Май нагло присвистнул.
– В любую сборную тебя еще возьмут. Видали мы таких инвалидов: пропусти такого в июнь, как он сразу – хвост пистолетом, и – во все тяжкие! Нет уж, коли цыпочка Мидори выложила тебя нам на блюдечке, не обессудь, но мы попользуемся. Раздевайся до трусов, и пошли. Иначе дальше не пройдешь
– Погодите! – взмолился я. – Дайте оглядеться. Я попутно фольклор собираю.
– Ну, этого мы тебе мигом накидаем, – откликнулась Майя, плюхаясь рядом на траву. – Готовь мешок. Мы – две серебряных стрелы в одном колчане
– Соседних две звезды на небосклоне, – подхватил Май. – Алгол и Мицар.
– Причем никому, естественно, не хочется быть Мицаром. Мы – два в одном, шампунь‑бальзам в одном флаконе.
– Две палочки печенья «Твикс» в одной обертке!
– И неразлучны, как сосцы божественной Киприды.
– … а также как две половинки ее не менее божественной задницы, заключил Май.
– Испортил песню, дурак, – сказала сестра, давая ему подзатыльник. В ответ он дернул ее за куцую косицу, и обмен нежностями состоялся к всеобщему удовольствию.
Между делом я избавился от свитера и предоставил солнцу сушить майку на моей спине.
– Так, – сказал я, прерывая их самовосхваления, – а теперь признавайтесь, кто из вас ответственен за снежный покров в двадцатых числах, в прошлом году. У тещи в теплице перцы вымерзли, ее чуть кондратий не хватил.
– А что за это будет? – хором поинтересовались Мэй.
– А вот сниму ремень, чтоб неповадно было… и не посмотрю, если девчонка!
– Я же говорила, будут претензии! – Майя пихнула брата кулаком под ребра. Тот в притворной задумчивости возвел очи горе.
– Но почему! – театрально возопил он. – Почему никто не пеняет Иманту на черемуховые холода, а Ригелю – на бабье лето? Ригель, к примеру, имеет полное право плюнуть и установить у себя в сентябре круглосуточный мерзкий моросящий дождь. И заморозок!
– Одновременно не бывает, – поправила Майя. – Либо то, либо другое.
– Это у Ригеля не бывает, в силу его природной ограниченности. А я – не Перегрин, и не терплю над собой указчиков.
– Бабье лето – это не Ригель, – заметила Майя. – Как, если уж на то пошло, и черемуховые холода – не Имант. Это же все знают.
– Эй, погоди! А в каком регионе мы вам перцы поморозили?
– На Среднем Урале, – хмуро откликнулся я. – Под Режом.
Май восторженно взвыл, повалился на спину и заболтал в воздухе грязными пятками.
– Урал! – орал он. – Опорный край державы, зона рискованного земледелия, край вечнозеленых помидоров! В Болгарии нужно перцы выращивать! Так теще и скажи! А снег в мае будет, будет! Я сказал! Ах, как славно быть богом!
С холма я озирал окрестности. Опять не уральский пейзаж. Скорее Крым или Черноморское побережье Кавказа. С одной стороны моя возвышенность поросла густой зеленой травой, с другой – круто обрывалась скалистым эрозийным склоном. Скала отвесно уходила в море, плескавшееся далеко внизу. Дальше к горизонту громоздился влажный тропический лес. Было довольно ветрено, я разглядел внизу белые барашки на волнах.
Не стану лукавить, в моей памяти еще достаточно свежи майские настроения средней школы, когда ответ у доски превращается в допрос под пыткой, а лишний час в каком угодно светлом и просторном классе – в смертный приговор. Здесь было все, о чем мечтает отпущенный на каникулы ребенок: солнце, вода, травянистый луг, воля без предела и без окрика, когда никто не зудит у тебя над ухом, что море, мол, холодное, ветер – северный, в траве клещи, пора завтракать, и вообще, надо надеть панамку и сухие плавки.
А еще я с отчетливой горечью осознал, что хотя все это еще живо в моих воспоминаниях, впереди мне никогда уже этого не испытать. Все. Закон цикла непреложен: в босоногое голопузое детство возврата нет. Через несколько лет настанет мой черед приставать с требованиями сию минуту позавтракать и непременно надеть панамку, и встречать в ответ негодующий взгляд. Счастливчик Питер Пэн. Он твердо знал, чего не хочет. Впервые за всю эту нелепую, от начала и до конца нескладную историю я почувствовал к Норне, кто бы она ни была, и что бы она ни имела в виду, некое подобие благодарности. Есть вещи, которые непременно бывают в последний раз, как, скажем, последние каникулы. Испытать это в последний раз, когда предполагалось, что ты оставил блаженную пору навечно… это ли не божественный дар?
– Ладно, – заявил я, отстегивая ремешки унтов и отправляя их в траву. Давайте играть.
Я ограничусь лишь кратким перечнем того, что вытворяли со мной эти стервецы. Мы запускали воздушного змея и забирались в прибрежные пещеры, обнажаемые отливом. Право, казалось, будто босые пятки моих спутников подкованы железом: по самым острым камням они проходили, словно скользя над ними на воздушной подушке. Похоже, кроме них в этом мире не было ни души: наверное, потому, что они ни в ком не нуждались. Мы переиграли во все игры, допускающие троих участников, а когда их – в смысле, игр! – не хватало, выдумывали новые, и когда я почувствовал, что вообще уже ни на что не годен, и что моя тяга в детство удовлетворена если не навечно, то на многие годы вперед, затеяли игру в Георгия Победоносца.
Честно говоря, я с удовольствием исполнил бы для них роль Дракона: они так меня заездили, что я с радостью и облегчением дал бы себя убить. Издох бы я весьма натуралистично. По крайней мере, тогда у меня появился бы достойный предлог увильнуть от дальнейших издевательств. Но оказалось, что на роль злокозненного и богомерзкого чудовища претендуют все. Майя наотрез отказалась играть бесперспективную роль Девы, и ее едва удалось уговорить на заглавную партию. Драконом объявил себя ее братец, – в жизни не видал более гнусного злодея! – а меня назначили белым конем.
Исполняя свое предназначение, я избавился от многих иллюзий. Во‑первых, оказалось, что вес юных дев десятилетнего возраста, еще совсем без мяса, вполне сравним с весом тяжеловооруженного рыцаря в полном боевом прикиде. Во‑вторых, на пятках у них, по всей видимости, растут шпоры. Как уважающий себя конь, перед лицом огнедышащего дракона я выказал подобающую породе робость, пятился, вставал на дыбы и даже бил задом, но был безжалостно укрощен: синяки не сходили с моих ребер несколько недель. Дракон красочно и долго издыхал, конь, повалившись на бок, делал то же самое, слегка подергивая ногами и екая селезенкой. Победоносец растерянно стоял меж двумя нашими телами.
– А теперь, – вскакивая на ноги, заявил Дракон, – футбол!
– Втроем? – изумился конь.
– А что? Один на воротах, один забивает, и один судит в поле. Остальные только мешались бы. На ворота встанешь ты.
Я без сил откинулся в траву. На одинокой, изуродованной ветрами сосне на кого‑то стучал впавший во вдохновенное безумие дятел. Майя невозмутимо расставляла на склоне консервные банки.
– Это ворота, – пояснила она, и пошла «семимильными» шагами, отмеривая одиннадцать метров… «или около того», – как она изволила выразиться. После чего мне было безапелляционно указано на мое место. Май встал у мяча, буравя меня расстрельным взглядом. Я, согнувшись и уперев руки в расставленные колени, хмуро глядел на него из‑под насупленных бровей, как Дино Зофф. Май отошел на пять шагов, разбежался…
– Лови! – крикнул он. – Это Ключ!
Меня выметнуло навстречу мячу, заслонившему небо и вообще весь этот весенний беззаботный мир.