Так ужин и кончился.
Встав из-за стола, Горданов тотчас же простился и зашел на минуту в кабинет Висленева только для того, чтобы раскурить сигару, но, заметив старинные эстампы, приостановился перед Фамарью и Иудою.
- Как это хорошо исполнено, - сказал он.
- Нет, это ничего, а ты вот взгляни-ка на этих коней, - позвал его к другой картине Висленев.
Горданов оглянулся.
- Недурны, - сказал он сквозь зубы, мельком взглянув на картинку.
- А которая тебе более нравится?
- Одна другой лучше.
- Ну, этого не бывает.
- Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, - она дольше проскачет, - сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, - а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, - добавил он, зевнув. - Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, - вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
- А что ж, я, если хочешь, это улажу, но ловко ли только с ним-то?
- И прекрасно сделаешь: с ним-то и ловко! а того... что бишь такое я еще хотел тебе сказать?.. Да, вспомнил! Приходи ко мне завтра часу в одиннадцатом; съездим вместе к этому Подозерову.
- Хорошо.
- А что, твоя сестра за него уже просватана или нет?
- Что тако-ое? моя сестра просватана!.. На чем ты это основываешь?
- На гусиной печенке, которую она ловила для него в суповой чаше. Это значит, она знает его вкусы и собирается угождать им.
- Какой вздор! сестра, кажется, такой субъект, что она может положить ему на тарелку печенку, а тебе сердце. Горданов засмеялся.
- Чего ты смеешься?
- Не знаю, право, но мне почему-то всегда смешно, когда ты расхваливаешь твою сестру. А что касается до твоей генеральши, то скажу тебе, что она прелесть и баба мозговитая.
- А вот видишь ли, а ведь ты ошибаешься, она совсем не так умна, как тебе кажется. Она только бойка.
- Ну да; рассказывай ты! Нет, а ты рта-то с ней не разевай! Прощай, я совсем сплю.
Приятели пожали друг другу руки, и Висленев проводил Горданова до коляски, из которой тот сунул Иосафу Платоновичу два пальца и уехал.
На дворе было уже без четверти полночь. Горданов нетерпеливо понукал кучера, и наконец, увидав в окнах своего номера чуть заметный подслеповатый свет, выскочил из коляски, прежде чем она остановилась.
Глава седьмая
Не поняли, но объясняют
Проводив Горданова, Висленев возвратился назад в дом, насвистывая оперетку, и застал здесь уже все общество наготове разойтись: Подозеров, генерал и Филетер Иванович держали в руках фуражки, Александра Ивановна прощалась с Ларисой, а Катерина Астафьевна повязывалась пред зеркалом башлыком.
Иосаф Платонович хотел показать, что его эти сборы удивили.
- Господа! - воскликнул он, - куда же вы это?
- Домой-с, домой, - отвечал, протягивая ему руку, генерал.
- Что же это так рано и притом все вдруг?
- Вам спать пора, - отвечала ему, подавая на прощанье руку, генеральша Синтянина.
- И даже вы, тетушка, тоже уходите? - обратился он к Форовой, окончившей в эту минуту свой туалет.
- Муж меня, батюшка, берет, замуж вышла, не свой человек.
- Лара, уговори хоть ты, - обратился он к сестре.
- Alexandrine, погоди, - проговорила Лара.
- Мой друг... ты знаешь, у меня дома есть больная. . Александра Ивановна нагнулась к уху Ларисы и прошептала:
- Я и так поступаю нехорошо: Вера весь день очень беспокойна.
- Я больше не прошу, - ответила ей громко Лариса.
- Ну, делать нечего, прощайте, господа, - повторил Висленев, - но я во всяком случае надеюсь, что мы будем часто видеться. А как вам, Филетер Иванович, показался мой приятель Горданов? Не правда ли, умница?
- Да вы что же сами подсказываете? - возразил Форов.
- Я не подсказываю, я только так...
- Ну, уж теперь нечего "так"! прощайте.
- Нет, а ведь вправду умен? - допрашивал Висленев, удерживая за руку майора.
- Ну вот, не видала Москва таракана: экая редкость, - что умен!
- И резонен, на ветер не болтает.
- Это еще того дешевле. Нам его резоны все равно, что морю дождик, мы резоны-то и без него с прописей списывали, а вот он настоящую свою суть покажи!
- Пока вы его провожали, мы на его счет по нашей провинциальной привычке уже немножко посплетничали, - сказала почти на пороге генеральша. Знаете, ваш друг, - если только он друг ваш, - привел нас всех к соглашению, между тем как все мы чувствуем, что с ним мы вовсе не согласны. Висленев засмеялся и сказал:
- Я это ему передам.
У своего крыльца Синтянина на минуту остановилась с Подозеровым и, удержав в своей руке руку, которую последний подал ей на прощанье, спросила его:
- Ну, а вам, Андрей Иванович, понравился этот барин?
- Не очень понравился, Александра Ивановна, - коротко отвечал Подозеров.
- Это значит, что он вам совсем не понравился. Я это, впрочем, видела и очень сожалела, что вы сегодня так убийственно скучны и молчаливы. Вы один могли бы ему отвечать, и вы-то и не сказали ни слова.
- К чему? - ответил Подозеров. - Он говорит красно. Да; они совсем довоспиталися: теперь уже не так легко открыть, кто под каким флагом везет какую контрабанду.
- Зачем же вы молчали? И вообще, что значит: целый день унылость, а к ночи сплин?
- Не знаю, скучно и сердце болит.
- А вы бы вот поучились у Горданова владеть собою! Удивительное самообладание!
- Ничего удивительного! Самообладанием отличается шулер, когда смотрит всем в глаза, чтобы не заметили, как он передергивает карту.
- Во всяком случае, господин Горданов мастерски владеет собою.
- И другими даже, - подтвердила Форова, целуя в лоб Синтянину. - Это, господа, не человек, а... кто его знает, кто он такой: его в ступе толки, он будет вокруг толкача бегать.
- А ваше мнение, Филетер Иванович, о новом госте какое?
- Пока не вложу перста моего - ничего не знаю.
- Вы неисправимы, - промолвила генеральша и добавила: - Я рада бы с вами много говорить, да Вера нездорова; но одно вам скажу: по-моему, этот Горданов точно рефлектор, он все отражал и все соединял в фокусе, но что же он нам сказал?
- А ничего! - ответил Форов. - С пытливых дам и этого довольно.
- Ну, прощайте, - произнесла генеральша и, кивнув всем головою, пошла на крыльцо.
Форов втроем с женою и Подозеровым вышли за калитку и пошли по пустынной улице озаренного луной и спящего города.
Иосаф Платонович, выпроводив гостей, счел было-нужным поговорить с сестрой по сердцу и усадил ее в гостиной на диване, но, перекинувшись двумятремя фразами, почувствовал нежелание говорить и ударил отбой.
- Ну и слава Богу, что у тебя все хорошо, - сказал он. - Ты сколько же берешь нынче в год за дом с Синтяниных?
- Столько же, как и прежде, Жозеф.
- То есть, что же именно? Я ведь уже все это позабыл, сколько за все платилось.
- Они мне платят шестьсот рублей.
- Фуй, фуй, как дешево! Квартиры повсеместно ужасно вздорожали.
- Да? я, право, этого не знаю, Жозеф.
- Как же, Ларушка. По крайней мере у нас в Петербурге все стало черт знает как дорого. Ты напрасно не обратишь на это внимания.
- Но что же мне до этого?
- Как что тебе до этого, моя милая? Их превосходительства могли бы тебе теперь и подороже...
- Ах, полно, Бога ради, цена, которую они платят, мне ровесница. Синтянин, с тех пор как выехали Гриневичи, платит за этот дом шестьсот рублей, не я же стану набавлять на них... С какой стати?
- Как с какой стати? Все дорожает, а деньги дешевеют. Матушка наша, я помню, платила кухарке два рубля серебром в месяц, а мы теперь сколько платим?
- Пять.