Даже если смогу нож нашарить – не одолею его… Коли есть средь вепрей цари, то, должно быть, этот – самый главный и самый грозный… Вышиной – лося не меньше, а уж черен как!
Под моей неловкой ладонью хрустнула ветка, и почти тут же пальцы коснулись костяной рукояти. Нож!
Вепрь услышал хруст, вздернул морду, ринулся. Меня неведомой силой толкнуло в сторону, шею ожгло горячее дыхание зверя, на щеку брызнуло вонючей слюной. Острое копыто ткнуло в бок, разрывая одежду. Лес завертелся перед глазами, небо поменялось с землей, а затем вновь очутилось на прежнем месте.
Ошалело мотая головой, я отыскал глазами зверя. Вовремя. Он уже легко развернулся и, взбесившись из‑за своей случайной промашки, несся на меня, пуская из раздутых ноздрей пенные облака пара. Комья земли брызгали из‑под копыт, кровожадные глазки, казалось, вонзались в душу, заставляя ее сжиматься в жалкий дрожащий комок.
Спину опалило жаром. Костер! Я перекатился под защиту пламени, но вепрь будто не заметил огня. Черное щетинистое тело, разметав угли, промчалось прямо через костер… Этого не могло быть! Дикий зверь должен бояться огня! Или… Это не зверь?! – Помогите!!!
Я закричал и не услышал своего крика. Он метался где‑то глубоко внутри и, казалось, не может вырваться наружу, хотя губы лопались от напряжения.
Вепрь неумолимо разворачивал могучее тело, недовольно хрюкал. Видать, раньше ему попадались менее верткие враги. Но и меня он упускать не собирался. Тем более что от борьбы я уже отказался. Понял: не зверь предо мной – нежить лесная… Что толку биться с обменем иль лямбоем? Они не клыками и ножами сильны – знанием могучим, чародейством…
Внезапная серая тень скользнула перед длинной мордой зверя. Драный охабень развернулся, на мгновение скрыв от меня приближающийся звериный лик смерти, резной посох мягко скользнул по покрытой пеной страшной морде. Чужак?! От неожиданности я выронил нож, заморгал, силясь рассмотреть хоть что‑нибудь сквозь пелену страха. Тень опрокинулась на зверя, слилась с ним в одно расплывчатое пятно и пропала… А взамен нее возник разгоряченный от быстрого бега Славен, озабоченно вгляделся в мое лицо: – Что случилось? Чего кричал?! Кабы сам я мог понять…
Запыхавшиеся охотники с треском вымахнули из зарослей, зашарили исполошными глазами по поляне. У Медведя в руке грозно сверкал острым лезвием тяжелый топор. Небось, им‑то в два счета любого зверя, да и не зверя, осилить можно. Жаль только, никто, кроме самого Медведя, рубить им не может – силенок не хватает.
За спинами братьев неловко вылез из кустов Хитрец, а чуть поодаль, ковыляя и тяжело опираясь на посох, выбрался Чужак. И как только привиделось мне, будто мог он, заморыш этакий, кабана злобного одолеть?! А может, и кабан привиделся? Уж не заснул ли я ненароком, не заорал ли в кошмарном сне?
Стыд залил щеки, пополз по шее за ворот рубахи… Это ж надо так опозориться – из‑за сна пустого всех родичей на помощь созвать!
Я огляделся, отыскивая себе оправдание. На глаза попалась взрыхленная копытом зверя земля… Значит, вепрь все‑таки был? Или это Славен ногой землю сковырнул, моего объяснения дожидаясь? «Ладно, – решил я, – ему правду скажу, а перед остальными позориться не стану!»
Как надумал, так и сделал. Поднялся с земли, утер ладони вспотевшие, отвел Славена в сторонку и поведал негромко обо всем. И так похоже на сказку получилось, что сам в свои слова не поверил. А Славен тем более. Выслушал меня, усмехнулся криво и приказал на ночевку располагаться.
Чужаку не понравилось что‑то, к костру не пошел, а остальных точно канатом к огню потянуло. К тому же темнеть стало. С темнотой вместе грусть накатила, обдала сердце холодом. Не доводилось мне еще так грустить, до стона душевного, хоть далеко от родного печища не раз хаживал…
– Спой, Бегун.
С темнотой вместе грусть накатила, обдала сердце холодом. Не доводилось мне еще так грустить, до стона душевного, хоть далеко от родного печища не раз хаживал…
– Спой, Бегун. – Хитрец не вынес молчаливой тоски, попросил жалобно, словно перед смертью. У меня и самого душа взахлеб плакала. Кто знает, что ждет впереди? Вернемся ли когда, увидим ли избы родные? Чем встретит нас Ладога?
От вопросов этих лопнула преграда меж языком и сердцем, вылились слезы словами, грустными, тягучими, будто смоляные капли:
Мне по девкам не гулять, не гулять.
Мне не сеять, не пахать, не пахать.
Да детишек не растить, не растить.
Да и дома не сложить, не сложить.
От родимой‑то земли, от земли,
Меня ноги унесли, увели.
Мне в далекой стороне нынче жить
Да по милой стороне мне тужить.
Мне обратного пути не видать,
Мне в дружине горевать, воевать.
После песни моей тишина наступила такая, что дыхнуть боязно, и вдруг у самого уха – голос! Сильный, густой, незнакомый: «Не грусти о неведомом, Бегун. Может, и не придется тебе в дружине служить…» Я оглянулся – никого. Только Славен головой покачал:
– Эх, Бегун, Бегун. Никак у тебя без нытья не получается. Любишь ты слезу пустить… Давай‑ка укладывайся лучше и не печалься о том, чего не знаешь…
Вот, вот, и голос, что мне померещился, так говорил. Оно и верно, утро вечера мудренее. А все‑таки неспокойно…
Однако не к лицу сыну Старейшины Приболотного, точно глуздырю сопливому, слезы лить…
Я утаил в себе тоску‑печаль, запрокинул голову к небу, стал на звезды глядеть. Они всегда успокаивали, утешали. Посмотришь на них, и словно людей перед собой увидишь. Вон та яркая звезда с поволокой красной, что ниже всех сияет, – девка гордая да своенравная. С такой не всякий совладает, а кто сумеет свет ее блистательный укротить, получит в награду подругу верную, которая ни в горе, ни в битве смертной не оставит… Тот голубой огонек, над деревьями мерцающий, – старик мудрый и печальный, рьяно берегущий сияние, богами данное… А та, цветом с солнышком схожая, – покорная да умная жена. С нею любое дело спорится и ладится… Много звезд на небе – у каждой свой свет, своя судьба…
Хитрец сказывал, будто видел он древние загадочные руны, из дальних стран случаем к нам попавшие. И была там картинка начертана. А на ней все звезды, будто шары, круглыми нарисованы, а еще написано, что похожи они на Землю‑Матушку… Глупо, но интересно… Хитрец хоть и не признавался в том никогда, а похоже, тем рунам верил. Да я с ним и не спорил, точно знал – летят к звездам частицы малые того огня, который в каждой душе человеческой горит… И матери моей малая толика тоже где‑то там… Взирает на меня с высоты небесной и радуется. Она мне судьбы великой жаждала, вот и исполнилось ее желание – ждет меня Ладога, а там – слава да величие…
Загляделся я на свет небесный и еле расслышал всхлипы, что с Хитрецова места доносились.