Будешь ли?
- Стало быть, в богадельню старушку определяешь? - весело сказал третий попутчик, крепенький старичок с корзиной, постоянно вытиравший лысину платком. - Ай, молодца! Во жисть пошла!
- Так что ж, - разводил руками Серега. - Какой из меня матушке подмога-утешение на старости лет? Вот и порешили мы с ней. По согласию сторон взаимно... И отчего это бывает, что так весело бывает?
Серега даже что-то такое выпляснул. Лихое, как ему казалось. На самом же деле его тщедушное тельце в обтерханном пиджачке лишь жалко передернулось.
- Дела, - сплюнул долговязый малый и затоптал окурок. - Да ты поди врешь, - на всякий случай еще раз усомнился он.
- А ты глянь, глянь на матушку на мою, - не обиделся Серега. - Вон в платочке сидит, вон в синеньком.
Малый еще больше посуровел.
- Стало быть, мать на людей чужих. А сам?
- А сам квартиру пропьеть! - радостно подхватил старичок. - Ай, молодца!
- А и пропью, - куражливо повел плечами Серега. - Чем кому доставаться, лучше пропить. Все одно обманут. Знаем!
Тут он вдруг пригорюнился.
- И отчего это бывает, что вдруг грустно так бывает?
Подумав, продолжил:
- На работу устроюсь, вот чего, - нерешительно проговорил он. - А там и заберу матушку. Выпей со мной, дедок, а?
В окна электрички били лиловые и жирные, как черви, струи дождя.
- Отпил уж я свое, милок. Э-эх, да так ли отпил! - прочувствованно крякнул старичок. - Да только от таких вот напитков - одна срамота в организме. Чистое дело - срамота, - смачно повторил он.
Серега опять приложился к бутылке. Веселей стало, да только ненадолго. Потому что пошли контролеры и стали требовать билеты. А билета у Сереги не было, и он пытался объяснить, что билет у матушки, а у самой матушки билета нет, потому что она пенсионерка, вон в платочке, вон в синеньком. А контролеры сказали, что нечего тут распивать. А Серега спорил: мол, вся Россия гуляет, а ему, что, нельзя!?
- И то, - вмешался старичок, - ну какой у него может быть билет? Он мать в богадельню везет. Какой уж тут билет? Не может у него быть билета.
А день памятный продолжался. Только уже на остановке автобусной. И пока сидели там в ожидании, под грохот ливня по железной крыше, Серега жалобно так попросил:
- Пивка бы, ма...
- Сейчас, дитятко, сейчас родненький.
Да так под дождем и сходила к палатке, принесла пару бутылочек. Жалко Сереге ее было, промокла вся. Но в автобусе ему ехалось от пива радостно.
Затем долго пришлось брести вдоль какого-то длинного бетонного забора. Забор все не кончался, за шиворот противно текло, а матушка все приговаривала:
- Уж потерпи, сыночка, потерпи. Скоро уже, скоро.
И Серега плелся, машинально переставляя ноги и тупо размышлял: отчего это бывает, что приходится терпеть? Всю жизнь терпеть?
В проходной плюхнулись на скамеечку, отдышались. Появился мужчина в белом халате, доктор должно быть, решил Серега. Это хорошо, уход будет за матушкой. Развернула старая тряпочку, подала документы-справочки.
- Ну и ладно, - сказал доктор. - Ничего. Все уладится. Прощайтесь, да пойдем.
Мать встала, перекрестила Серегу и сухими губами поцеловала в щеку. Серега прослезился.
- Запомню, - вымолвил отяжелевшим языком, - запомню день этот памятный.
И тут взяли Серегу под белы руки, да крепко взяли и повели, чуть не понесли. Он не сразу сообразил, а когда сообразил, не стал рваться, а только оглянулся, словно ища защиты.
- Ступай с Богом, - проговорила негромко матушка. - Ступай. Да лечись хорошенько, слушайся.
И вспомнилось вдруг Сереге, как мать провожала его в школу, в первый класс. День тогда стоял солнечный, памятный...
5. Чисто литературные мечтания
ЧИСТО ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕЧТАНИЯ
Перспективы ярки, контрастны, знобяще-манящие. М все благодаря русской литературе. Первое приближение к ним примерно таково...
Не глядя, протягиваешь руку к темному шкафчику с собраниями классиков. Нежно оглаживая переплеты, на ощупь длишь движение ладони, оттягивая сладостный миг... Но стоп! И наугад! Как из баньки в сугроб! Выхватываешь, подбрасывая томик, как картофелину из костра. Лакомо, весомо, обжигающе. До слюны, до спазма...
И полуприкрыв глаза, даже не прочитав имени, раскрываешь... Нет, она сама раскрывается, книга, словно бутон под протянутыми навстречу весенними трепетными лучами.
И вот оно, ароматным, тягучим настоем вливается, только бокал души подставляй:
"... выходя из кабинета, вошел в столовую, где прислуга спускала шторы на высоких солнечных окнах, заглянул зачем-то направо, в двери зала, где в предвечернем свете отсвечивали в паркете стеклянные стаканчики на ножках рояля, потом прошел налево, в гостиную, за которой была диванная; из гостиной вышел на балкон, спустился к разноцветно-яркому цветнику, обошел его и побрел по высокой темной аллее... На солнце было еще жарко, и до обеда оставалось еще два часа."...
Неимоверным усилием воли вырваться из этого колдовства, собраться с мыслями и... угодить в чары собственных раздумий.
Господа! Вы верили, что можете стать помещиками? По крайней мере, представляли себя в роли таковых? Ну не лукавьте, вижу, мечты играли с вами в эти игры.
А ведь как подумаешь, право, что действительно можно стать помещиком, инда оторопь берет, нежнейшими мурашками все тело осыпая.
И ведь очень даже запросто. Всего-то - купил участок, отгрохал хоромы, прислугу нанял. Житьишко! Чума!
И живем прямо с раннего утра. Боже упаси проспать златое утро с его первыми трелями и первым ветерком, волнующим вершины берез...
Но вот уже доносятся запахи с кухни, где кухарка запалила лучину еще за полночь...
И завтрак в постель. И накрахмаленную салфетку за воротник атласной пижамы. А сервировано на серебре. А запах из-под крышки такой, что ни за что не догадаешься, какое блюдо ждет тебя, но ни на долю секунды не усомнишься - вкуснее в мире нет...
Но позвольте, что же это за пятнышко на вилке! А? Григорий? Что молчишь? Кажется тебя, подлеца, спрашивают! "Виноват...". Это и слепому ежу ясно, что виноват. Что ж ты, братец, утро мне портишь? Как с такой вилкой жизнью наслаждаться? А? Думал ли ты об этом, мерзавец ты эдакий? Ты пойми, скотина, что именно такая вот мелочь, как пятнышко, и способна сокрушить идеальную картину целого мироздания! Понимаешь ли ты это, свинтус? "Понимаю...". Вот и видно, что не понимаешь, поскольку уж не первый раз нерадение за тобой примечаю. И потому отправляйся-ка ты, брат, на конюшню за нравоучением, коли такое чучело бесчувственное...
Ну да что значат эти досадные мелочи по сравнению с Природой! И вы выходите после завтрака на веранду, закуриваете и не торопясь идете вглубь сада, к любимой беседке, где с четверть часа не без приятствия размышляете о том, что все же завтрак был весьма недурен. Отнюдь-с!
А дальше, по темной аллее, заложив руки за спину, совершенно не торопясь (непременно во фраке!), спускаетесь к реке. Она уже многоструйным звучанием среди белоснежных кувшинок, приветствует вас из-за кустов тальника...
- Тимофей! Да ты, брат, с ума что ли сошел? Кто же тебе разрешил тут рыбу лавливать? А? Ну чисто идол языческий! Сговорились вы, что ли, с утра барина до слез расстраивать? И слушать не хочу! На конюшню, с-скотина!
Нет, совершенно невообразимо с этим народом ощущать гармонию жизни. Извольте тонко чувствовать и сострадать при эдаком хамском небрежении ко всему святому!
Но слава Создателю, есть еще птицы небесные, твари бессловесные и прочая фауна и флора благоухающая. И предмет особых забот ваших - фруктовый сад соток так на двадцать, чтобы не притомиться.