Так получилось, что у нас есть полки, забитые шумерскими и вавилонскими клинописными табличками, основная часть которых была добыта во время славных раскопок 1902 — 1905 годов в южной Месопотамии; есть у нас целые рулоны нетронутых папирусов времен поздних династий; имеются и горы материалов из иракских синагог, причем не только свитки Торы, но и брачные контракты, судебные приговоры, договоры об аренде, поэзия; есть у нас и тамарисковые палочки с надписями из пещер Тунгуаня, забытый дар, давным-давно полученный от Орела Штейна; и ящики приходских записей из затхлых архивов холодных замков Йоркшира; а так же кучи церковных гимнов и месс из пиренейских монастырей четырнадцатого столетия. Насколько всем известно, в нашей библиотеке может найтись нечто вроде Розетте кого камня [16] для расшифровки надписей Мохенджо-Даро [17] , здесь может оказаться учебник этрусской грамматики императора Клавдия, могут храниться не внесенные ни в какие каталоги мемуары Моисея или дневник Иоанна Крестителя. Все эти открытия, если они вообще будут сделаны, ждут своих старателей в полутемных, пыльных ходах под главным зданием библиотеки. Но я оказался тем, кто обнаружил «Книгу Черепов».
Я ее не искал. Никогда даже не слышал о ней. Я выбил разрешение отправиться под своды хранилища на поиски рукописного собрания каталонской мистической поэзии XIII века, купленного предположительно у барселонского антиквара Хайме Мауры Гудиола в 1893 году. Профессор Васкес Оканья, с которым я, по всеобщему мнению, сотрудничаю по части переводов с каталонского, слышал о собрании Мауры лет тридцать-сорок назад от своего профессора и смутно припоминал, что имел дело с несколькими подлинными рукописями. Проверив пожелтевшие регистрационные карточки, исписанные коричневатыми чернилами прошлого века, я выяснил с наибольшей степенью вероятности местонахождение собрания Мауры под сводами хранилища и отправился на поиски. Темная комната; запечатанные коробки; уходящие в бесконечность картонные папки; все безуспешно. Я кашлял, задыхаясь; пальцы мои почернели, лицо покрылось пылью. И вдруг — жесткие красные бумажные корочки с чудесно иллюстрированной рукописью на листах тонкого пергамента. Богато изукрашенное название: «Liber Calvarium». «Книга Черепов». Заглавие завораживающее, зловещее, романтичное. Я перевернул страницу. Изящное, четкое, ясное унциальное письмо десятого-одиннадцатого столетия; текст не на латыни, а на тяжеловесном латинизированном каталонском. Я машинально перевел. «Услышь это, о Благороднорожденный: жизнь вечную тебе предлагаем». Более бредового вступления я еще не встречал. Уж не ошибся ли я? Нет, все правильно: «…жизнь вечную тебе предлагаем». Текст первой страницы поддавался переводу труднее, чем начальная фраза; по нижнему обрезу листа и на левой кромке изображены восемь прекрасно вырисованных человеческих черепов, каждый из которых отделялся от последующего небольшим романским сводом на колоннах. Лишь один из черепов имел нижнюю челюсть. Еще один завалился набок. Но они все ухмылялись, и какая-то чертовщинка чудилась в их пустых глазницах. Черепа как бы говорили из замогилья: «Неплохо бы тебе узнать то, что познали мы».
Я сел над коробкой со старинными пергаментами и быстро перелистал рукопись. Двенадцать или около того листов, украшенных гротескной символикой в загробном духе — перекрещенные бедренные кости, перевернутые могильные камни, один или два расчлененных таза и черепа, черепа, черепа. Перевести все это тут же превышало пределы моих возможностей: большая часть лексики была туманна, не относилась ни к латыни, ни к каталонскому, но к какому-то неясному, призрачному промежуточному языку. И все же основной смысл находки дошел до меня довольно быстро.
Текст был адресован некоему герцогу настоятелем монастыря, которому тот покровительствовал, и представлял собой в общих чертах приглашение оставить светские утехи ради участия в неких «таинствах» монастырского ордена. Послушание монахов, по словам настоятеля, имело целью победу над Смертью, причем он подразумевал не торжество духа в мире ином, но, скорее, торжество тела уже в этом мире. «Жизнь вечную тебе предлагаем». Медитация, душевные и физические упражнения, соответствующая диета и так далее — вот врата бесконечной жизни.
Час кропотливой работы дал мне следующее:
«Первое Таинство таково: подобно тому как череп располагается под лицом, так и смерть сопровождает жизнь. Но, о Благороднорожденный, нет в том противоречия, ибо смерть есть спутница жизни, а жизнь есть посланница смерти. Если некто сумеет добраться через лицо к находящемуся под ним черепу и подружиться с ним, то он сможет…
(Дальше неразборчиво.)
Шестое Таинство таково: поскольку дар наш всегда презираем и мы всегда будем изгнанниками среди людей, мы бежим от места к месту, от пещер на севере к пещерам юга, от… (неразборчиво) полей к… (неразборчиво) града, и было так все столетия моей жизни и столетия жизни моих предшественников…
Девятое Таинство таково: ценой жизни всегда должна быть жизнь. Знай, о Благороднорожденный, что вечности должны быть уравновешены умираниями, и поэтому мы просим тебя с готовностью поддержать предначертанное равновесие. Двоих из вас мы обязуемся допустить в наше общество. Двое должны уйти во тьму. Как посредством жизни мы умираем ежедневно, так и посредством умирания мы будем жить вечно. Есть ли среди вас один, который отвергнет вечность ради братьев своих из четырехугольника, чтобы они смогли постичь значение самоотречения? И есть ли среди вас один, которого его товарищи готовы принести в жертву, с тем чтобы они смогли постичь значение исключения? Пусть жертвы изберут себя сами. Пусть определят они качество своих жизней по качеству их ухода…»
Всего Таинств насчитывалось девятнадцать, а завершалась рукопись совершенно непонятным стихом. Я был покорен. Меня захватило скорее внутреннее очарование текста, его мрачноватая красота, зловещие украшения, напоминающий звуки гонга ритм, чем его непосредственная связь с тем монастырем в Аризоне. Естественно, вынести рукопись из библиотеки было невозможно, но я поднялся наверх, подобно угрюмому призраку, явившемуся из-под сводов, и договорился насчет рабочей кабинки в недрах стеллажей. Затем я отправился домой и помылся, не сказав Неду о своем открытии ни слова, хотя он и заметил, что я чем-то поглощен. После этого я вернулся в библиотеку, вооружившись бумагой для записей, карандашами и своими словарями. «Книга Черепов» уже дожидалась меня на заказанном столике. Я бился над текстом в своей плохо освещенной келье до десяти вечера, до самого закрытия. Да, никаких сомнений: эти испанцы имели в виду некую методику достижения бессмертия. Рукопись не раскрывала конкретных деталей этих процессов, но лишь настаивала на их успешности. Здесь было много символики насчет черепа, скрывавшегося под лицом: для ориентированного на продление жизни культа они слишком увлекались мотивами смерти. Возможно, это было необходимое отсутствие последовательности, ощущение диссонирующего сопоставления, которому Нед уделял столько внимания в своих эстетических теориях. Текст недвусмысленно давал понять, что некоторые, если не все, из этих поклоняющихся черепам монахов прожили столетия. (А может быть, и тысячелетия? В одном двусмысленном пассаже из Шестнадцатого Таинства содержится намек на происхождение из дофараоновых времен.