Иосаф Платонович, появясь пред сестрой, старался иметь вид как можно более живой, веселый и беспечный.
- Я тебя перепугал немножко сегодня ночью, матушка-сестрица! - начал он, целуя руку Ларисы.
- Полно, пожалуйста, я уж про это забыла.
- Ты выспалась?
- О, как нельзя лучше! Я не люблю много спать. Вот чай и вот хлеб, добавила она, подавая брату стакан и корзинку с печеньем"
- Постой!.. Но какой же ты разбойник, Лара! - отвечал, весело улыбаясь во все лицо и отступя шаг назад, Висленев.
- Что такое? Лариса оглянулась.
- Как ты злодейски хороша!
- Ах, да перестань же наконец, Joseph!
- Да что же делать, когда я никак не привыкну?
Лариса засмеялась.
- Этот желтый цвет особенно идет к твоему лицу и волосам.
- Он идет ко всем брюнеткам.
- А кстати о цветах! - проговорил он и, оглянувшись, добавил полушепотом, - знаешь, какая преуморительная вещь: я, умываясь, разболтался с твоей маленькой камер-фрау.
- С Малашей?
- Да, и она мне рассказала все свои платья.
- Да, я знаю, она большая кокетка.
- Что же, ведь это ничего: то есть я хочу сказать, что когда кокетство не выходит из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился, что предел не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет - букет девичьей старого господского дома. Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные черты господской дворни... "зеленого, говорит, только нет у нее". Я ей сегодня подарю зеленое платье - ты позволишь?
- Сделай милость.
- Да, а то она и в виду его не имеет: "у барышни, говорит, есть одно крепоновое зеленое".
- Я и того никогда не ношу.
- Отчего же не носишь? Тебе зеленый цвет должен быть очень к лицу.
- Так не ношу.
- Почему же так? - шутил Иосаф Платонович. - Какая же ты странная с этими своими "таками". Никого не любит - "так", печенку кладет Подозерову "так", зеленое платье сошьет и не носит - "так". А знаешь, нет действия без причины?
- Ах, Боже мой! еще и на это будто нужна причина? После этого я могу думать, что и ты имеешь особую причину допрашивать меня о зеленом платье?
- Конечно, конечно, есть и на это причина. Без причины ничего не делается.
- Ну, так мне мое зеленое платье не нравится.
- Ну, вот и причина! А вели мне его показать; пожалуйста.
- Вот фантазия!
- Ну, фантазия, - потешь мою фантазию. Ты так хороша, так безукоризненно хороша, все, что тобою сделано, все, что принадлежит тебе, так изящно, что я даже горжусь, принадлежа тебе в качестве брата. Малаша! обратился он к девочке, проходившей в эту минуту чрез комнату, - принесите мне сюда барышнино зеленое платье.
- Ну, что за вздор, Joseph! - прошептала Лара.
- Ну, я тебя прошу.
- Принеси, - сказала Лариса остановившейся и ожидавшей ее приказания девочке.
Через минуту та явилась, высоко держа у себя над головой лиф, а через левую ее руку спускались целые волны легкого густо-зеленого крепона.
Висленев встал, взял платье, вывернул юбку и, притворно полюбовавшись свежими фестонами и уборками из той же материи, повторил несколько раз:
"Прекрасное платье!" и отдал его назад.
Это опять было не то платье, которое ему было нужно.
- Я ужасно люблю со вкусом сделанные дамские наряды! - заговорил он с сестрой. - В этом, как ты хочешь, сказывается вся женщина; и в этом, должно правду сказать, наш век сделал большие шаги вперед. Еще я помню, когда каждая наша барышня и барыня в своих манерах и в туалете старались как можно более походить на une dame de comptoir {Продавщицу (фр.).}, а теперь наши женщины поражают вкусом; это значит вкус получает гражданство в России.
- В таком случае ты много у себя отнимаешь, не желая поторопиться видеть Бодростину.
- А что?
- Уж эта женщина, конечно, вся вкус, изящество и прелесть.
- Будто она нынче так хороша!
- А будто она когда-нибудь была нехороша?
- Ну, Бог с ней: сколько бы она ни была прелестна, я ее видеть не хочу.
- За что это? позволь тебя спросить, Joseph.
- У нас есть старые счеты.
- Но все равно, - отвечала, подумав минуту, Лариса. - Тебе видеться с ней ведь неизбежно, потому что, если она еще неделю не переедет в деревню, то, верно, сама ко мне заедет, а Михаиле Андреевич такой нецеремонливый, что, может, даже и нарочно завернет к нам. Тогда, встретясь с ним здесь или у Синтяниных, ты должен будешь отдать визит, и в барышах будет только то, что старик выйдет любезнее тебя.
- Ну, хорошо... не сегодня же ведь непременно?
- Конечно, можно и не сегодня.
- А что же, наша генеральша дома?
- Да; несколько минут тому назад была дома: мы с ней чрез окно прощались.
- Как, прощались?
- Она уехала к себе на хутор.
- Чего и зачем?
- Зачем? хозяйничать. Она полжизни там проводит и летом, и зимой.
- Что ж это за хутор? Дребедень какая-нибудь?
- Да; он не велик, но Alexandrine распоряжается им с толком в получает от него доходы.
- Вот видишь, а ты вчера говорила, что они бедны. И что же там дом есть у нее?
- Каютка в две крошечные комнатки: столовая и спальня ее с девочкой.
- С какою девочкой?
- А с падчерицей, с Верой, с дочерью покойной Флоры.
- Ах, помню, помню: это, кажется, уродец какой-то, идиотка, если я не ошибаюсь?
- Она глухонемая, но вовсе не урод и уж совсем не идиотка.
- Что же это мне что-то помнится, как будто что-то такое странное говорили про это дитя?
- Не знаю, что ты слышал: Вера очень милая девочка, но слабого здоровья.
- Нет; именно я помню, что... ее считали, как это говорят, испорченною, что ли?
- Какой вздор! Она очень нервна и у нее бывает что-то вроде ясновидения.
- Вот страсти!
- Никаких страстей, она прекрасное дитя, и ее волнения бывают с ней не часто, но вчера она чем-то разгорячилась и плакала до обморока, и потому Alexandrine сегодня увезла ее на хутор... Это всегда помогает Вере: она не любит быть с отцом...
- А мачеху любит?
- О, бесконечно! она предчувствует малейшую ее неприятность, малейшее ее нездоровье и... вообще она ее тень или больше: они две живут одною жизнию.
- Александра Ивановна добра к ней?
- Стоит ли об этом спрашивать? К кому же Alexandrine не добра?
- Ко мне.
- Оставь, Joseph, я этого не знаю.
- Ну, Бог с тобой!.. А как же это?.. - заговорил он, не зная что спросить. - Да!.. Зачем же они поехали в такую пору?
- А что?
- Да вон дождь-то так и висит.
- Ну, что же за беда, это ведь недалеко, и у них резвая лошадь.
- Да, впрочем, в крытом экипаже ничего.
- Они поехали не в крытом экипаже.
- А в чем они поехали?
- В сером платье-с, - отвечала, подавая новый стакан чаю, девочка Малаша.
- Ты можешь отвечать, когда тебя спрашивают, - остановила ее Лариса и сама добавила брату, - они поехали, как всегда ездят: в тюльбюри.
- Вдвоем, без кучера?
- Они всегда вдвоем ездят туда, без кучера, живут там без прислуги.
- Совсем без прислуги?
- Работница им делает, что нужно.
- Вот чем покончила Александра Ивановна: пустынножительством!
- Ей, кажется, еще далеко до конца. А впрочем, я еще скажу: я не люблю судить о ней ни вправо, ни налево.
- Да не судить, а рассуждать... И ты там у нее бываешь на хуторе?
- И я, и тетушка, и дядя, и отец Евангел, и Подозеров: все мы бываем.
- Что ж, хорошо там у нее?
- Н... н... ничего особенного: садик, прудок, мельница, осиновый лесок, ореховый кустарник, много скота, да небольшое поле островком, вот и все.
- Как же это поле "островком" ты сказала?
- То есть вокруг, в одной меже, это здесь называют "островком".
- Да-да; а я думал, что это в самом деле какой-нибудь остров Калипсо.
- Мы все шутя называем этот хутор "островом".
- Любви?
- Нет: "забвения".
- Кто ж это дал ему такую романическую кличку? Конечно, Александра Ивановна, которая нуждается в забвении?
- Нет, - отвечала, поморщась, Лара, - это название дано Верой.
- Глухонемой?
- Да.