Москвич оглянулся, крепыш сразу ударил его. И заодно ткнул под глаз Никифорова. Директор отшатнулся, очумело глядел, как четверо теснят москвича к придорожному полю.
Подбежала мойщица Антонова в клеенчатом забрызганном переднике, с большим гаечным ключом.
- Сейчас мы их, Александр Константинович!
- Звони в милицию.
- Сейчас! - Она быстро побежала назад, хлопая передником.
- Что у вас происходит? - спросила Полетаева.
- Ничего! Зачем вы вышли из машины?
Она молча пошла обратно. Прямая спина, свободная походка. Он догнал ее, сели в машину, успевшую нагреться на солнце, резко пахнущую кожзаменителем. Никифоров погнал, не тормозя перед рытвиной, которая осталась после ремонта подземного электрокабеля.
- А у вас будет синяк, - сказала Полетаева.
- Сам виноват.
- Повернитесь-ка! - Никифоров послушно повернулся. - Небольшая гематома, скоро пройдет.
Он посмотрел на дорогу, на низкие зелено-серебристые ветлы у реки, где сидел по пояс в прозрачной мелкой воде жилистый загорелый дядька, может быть, какой-то терпеливый заказчик.
- Не расстраивайтесь, почти незаметно, - вымолвила Полетаева. - А хотите тест?
- Тест?
Подъехали к московскому шоссе, Никифоров повернул налево, к городу, а Москва осталась за спиной.
- Спасибо, Александр Константинович.
- Довезу и без "спасибо". Все равно с синяком нечего соваться в дирекцию. - Никифоров наконец улыбнулся. - Тест-то научный?
- Не знаю... Представьте, вы идете по длинной пустынной дороге и находите кувшин. Что сделаете с ним?
- А что в кувшине?
- Нет-нет, без вопросов. Возьмете или не возьмете?
- Не возьму.
- Хорошо, - сказала Полетаева. - Теперь представьте огромную стену. Перелезть или обойти невозможно. Но пройти ее надо...
- Если надо, начну что-нибудь строить, в общем, искать возможности.
- Вы встречаете в лесу медведя - как поступите?
- Медведя я встречал только в зоопарке... А ружье допускается?
- Допускается.
- Тогда он пусть думает, как ему поступать.
"Все в дороге любят поболтать, - подумал Никифоров. - Но она же закрыла нашу харчевню и хоть бы смутилась для приличия".
- А как вы относитесь к лошадям и кошкам?
- Я люблю животных.
- А я кошек терпеть не могу, - призналась Полетаева. - И последний вопрос. Перед вами море. Теплое, чистое, голубое. Вы пришли на берег и что делаете?
Шоссе пошло в гору, замелькали белые столбики ограждения. В конце подъема три столбика лежали на обочине в кучах вздыбленной земли, - кажется, здесь кто-то сорвался.
- Ну что же вы молчите? - поторопила Полетаева. - Море!
- Ныряю.
- Кувшин - это счастье, - объяснила Полетаева. - Вы свое счастье не возьмете. Стена - смерть. Вы постараетесь ее одолеть, характер у вас деятельный. Медведь - неприятность, вы не испугаетесь. Лошади - это мужчины, а кошки, соответственно, женщины. Вы человек доброжелательный.
- Ага, - кивнул Никифоров. - А море?
- Море - это любовь.
Ему показалось, что она усмехнулась.
Впереди была колонна грузовиков, и Никифоров прикидывал, как ее обогнать до железнодорожного переезда.
- Значит, любовь, - механически повторил он. Взял рулем влево, выехал на середину шоссе. Встречная полоса была пуста до самой вершины холма, можно было рискнуть. А если навстречу выкатится железный молот, летящий в лоб со скоростью семьдесят километров в час? Справа - вереница медленных одров, слева - откос. Никифоров почуял, как на противоположной стороне подъема упрямо прет вверх тупорылый десятитонный дизель, и, уже поравнявшись с грузовиком, затормозил и пристроился в хвост колонны.
- Побоялись? - схватившись от толчка за панель, догадалась Полетаева.
- Похоже, впереди медведь, - ответил Никифоров.
- Медведь?
"А все же ей неловко, - подумал Никифоров. - Думала, что я буду упрекать...
" Он сбавил скорость, оторвался от грузовика, чтобы увеличить для Полетаевой поле обзора. И тут на вершине выросла плоская голубая кабина с тремя желтыми огнями. Широкое лобовое стекло сверкнуло на солнце. Через секунду рефрижератор поравнялся с Никифоровым, и в одно мгновение, когда машины почти неподвижно находились рядом, оба водителя быстро поглядели друг на друга, словно бы говоря: "А я ведь знал, что ты здесь!" Полетаева оглянулась вслед могучему автомобилю, потом смерила взглядом глубину откоса. На спуске Никифоров без труда обогнал колонну и только после переезда заметил, что врачиха задумчиво молчит. Он включил приемник и попросил:
- Найдите какую-нибудь музыку.
Она покрутила ручку настройки, нашла радиостанцию "Маяк", передававшую сельскохозяйственный обзор. Под этот обзор они и въехали в городок.
На прощание Никифоров услышал:
- Когда отремонтируете холодильники, позвоните мне, я приеду.
- Я пришлю машину, - предложил он.
- Нет уж, не надо! И вообще извините, что навязалась. До свидания.
II
Никифоров сидел в машине и медлил, не уезжал. Мимо прошла полная женщина стремя бутылками пива в капроновой авоське, открыла соседний "жигуленок" и, став одним коленом на сиденье, выложила бутылки на полку перед задним стеклом. "Резко затормозишь и получишь бутылкой по шее", отметил Никифоров. Женщина посмотрела на него, что-то сказала сидевшему за рулем мужчине. Тот тоже посмотрел.
В нагретой машине становилось душно. Надо было ехать. Вправду, чего ждать? Разведенная баба с властью, как говорит Журков.
Никифоров закрыл машину и пошел к цистерне с квасом. Рядом в открытые ворота рынка были видны деревянные прилавки с горками редиса, зелени и огурцов. Цистерна притулилась к дощатому ларьку уцененных товаров, в очереди стояли две женщины и мужчина.
Напившись, Никифоров вытер платком мокрую руку и вернулся к машине. Там его ждал, опираясь на дверь, инспектор дорожного надзора Кирьяков. Рядом стоял патрульный автомобиль.
- Здоров, - негромко, с дружеской небрежностью сказал Никифоров.
Кирьяков не ответил, смотрел проницательным твердым взглядом, словно не узнавал однокашника. Белесые короткие его волосы топорщились из-под глубоко надетой фуражки. Он был в летней форменной рубашке с новеньким ярко-серебристым значком кандидата в мастера спорта.
- Как дела? - спросил Никифоров и вытянул ключ зажигания из кожаного чехольчика.
Кирьяков снова промолчал, не посторонился, чтобы дать открыть дверь. У него был такой вид, будто он собирался стоять здесь до вечера.
- Вот, санврача подвозил, - неожиданно заискивающе произнес Никифоров. - Закрыла у нас столовую.
Он всегда боялся Кирьякова, казалось, тот может просто раздавить, не пожалеет, даже мысли о жалости не шевельнется в нем. Пятнадцатилетними подростками они вместе учились в техникуме на автомеханическом факультете, и Кирьяков уже тогда знал, как добиваться своего. Он учился тяжело, но не из-за лени, лени-то у него не замечалось, а оттого, что его ум неохотно постигал книжные теории. Зато он раньше всех освоил вождение грузовика, даже особо не стараясь, просто сел и покатил по полигону. На экзаменах порол ахинею, однако на переэкзаменовках, когда оставался с преподавателем один на один, получал "четверки". Чем брал Кирьяков, никто не мог догадаться. От него исходило ощущение цепкости и какой-то нечистоты.
Однажды у него украли часы; украл сосед по комнате в общежитии, семнадцатилетний Алтухов, с которым Кирьяков не уживался. Те часы сам же Кирьяков при свидетелях нашел в чемодане Алтухова, открыто стоявшем под кроватью. Он закричал и стал бить Алтухова, а тот не защищался, хотя был на целых два года старше и, конечно, сильнее пятнадцатилетнего мальчишки.