Она не хочет быть дерзкою; но сама не замечает, как берет ее теткин голос, и произносит перед хозяйкой всю только что выслушанную пошлую рацею, в заключение которой у нее вырываются и те глупые слова: "приведись хоть и вам для вашей дочери, так и вы займете".Выстрел попал в цель - ей ответили:- Не говори ничего больше, Груша, ты сказала довольно. Я вижу - ты не дорожишь нашим местом.Девочке стыдно - у нее сверкнули слезы раскаяния, но она не хотела выдать наружу хорошего движения своей души, чтобы другие не увидали и не пересказали ожидающей ее на кухне тетке. Она лучше притворится дерзкою и смелою, которая ничем не дорожит.В этом духе она и отвечает:- Легко ли дело хозяева! Мало ли их на свете!Ей говорят:- Ты свободна, располагай собою как хочешь, но только жалко, что ты избрала для этого такое дурное средство, как грубость. Это не делает чести твоему сердцу: ты у нас на ноги стала, и мы тебя любили, и если отговаривали тебя обирать себя, то не думай, что мы делали это по скупости. И чтобы тебе это доказать, вот тебе десять рублей, которые тебе нужны, - возьми их от нас себе в награду.Груша плачет, целует руку хозяйки с горячими слезами, но язык ее повторяет теткин диктант.Она уловила слова: "это не делает чести твоему сердцу", и не упускает времени отвечать:- Честь - господское дело, нам не пристала.Ее молча тихо крестят. Она резко оборачивается и выбегает.Такая торопливость необходима, потому что иначе она бросилась бы в ноги к хозяйке и стала бы просить прощения, и тогда репутация ее пала бы на кухне и пронеслась бы позором по всей родной деревне.Как бы плакала мать и причитала:- Мать-то, родителей-то своих не пожалела, а хозяйку стало жаль?Недостойная!..Но этого не было. Девочка выдержала характер и вышла к тетке с красною ассигнацией и с мертвенно-бледным лицом.- Что? - спрашивает тетка, - дали?- Денег дали... и от места отказали... - шепчет чуть слышно девочка.Всего своего разговора она не передает. Ей совестно, что ей первый раз "отказали" люди, которые ее любили и которых она любила.- Ишь сволочи какие! - говорит тетка. - Да и лучше сделали, что отказали. Не мало местов есть окромя. Я тебя на лучшее место сведу, а теперь на сестрину свадьбу домой приедем. Чего еще - наслужишься им подлым, - а у нас теперь весело... качели поставили. Пойдем сейчас с этими деньгами сукно покупать: может быть, от десяти рублей-то еще и себе на розовый ситчик выторгуем. Они ведь, хозяева, тебе все синенькое да коричневое шили.Девочка сквозь слезы припоминает, что хозяева дарили ей и платья и других цветов.- И серенькое дарили. Она помнит, как ей дарили это платьице и как весело все они вместе его шили и примеряли - как сама хозяйка пришпиливала на ней выкройки и говорила:- Не вертись, вертушка, а то уколю булавкой.Все это было так тепло, радостно и семейно. Теперь так не будет больше.Будет иное - будет веселее, иное будет.Тетка дает мыслям направление, соответствующее обстоятельствам.- Легко ли, невидаль, серенькое. Что ты, богаделенная старушка, что ли, или сестра милосердия - ходить в сереньком? Мы сейчас пойдем розового отхватим, да с спаньем сделаем - у меня в рынке в лавке знакомый прикащик есть, - он нас уважит.- Спроситься надо.- Чего? Отказали, и кончено. Вот тебе еще какое кушанье. Тьфу! Наплевать, да и только. Идем.Ушли. Тетка плывет впереди как гусыня. Девочка идет за нею в волнении, совесть ей говорит, что она поступает гадко, неблагодарно, но тетка плывет как гусыня и гогочет: го-го-го. Она довольна - на широку воду выплыла. Вот рынок, шумно, весело, молодцы закликают, зовут "барышнею"... Лавка кажется таким изяществом, и прикащик с расчесом на аглицкий манер - совсем на барина сходствен... Только оказывается, что выторговать совсем нечего: сукно стоит не по три рубля, а по три с полтиной... Полтинника еще недоставало. При тетке своих денег тоже нет - у теток никогда своих денег не бывает.
Сукна бы нельзя купить, но прикащик выручил: он на полтинник поверил и розового ситцу отрезал - только не отпустил при других, а обещал принести в трактир.Надо идти ждать в трактире. Это первый раз страшно, но тетка ее успокоила.- Чего бояться? - трактирщик не наших мест, - чаю напились, и только.Чай, мед, лимонад... еще что-то... Тетка стала красная... и все пошло в круг! извозчик, куда-то едут... что-то страшное... Утро, незнакомая комната... "Ах! Где это?" А пьяная тетка крепко-накрепко спит на диване.- Пойдем, пойдем отсюда! - будит ее девочка.Та тоже крестится... Ни за что она не думала, что так выйдет... Все лимонад испортил.- Об одном тебя прошу, - говорит, - никому не сказывай, как я ослабла-то... Мы ведь к лимонаду непривыкши.Напрасная просьба! Скромность в подобных случаях обязательно приходит сама собою.Девочке хочется только уехать скорее...Она заходит к хозяевам "только взять узелок". Она "как потерянная", но для объяснения этого состояния слишком много причин, за которыми не рассмотреть настоящей. Другие вещи, составляющие богатство девочки, ей дозволяют оставить: "все тебе сбережем".- Знаю, знаю, - плачет она, - вы мне лучше всех родных.Она со слезами целует руки и уезжает "на свадьбу". А свадьбы, по народному выражению, бывают "с трубами", бывают и "без труб". Одна идет въявь, другая тай.Проходят картины деревенской свадьбы.Вино до одури, срамные намеки, от которых у непривычного человека лицо горит... В городах это все завертывают в бумажки, а здесь так прямо враструс сыпят... "Лови, девки, лови, бабы, лови, малые ребятки"... Во все уши - всем сестрам по серьгам. Чад от вина, от убоины, от масляной каши и жирных драчен; несуразный, дикий хохот, бесстыжие песни, бесстыжие сцены; у девок и у женщин лица красные, как будто сейчас только из бани вышли и опять сейчас туда, опять готовы... Хлещи-плещи, бань и талань, кто хватче! Никто, кроме свах да дружков. Один скажет хорошо, а другая поправит еще лучше. "Народ со смеху киснет". С печи "снимают" старого деда. Это уже человек не от мира сего. Дружка говорит: "Спеши, дедушка, а то не поспеешь. На тебя уже на том свете месячина идет".- Небось, брат, поспею! - шамшит дед и, поднимая стаканчик, возглашает:- Горько!Хохот.- Вот дед уважил!Поцелуи.Им нет конца..."Пригубь на горько... пригубь на сладко". Это занимательно....В молодой голове все как туман застилает... Волостной писарь с гитарою исподтишка критикует крестьянскую дикость: он говорит почти таким же образованным языком, как типографский наборщик, этот опасный в сердечном чувстве человек с губеровским настроением."Я, - говорит, - здесь только для вас и существую, Аграфена Егоровна, а на других бы всех я и смотреть не стал. Одна серость бесстыдства". Он целомудрен и стыдлив. Пьяны все, и отец пьяней многих, - он "хозяин", и в это время он неистовствует, - мать спрятавшись, потому что муж "бьется"... "Ты, - говорит он, - понимай", - а сам ничего не понимает. Надо искать мать. Вернее, она в половне, в солому закопалась... Девочка идет, и писарь за нею. С ним она ничего не боится - "он такой честный господин".В соломе так топко, так темно... Нет, он не честный господин!.. Она теперь знает, "как все мужчины подлы".Произошло "повторение бенефиса"...- Зачем же это, зачем вы с такой низостью! - говорит она вся в слезах, встречая вечерком писаря.Он оправдался, он так ее любит и между тем осужден жить в крестьянской серости.Пусть другие, грубые люди пьют, а Груша и он вдвоем катаются... Луна, ночь... Соловей свищет.Девочку начинает тошнить... Она со своим горем к писарю... Ужасное открытие: он женат!.. "Так зачем же... зачем?" Тот отвечает: "ты такая была"... Она в отчаянии. Мужчины подлы - это так, но надо сознаться отцу, матери или хоть тетке.