Вообще-то он состоял адъютантом при полковнике Анисимове, но полковник с утра не появлялся, никаких поручений не давал, поэтому капитан Ершов занимался тем, чем занимались все, когда возле него затормозил военный автомобиль, выкрашенный в защитные цвета. В автомобиле сидели трое офицеров, среди которых Ершов узнал генерала Ладенникова, вчера назначенного генерал-комендантом.
– Где Анисимов? – раздраженно спросил генералкомендант. – Мы его ждем.
– Не могу знать, – Ершов отдал честь. – Сегодня не появлялся.
– Где он живет? Он нужен срочно.
– Полковник Анисимов живет в отеле «Турин », – Ершов махнул рукой вверх, где белелось узкое и пышное здание с маленьким садом на крыше.
– Вот что, капитан. Вы – в автомобиль и разыщите Анисимова. Срочно пусть прибудет в штаб.
У него все бумаги по орудиям, по расчетам и по железнодорожному составу.
Они уехали. Ершов сел в двухместный военный автомобиль и по крутой и кривой улице подъехал к отелю «Турин». У входа стояли чемоданы, люди и автомобили – кто-то собирался срочно покидать город, кто-то кого-то разыскивал, офицеры, размещенные в номерах отеля, постоянно входили и выходили с деловым и озабоченным видом.
Внутри все было наполнено телефонными звонками, громкими голосами, топотом и суетой. На месте портье сидел человек в военной форме, прижимающий к уху телефонную трубку. У стойки толпились люди, и Ершову пришлось грубо растолкать их, чтобы спросить: у себя ли полковник Анисимов.
– Его нет.
– Я его адъютант. Он нужен в штабе срочно.
Где его разыскать?
– С утра отбыл.
– Куда? Как?
– Не имею понятия. За ним заехала дама в открытом автомобиле и они уехали.
– Была ли с ним папка или портфель? Темнокрасный, кожаный, с медными замками.
– Не приметил. Что-то в руках у него было.
Возможно, коробка.
– Имею приказание осмотреть его номер.
– Номер пятьдесят восьмой. Люкс, – офицер протянул ключ.
Номер пятьдесят восьмой оказался просторный, с окнами на море, совершенно наполненный светом. На огромной двуспальной кровати лежал выглаженный мундир полковника, светлый и праздничный, как и все в этой комнате. В хрустальной пепельнице остался холодный окурок сигары, на ковре стоял распахнутый чемодан, в котором ничего не было, кроме двух белых рубашек и плоской коробочки с леденцами. Ни портфеля, ни папки, ни военных бумаг Ершов не нашел. Он подошел к телефону, имеющему вид русалки с ракушкой, набрал телефон штаба.
– Литовцев слушает, – сухо сказали в трубке.
Ершов доложил, что Анисимова в «Турине» нет, отбыл с утра, бумаги забрал с собой, говорят, за ним заехала дама в открытом авто.
– Дама? – переспросили в трубке.
На другом конце провода совещались. Иной голос, не представившись, спросил Ершова:
– Дама была за рулем?
– Да, насколько я понял.
Снова молчание и звук переговаривающихся голосов.
– Вот что, капитан, поезжайте на виллу Бетельгейзе, улица Сезонная, 8. Посмотрите, нет ли там Анисимова. Спросите, был ли он там. Когда приехал, с кем. Когда отбыл, куда. Все расспросите подробно. Если там работает телефон, позвоните оттуда сразу же. Если связи нет, возвращайтесь в штаб. Все.
Трубку положили.
Для того чтобы оказаться на улице под названием Сезонная, Ершову снова пришлось ехать наверх по крутым улочкам, которые чем выше, тем становились сонливее и безлюднее. Пришлось петлять и спрашивать дорогу у прохожих, пока он не оказался на этой улочке. Она оправдывала свое название, была застроена дачами, которые скрывались в темных садах за каменными заборчиками из ракушечника, за кипарисами и узорчатыми калитками.
Ершов оставил машину у одной из этих калиток с большой металлической цифрой восемь, которая склонилась набок и почти превратилась в знак математической бесконечности.
Под восьмеркой нарисован был рыцарь.
На рыцарском щите изъеденные ржавчиной готические буквы складывались в слова: «вилла Бетельгейзе », но прочесть удавалось с большим трудом.
Только буква «В» – огромная и представляющая из себя сложный вензель сохранилась во всем своем великолепии. Кажется, эту букву недавно подновили темно-красной краской.
Ершов толкнул калитку – она оказалась не заперта.
Длинная кипарисовая аллея уводила в глубину сада, Ершов пошел по ней, сопровождаемый двумя бабочками-лимонницами, что все порхали над его правым плечом, над погоном – то ли привлеченные золотым отблеском, то ли просто так.
Красный гравий поскрипывал под его начищенными сапогами, птицы перекликались друг с другом, иногда резко кричала чайка, делая большой круг над садом – за голосами птиц вставала нагретая, глубокая тишина старого дачного сада, огромного, запущенного, возможно, запущенного вовсе не по небрежности, не исключено, что то был изначальный умысел и цель этого сада – стать якобы запущенным, чтобы за абсолютной прямизной аллей сплелись горячие и таинственные заросли, чтобы в можжевеловых гротах прятались мраморные чаши, якобы упавшие сюда с неба, вывалившись из рук богов, ослабевших от блаженного опьянения нектаром облаков – поскольку эти чаши упали отсюда с такой огромной ледяной высоты, то вошли более чем наполовину в рыхлую землю, а на тех их частях, что еще подда вались осмотру во время прогулки, виднелись еле заметные оттиски небесных снежинок. После жарких пыльных улиц, после разгоряченного металла автомобиля, после военной суеты – влажная тишина и прелесть этого сада надвинулись на капитана Ершова и околдовали его. В конце аллеи он наконец увидел дом – большую виллу в готическом духе: половина этой дачи сильно обветшала, когда-то прекрасные витражи веранд (которые умели превратить простой дачный обед в секретную мессу, совершаемую в капелле замка) обильно потрескались и, там и сям, обнаруживали в себе оскольчатые прорехи, за которыми гнездилась неряшливая темнота. Но другая половина дома приведена была не так давно в порядок (видно, у кого-то не хватило средств или желания приобрести виллу Бетельгейзе целиком, и купили половину): все было свежевыкрашено, пристроена огромная веранда в современном духе, в виде простого стеклянного куба с цельными окнами, куда могли без помех вторгаться свет и красота дней, не искажаемые романтическими коварствами витражей и других странностей и причмокиваний старины.
Ну, конечно, старина еще причмокивала на другой стороне виллы, она еще бормотала о своем, но, судя по яркому свету, пронизавшему новую веранду, никто к ней более не прислушивался. Внутри стеклянного куба виднелся интерьер мастерской художника, а может быть, и скульптора – большие столы, верстаки, мольберты, невнятные контуры лепных фигур. Все это стояло немногочисленное, разреженное, и через всю эту стеклянную мастерскую хорошо виден был синий бассейн по другую сторону дома, белые шезлонги возле бассейна и большая белая шляпа какого-то живого существа, что сидело в одном из шезлонгов.
Ершов обошел мастерскую, заглянув в нее (живых фигур он там не приметил, одни лишь за родыши скульптур), и подошел к бассейну. У этого прямоугольника синей воды он увидел девушку, которая сидела спиной к дому в огромной белой шляпе и рисовала. На ее купальнике изображены были осы и осиные полосы, возле ее шезлонга стояла наполовину опустошенная бутылка виски, длинный стакан с кубиками льда и две половинки грейпфрута. А также коробка акварельных красок, кисточки, ванночка с акварельной водой. Она рисовала море на ватмане, глядя на него сквозь широкий просвет между кипарисами, откуда открывался превосходный, распахнутый во все стороны вид на бухту.