— Как я сам не догадался, так просто, — я сразу успокоился. Действительно, кому нужна плёнка, которая раздевает до костей как рентген?
Мы не имели права на ошибку. На чердаке не закрывалась книга «Первые шаги в искусстве фотографирования». Антип принес из дома отцовскую «Смену», я купил пленку для тренировочных снимков. Мы приходили по утрам в наш душный класс, стараясь вести себя как и прежде. Антип вытаскивал фотоаппарат, делал пальцем «щелк» и кричал: «Красная плёнка!» Девчонки бежали врассыпную, лишь нелюдь оставалась на месте и смотрела в объектив застывшим презрительным взглядом.
Прошла неделя, пленки не было. Нам отвечали, что человек еще не вернулся из Москвы.
Однажды урок труда заменили уборкой листьев вокруг школы. Я любил за это осень. Мы всегда сметали сугробы листвы и потом, разбежавшись, в них прыгали.
Нелюдь, в стороне, до чернозема расцарапывала граблями газон. К ней подошла Тамара Александровна.
— Как вы думаете, есть бог? — тихо спросила ее нелюдь.
Та смущенно засмеялась и ответила:
— Не знаю, такой сложный вопрос…
— Мне бы не хотелось гореть в аду, — двусмысленно продолжала нелюдь, глядя на меня снизу вверх, как будто поддевала на крюк.
Я крикнул:
— Тамара Александровна, зачем вы притворяетесь, вы же прекрасно знаете, что бога нет!
Она вдруг заорала:
— Не смей делать замечания старшим, Любченев! Давно пора вызвать твоих родителей в школу!
От такой несправедливости я опешил, развернулся и пошел от них, волоча за собой метлу. На секунду оглянулся. Нелюдь, незаметно для других, но так, чтоб я увидел, перекрестилась, как делают в церквях попы и старухи, когда хотят, чтоб кто-то вместо них умер.
На следующее утро долго не начинались уроки. Зашла Тамара Александровна и сказала:
— Идите домой. Занятий сегодня не будет. Леонид Ильич Брежнев скончался… — И весь класс, бездумно празднуя отмену уроков, пусть и ценой трагедии, разбежался. Остались я и Антип, осмыслить, что же произошло. Эта смерть не укладывалась в нашем понимании.
Не только мы, многие думали, что Брежнев не умер, а только надышался ядовитыми испарениями нелюдей, погрузился в летаргический сон и спящим похоронен в Кремлевской стене, тверже которой ничего нет.
В телевизоре объявили новое имя — Юрий Владимирович Андропов. Показали его самого крупным планом, потом весь президиум, и я всё понял — людей почти не осталось, к власти пришли нелюди.
Что ж, мы, так или иначе, готовились выполнить наш долг. Плёнка, по словам подозрительного брата, была уже в пути. Это обнадеживало.
Мы проследили, где обитает нелюдь. Крались за ней до ее подъезда, притаились за деревом. На пороге она резко оглянулась и посмотрела в нашу сторону. Почувствовав, что обнаружены, мы гордо вышли из-за укрытия. Нелюдь ухмыльнулась, по-особому сложила руки, точно держала в них невидимый фотоаппарат, и поднесла к лицу.
— Красная плёнка! — громко сказала она и щелкнула языком.
Через несколько дней Тамара Александровна прервала урок за десять минут до конца и сказала, что в актовом зале будет торжественное собрание. Наш класс спустился и вместе с остальными занял свое место напротив трибуны.
Директор непонятно говорил о новых планах и задачах, которые ставит перед нами время. Я его не слушал, потому что видел, как нелюдь переглянулась с тем, кто обещал нам пленку. Это была секунда, но мне ее хватило. Жуткие подозрения сковали меня.
Раздался звонок, объявляя начало перемены. Классы еще не успели разойтись. Нелюдь вышла на середину зала, прижимая что-то к переднику, остановилась и крикнула, вскидывая руки вверх:
— Антипенко и Любченев — голые! — Из пальцев ее посыпались вороха фотографий.
Какой-то странный гул поднялся в зале, я перестал что-либо слышать, кроме него. Рот противно окислился медным ужасом. Одна из фотографий спланировала к моим ногам — я увидел совершенно голого Антипа, с такой же голой писькой, болтающейся как бескостный мизинец. Рядом с ним, разделенная деревом, была еще одна фигура. Я не успел узнать в ней себя. Раньше мы закричали в два голоса и побежали прочь.
Школа будто наполнилась туманом, оседающим слезами на наших горячих лицах. Я потерял Антипа из виду, неизвестно откуда доносились его летящие по ступеням шаги, обжигающий рокот гнался за нами как пламя из взорвавшейся цистерны.
Я нашел Антипа на чердаке, он сидел и плакал… Я упал рядом и заплакал тоже. Сквозь чердачное окно мы видели, как наступила скорая ночь, потом рассвет, новый день и снова ночь.
Мы оказались надежно заперты в тюрьме своего позора. Для нас была закрыта дорога в школу — там наши с Антипом имена прокляты и осмеяны. Мы потеряли дом и родителей. Они не примут, они уже отреклись от таких сыновей. Про наш позор пишут газеты, трубит телевизор. Андропов хохочет над нами. На этот хохот отовсюду приходят нелюди, число их множится, их некому остановить. Брежнев навечно усыплен в Кремлевской стене, и Родина обречена…
— Что теперь? — спросил я Антипа.
Он достал из тайника сделанный патрон.
— Выходит, мы делали бомбу для себя, Антип? — я размазывал по лицу неудержимые слёзы.
Он кивнул:
— Если по ней ударить, она взорвется, и мы умрем.
Мы стали рядом, склонившись головами над патроном, чтобы осколки убили нас наверняка. Антип повернул патрон остроносой пулей к животу и приготовился ударить молотком по капсюлю. Я сосчитал до трех, Антип взмахнул молотком.
Патрон не взорвался, а выстрелил, будто ударил кувалдой. Антип лопнул кровью, полившейся изо рта, носа и глаз. Из живота его выпал кишечный клубок, размотался…
Я поднял еще дымящуюся гильзу, вдохнул сладкий запах прогоревшей серы. Неожиданно слёзы кончились.
Второго патрона у нас не было, но я бы всё равно не смог им воспользоваться — одиночество и позор окончательно отняли желание умереть.
«Киевский» торт
— Это, верно, дочь моя разлюбезная заявилась! А я уже думал, признаться, что ты совсем домой не придешь.
— Фу-х, еле донесла. Чуть руки не оторвались.
— И что нам принесла Дарья Константиновна? Надеюсь, не внука в подоле.
— Пока что нет, старый ворчун. Один-единственный раз совершеннолетняя дочь на час задержалась. Мне же нужно было пробежаться по магазинам. На базар потом съездила, помидоров набрала, картошки, зелени.
— Это понятно, а где мы до базара шлялись?
— А то ты не знаешь! Платье подыскивала. Хорошо еще, что Светка согласилась помочь, мы с ней полгорода облазили, пока подходящее выбрали.
— Скажи, пожалуйста…
— В одном свадебном салоне, даже представить страшно — платья розовые, голубые, с тесьмой, на поясе сзади банты, аппликации какие-то из кружев… Катастрофа! Продавщица что-то зачитывает, я смотрю — полностью атласное платье. Мало того что цветное, так еще и атласное.
— Ну и что здесь такого? Атлас — благородный материал.
— Да, только он идет на основу кружевного корсета, сама юбка должна быть из фатина, желательно, английского — он такой тускло мерцающий. А наш фатин просто белый, как простыня, и если на него дождь попадет, то он уже не топорщится, а висит, как тряпка… А в другом салоне нам веночек на голову предложили — это, дескать, новая волна, эстетика друидов, Светка им еще ляпнула, что в веночке только невест-девственниц хоронят… В принципе, диадемы иногда неплохо смотрятся, но это вчерашний день.
— А мне лично всегда шляпы нравились…
— Про шляпы я вообще молчу. Позавчерашний день, прошлый век. Опять в моде фата, но одноярусная, до пола, а не как раньше — пышная трехъярусная. И перчатки не нужны, в крайнем случае — выше локтя. Потом итальянский салон нашли — там уже выбор получше был.
— Всё ясно. Отца, как отсталого и старомодного хрыча, в консультанты не пригласили. У Светланы, разумеется, вкуса больше. На один вагон…
— И маленькую тележку! Ах, вот оно в чем дело!.. Я-то думаю, чего он надулся, а это, оказывается, его с собой не взяли!
— Имею я право или нет знать заранее, в чем будет моя дочь в столь знаменательный день?
— Платье — просто супер! Обалдеешь, когда увидишь. Я подъюбник такой классный заказала — на пяти обручах. И химчистка оказалась дешевая.
— О-очень хорошо…
— А к платью сережки купила и колье. Из циркония, но выглядят на сто карат. Смотри. И босоножки. Каблук — одиннадцать сэмэ, но удобные — хоть кросс бежать. Их и после свадьбы носить можно. А то понакупают себе белых лодочек… Тебе взяла новый галстук. Только скажи, что не нравится!..
— Здорово! Я с ним как Элвис Пресли. Набриолиненного кока еще не хватает.
— Ты в сто раз лучше всех Элвисов Пресли.
— Не подлизывайся, Дашка, не подлизывайся!.. Я вообще с тобой не собирался разговаривать.
— Папочка, красавец мой, злодейкой-дочерью обиженный! И эта бессердечная горгона приготовила тебе небольшой сюрприз. Угадай, что?
— Гм, попробую… Всё отменяется, вы выяснили, что не подходите друг другу, что, впрочем, и есть на самом деле…