся у него с языка новость оказалась куда более существенной, чем я ожидал, когда наш разговор в тот вечер свернул в весьма опасном направлении. Сначала все шло хорошо. Прошлое было областью, не внушавшей опасений, и мы бездумно болтали, по-дружески открывая для себя собеседника после того, как столько лет не виделись.
Я даже попытался чуть приподнять завесу над теми годами, полными сомнений, и необъяснимыми появлениями полиции, которые я хорошо помнил.
— Вы помните то время, когда вы много месяцев отсутствовали, а потом вернулись с бородой?
Он рассмеялся.
— Да, лихо я тогда их провел.
— А потом было сообщение в «Телеграф»…
— Ну и память у тебя.
— Понимаете, несколько лет назад я хотел стать писателем и записал многое из того, что тогда было. После несчастья с Лайзой я нашел рукопись и перечитал ее. Там было про то ограбление и про человека, которого искала полиция.
— «Человека с военной выправкой». Да, я тоже читал это сообщение. Меня оно очень позабавило. Сейчас бы они так про меня не сказали, верно, а я ведь по-своему снова воюю. Хорошие то были дни, хоть и трудноватые. Я тогда работал с тремя ребятами. Ненадежные они были и плутовали где могли, но выбора у меня не было. Кто подвернется, того и приходилось брать в напарники. Очень мне хотелось вытащить Лайзу из того мрачного подвала и дать ей настоящий дом, мне больно думать, что ей придется возвращаться туда после больницы.
Его мысли приняли опасный поворот, и я попытался свернуть разговор на другое:
— Значит, вы действительнобыли тем, про кого писали в «Телеграф»?
— Конечно.
— И вас разыскивали за кражу?
— Когда речь идет о драгоценностях стоимостью почти в три тысячи фунтов, это не кража, а ограбление.
— Значит, вы были тогда грабителем?
— Как и Дрейк до меня. Дрейк, а не Морган. Я не уничтожал городов. Я никому настоящего ущерба не причинил.
— А ювелиру?
— Ну уж он-то вообще никакого ущерба не понес. Связали мы его очень аккуратно. У него плохо шли дела, и он, наверное, был рад получить деньги по страховке. Эти люди всегда ведь хорошо застрахованы. Так или иначе, я не мог на это пойти.
— Почему!
— У меня же были обязательства. Лайза и ты.
— А Лайза знала?
— Она девчонка умная и, думаю, наверняка догадывалась о куче вещей. Да я не так уж много от нее и скрывал. Только мелочи, чтобы она не тревожилась. Я ведь хочу лишь, чтоб она была счастлива, и настанет день, когда, клянусь, она будет счастлива.
— А почему вы все время меняли фамилию?
— В те дни серьезных причин для этого не было — просто так, для развлечения. Даже мальчишкой мне нравилось обставлять фараонов. Не люблю я их.
— А какая была ваша фамилия при рождении? — на этот раз с подлинным интересом спросил я.
— Моя фамилия была Браун.
— А теперь, — сказал я с улыбкой, — ваша фамилия Смит. Приближаетесь к правде, заурядной правде.
— Ну, на этот раз фамилию мне выбрали друзья. Им хотелось такую, чтобы легко было запомнить. Карвер для них слишком трудно, но и Смит трудновато — для произношения. Латиняне не любят твердых окончаний. — Он встал, чтобы налить нам еще по порции виски. — Что-то я разболтался, больше чем нужно. А все потому, что слишком долго был чертовски одинок.
— А кто эти ваши друзья?
— Славные ребята. Я пытаюсь помочь им, но мы стараемся не слишком часто встречаться. Сейчас мы задумали кое-что действительно важное, и каждый из нас по большей части работает в одиночку. За исключением тех, кто сражается в открытую…
— За караваны с мулами?
— Точно — за караваны с мулами.
— А мистер Квигли имеет к этому отношение?
— Оставь мистера Квигли в покое. Я бы ему не слишком доверял.
— У меня такое впечатление, что вы оба не доверяете друг другу. Зачем же вы дружите?
— Я ведь сказал тебе: мы не друзья. Идет игра. Серьезная игра — вроде шахмат или трик-трака. Мы обмениваемся фишками, не имеющими существенного значения для игры, хотя, конечно, все в известном смысле может стать существенным. Для его друзей или для моих. А ну давай приканчивай виски. Время укладываться в постель — я хочу сказать, на диван. А я напишу еще строчку-другую Лайзе. Это вошло у меня в привычку, и я никогда ей не изменяю.
Я лег, но долго не мог заснуть. Я лежал и смотрел на Капитана, а тот написал строчку и замер, потом написал другую и снова замер, словно ребенок, выполняющий трудное задание, а не мужчина, пишущий письмо любимой женщине — женщине, которая уже мертва.
Мое любопытство больше всего возбудило упоминание Капитана о самолете, и я подумал: надо навести на это разговор, чтобы таким образом оттянуть момент, когда может вдруг выплыть, что Лайза умерла. Тут мог оказаться полезным даже мистер Квигли. Когда я проснулся. Капитана опять не было — он оставил лишь короткую записку, в которой говорилось, чтобы всю еду и по возможности все необходимые покупки я записывал на счет в отеле. «Вернусь до наступления темноты. Просто небольшой черно-копотный полет». В конверте лежало также сто долларов, и мне вспомнились годы детства, когда вот такие же таинственные поступления получала Лайза после условного звонка в дверь. Я не почувствовал благодарности — даже разозлился на Капитана, так как не желал тратить его деньги. Я предпочел бы заработать их сам — даже с помощью мистера Квигли.