Она не сразу обратила на нас царственное внимание, а потому у меня было некоторое время на впечатления. Как обычный, не блещущий моральными качествами мужчина, знакомясь с женщиной, я первоначально оцениваю ее с позиции красоты или некрасоты. С этой точки зрения все у нее было в порядке, но черт меня побери, если, невзирая на всю ее склонность к изящным интерьерам, она мне нравилась. Дамы этакой наружности обычно мнят себя настоящими леди, однако, сколько бы мне их ни попадалось, на службе и вообще, стопроцентно оказываются первостатейными суками. И поперву я не увидел в ней ничего, что выделило бы ее из этого ряда.
– Привет тебе, Палома! – сказал, смущенно кашлянув, Вегар. – Можно тебя побеспокоить?
По‑моему, ему не стоило интересоваться. Хозяйка проводила время, неподвижно уставившись в окно: без телевизора, без книги, даже без вязания. Когда она перевела на нас усталый взгляд, мне стало неуютно. Он был у нее такой, словно она проникла в суть всех вещей, и не нашла там ничего, достойного внимания. На моего замечательного спасителя она смотрела, будто с обратной стороны бинокля. И он, похоже, это чувствовал, так что я обозлился.
– Разве уже пришло мое время? – спросила она. – Я… задумалась.
– Нет! – поспешно воскликнул мой хозяин. – Еще только первые сутки моего сектора. Я не потревожил бы тебя, если бы не чрезвычайные обстоятельства.
По лицу Паломы я понял, что она не представляет себе, какие обстоятельства имеют право так именоваться. Вегар, кажется, понял это, сконфузился окончательно и вытолкнул вперед меня.
– Вот, – сказал он, – нашел на лыжне парнишку. Из Внутренних. Не могу представить, зачем и как он там оказался.
– Норнины штучки, – тут же определила Палома, уделяя мне на толику больше внимания.
– Вот и я так подумал, – с энтузиазмом воскликнул Вегар. – Назад, ты сама понимаешь, я его отправить не мог. Только вперед, по циклу. Вот… возьми.
Он с безопасного расстояния протянул даме в кресле разлапистую еловую ветвь с длинными бронзовыми шишками, похожими на тугие тициановские локоны. Та приняла этот неуклюжий знак внимания не моргнув, и опустила на подлокотник поперек себя, словно ветка была для нее чрезмерно тяжела.
На ней были широкие, оливкового цвета брюки с наглаженной стрелкой, коричневый блейзер, блузка и платок на шее. Ни на одежде, ни на бледном лице, обрамленном черными гладкими волосами, подстриженными в каре, ни морщинки. Ядовито выделялось только яркое пятно губ, и глаза были серыми, как лед в пасмурный день.
– Я полагаю, – сказала она, – ты верно определил ситуацию, и поступаешь правильно. Однако мне было бы приятно знать, что всю ответственность ты берешь на себя.
– Да‑да, – закивал мой славный норвежец, – разумеется. Ты тут ни при чем. Просто отвори ему свои Врата и переправь его к Перегрину. Он в дороге сам приспособится, но, ты же понимаешь, сперва ему придется трудновато. Осознать, адаптироваться, вписаться в правила, и все такое… Мы же с тобою первые. Надо ему помочь освоиться.
– Опыт показывает, Внутренние делают это достаточно быстро, – усмехнулась Палома. – Как правило, они великолепно осваиваются, достигнув Иманта. Где и застревают. Хм… вот кто потенциально не слабее Норны, а?
– Имант сам не знает своей силы, – хмуро сказал Вегар. – И слава богу.
– Если бы даже и знал, – возразила Палома, – я думаю, его бы это не изменило. Этот лоботряс – счастливец.
– Ну, в общем, я – все, – вымолвил Вегар, переминаясь с ноги на ногу: большой, неуклюжий, неуместный. Уж не чаял, видно, вырваться из‑под ее рентгенновского взгляда.
Этот лоботряс – счастливец.
– Ну, в общем, я – все, – вымолвил Вегар, переминаясь с ноги на ногу: большой, неуклюжий, неуместный. Уж не чаял, видно, вырваться из‑под ее рентгенновского взгляда. Королевским взмахом руки Палома отпустила его. Я остался стоять, как бактерия под микроскопом. Тезка дочери Пикассо. Палома – «голубка».
Сесть она мне не предложила, и некоторое время мы молчали, причем она явно не испытывала никаких неудобств. Я даже заподозрил, что она обо мне забыла. Однако это оказалось не так.
– Расскажите, – предложила она, – как все случилось.
Попутно размышляя, я выложил ей отредактированную на ходу версию случившегося. Вопреки теплившейся во мне надежде, она тоже не поспешила назвать мне географический регион. Вместо того, чтобы отправить меня топать своим ходом в расчете на милицию, все как один местные хозяева предпочитали передавать меня из рук в руки. Горький житейский опыт свидетельствует, что в экстремальных обстоятельствах блатной путь результативнее и надежнее, а потому я смирился.
– М‑да, – протянула она спустя минуту или две после того, как я замолчал. Должно быть, придерживалась известной китайской мудрости насчет торопливого зайца, у которого пятки в помете. Сорок лет, мстительно подумал я. Стервы полностью выспевают приблизительно к этому возрасту.
– Это, разумеется, Норна, – продолжила она. – С нею и разберетесь, если дойдете до конца.
Жалкое зрелище Вегара, мнущего в ручищах лыжную шапочку, все еще стояло у меня перед глазами, а потому в отношении нее я был настроен весьма агрессивно.
– Не могу сказать, – начал я, – как я ему, – кивок на дверь, благодарен…
– Да, – сказала она. – Парадоксально, но факт. Вопреки, а может, именно благодаря суровости своего сезона, Январь – добрый и отзывчивый бог. Ничто не должно доходить до абсурда.
– Кто? – ошеломленно переспросил я.
Она поглядела на меня искоса и не сочла нужным повториться.
– Он не представился? Предоставил мне делать это? – она усмехнулась, переплетя на коленях длинные пальцы в ярком лаке. – После столь продолжительного знакомства я и не подозревала в нем чувства юмора.
Мне казалось, что в ее интерьере Вегару явно было не до чувства юмора. Вспомнилось, какая ему выпала суматошная ночь. Элементарно забыл между телятами и гномами. Да и я, скорее всего, ему бы не поверил. С чего это я должен верить во всякий мистический бред?
Однако имидж Паломы исключал любое проявление недоверия. Наверное, потому, что в ней не было и искры юмора.
– Леди… Февраль? – озарило меня.
Она равнодушно кивнула. В иное время в ином месте я преисполнился бы гордости за свою догадливость: недаром говорят, мол, программист способен править миром! По крайней мере, своим, виртуальным миром – точно. Но сейчас я был растерян настолько, что даже не порадовался. Отчетливо понимал только, что логика в моей ситуации – лоцман никудышный.
Однако математиков недооценивают. Имея в своих руках самый гуманитарный из всех технических инструментов, из всех «физиков» мы самые лиричные. Наши головы похожи на старый жесткий диск. В них, в своих ячейках памяти, хранится, ожидая своей очереди, масса на первый взгляд ни к чему не пригодных сведений. Неужто же я на каждое время года стихотворной строчки не подберу? Тем более, февраль…
– Февраль,
вдохновенно начал я,
достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд…
Она расслабилась в кресле.
– Ах, – сказала она, – вы понимаете.