Горгид приготовился выслушать еще одну высокопарную речь. Но Аргун произнес две лаконичные фразы и замолчал.
Его сын перевел:
– Приношу свою благодарность за подарки. Я приму окончательное решение после того, как выслушаю слова, присланные мне из Иезда.
Гуделин разинул рот.
– И это все? – пискнул он. Чиновник растерялся до такой степени, что разом позабыл и манеры, и риторику, и красивые слова. Он выглядел так, словно его пырнули ножом. Затем, опомнившись, Гуделин медленно, с поклонами, отступил в сторону.
– «Приношу свою благодарность за подарки». И все! – Бюрократ выругался так сочно, словно всю жизнь провел в казарме.
– Ты говорил очень хорошо. Аргун ответил тебе так кратко, потому что стиль кочевников отличается от имперского, – сказал Гуделину Горгид. – Кочевники умеют наслаждаться видессианским красноречием не хуже имперцев. Вспомни Олбиопа! Аргун, как мне кажется, умный и хитрый вождь. А ты что, ждал, что он сразу скажет тебе «да» или «нет», не выслушав предварительно обе стороны?
Гуделин, немного утешенный, покачал головой.
– Я бы очень хотел этого, – сказал Скилицез.
Боргаз, посол из Иезда, уже сходил в юрту кагана. Скилицез провожал его таким гневным взглядом, будто они встретились на поле битвы.
Как и Гуделин, посол Иезда преклонил перед Аргуном колено, но величие момента немного нарушила мелкая неприятность: черная шелковая шапочка упала с головы Боргаза. Однако йезд быстро пришел в себя и заговорил с каганом на языке аршаумов.
– Чума! – одновременно произнесли Горгид и Гуделин. Затем грек сказал:
– Но одного этого недостаточно, чтобы заставить Аргуна склониться на его сторону.
– Ш‑ш!.. – Скилицеэ послушал немного и добавил: – Все не так уж плохо. У негодяя довольно жесткий хаморский акцент. Этого вполне достаточно, чтобы заставить любого аршаума смотреть на него сверху вниз.
– О чем он говорит? – спросил Гуделнн.
– Та же чушь, что молол ты, Пикридий. Дружба, приязнь… А, нет, подожди‑ка. Что‑то новенькое. Он говорит, что Вулгхаш – чтоб его заморозил Скотос! – знает, какой великий воин – вождь Аргун, и посылает ему дар, достойный воина.
Повинуясь властному, отточенному жесту Боргаза, один из йездов положил перед каганом ножны из полированной бронзы, украшенной разноцветной эмалью. Бросив взгляд на лучников‑аршаумов, посол Иезда вытащил из ножен кривой меч и показал его Аргуну.
Это было прекрасное, смертоносное оружие, великолепное изделие искусного мастера. Рукоять меча была обвита золотым шнуром, оканчивающимся у самого основания сверкающей стали.
После долгой цветистой речи Боргаз снова вложил меч в ножны и протянул его кагану. Аргун вынул меч, посмотрел, удобно ли он лежит в руке, хорошо ли сбалансирован, а затем улыбнулся и пристегнул ножны к поясу.
Боргаз улыбнулся в ответ и с поклоном подал такие же мечи сыновьям кагана. Они отличались от первого только тем, что шнур, обвивающий рукоять, был не золотым, а серебряным.
Принимая оружие от иезда, Дизабул облизал сухие губы. Даже Ариг взял меч, не колеблясь. На мгновение все забыли о видессианах. Имперцы ревниво наблюдали за реакцией семьи кагана на дары Вулгхаша. Скилицез скрежетал зубами от злости.
– Мы должны были подумать об этом.
– Да, – горестно согласился Гуделин. – Эти простые степные варвары – суровый народ. Они с большей радостью видят оружие, нежели парадные одежды.
Горгид, как всегда, пустился в рассуждения.
– Не следует судить других по себе. Например, мы, греки, обыкновенно сжигаем своих умерших, в то время как в Индии…
Он умолк на полуслове и покраснел: Индия, Греция – в этом мире их имена были пустым звуком.
Боргаз продолжал выкладывать перед каганом дорогое оружие: кинжалы с позолотой на лезвии, украшенные чеканкой, изображающей охотничьи сценки; двойные луки, укрепленные рогом, отполированные и покрытые сверкающим лаком; стрелы из кленовой древесины, украшенные перьями фазана и вложенные в колчаны из змеиной кожи; высокие остроконечные шлемы, усыпанные драгоценностями.
Днзабул надевал на себя все доспехи и оружие, предложенное ему. К тому времени как Боргаз откланивался, младший сын кагана был похож на ходячий оружейный склад. Нежно поглаживая рукоять нового меча, Дизабул горячо заговорил с отцом. Его голос звучал высоко и возбужденно: он явно пытался в чем‑то убедить Аргуна.
Боргаз ухмыльнулся видессианам. Он был доволен. Скилицез стиснул зубы так, что на скулах у него выступили белые пятна. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на йезда.
– Этот щенок хочет выкинуть нас из земли своего отца, а еще лучше – бросить в яму. Он ужасно доволен своими новыми игрушками. Он именует нас самыми бесполезными дураками, каких только сумел откопать в Видессе бездельник и неженка Ариг.
Старший сын Аргуна в ответ на это оскорбление вспыхнул. Каган рявкнул на обоих сыновей. Дизабул пытался что‑то говорить еще и замолчал, лишь когда Аргун привстал на троне. Боргаз сделал вид, что ничего не заметил. Однако самоуверенность йезда поутихла, когда Аргун отпустил его с таким же кратким «напутствием», что и Гуделина.
– Подарки великолепны, говорит он, – доложил Скилицез, – но для b.#., чтобы заключить союз, нужно некоторое время. Он хочет все серьезно обдумать.
Видессианский офицер, казалось, едва верил собственным ушам.
– Он действительно умный вождь, – сказал Горгид.
– Да уж. Доит двух коровок, не отдавая предпочтения ни одной из них, – заметил Гуделин. В его тоне звучало облегчение. – Тем лучше. Игра пока что идет на равных.
Издав громкий стон, Виридовикс неуклюже спрыгнул с коня. Три дня, проведенных в седле, утомили его так, что он готов был взорваться по любому пустяку. Как и прежде, он искренне восхищался выносливостью кочевников. Едва они вскакивали в седло, как, казалось, превращались в этих… Как там называл их Горгид?.. Которые наполовину лошадь, наполовину человек?.. Не сумев вспомнить мудреное греческое слово, кельт пробормотал ругательство.
Впрочем, то, что они увидели, мало располагало к размышлениям. Ветер доносил тошнотворно‑сладкий густой запах тления. Смерть смердела. Таргитай мрачно смотрел по сторонам, пока кельт прыгал, стараясь восстановить кровообращение в онемевших ногах.
– Еще один такой поход, и я стану кривоногим, как ваши хаморские дамы.
Шутка не слишком позабавила вождя кочевников.
– Побереги остроты для женщин. Тут не место смеяться.
Виридовикс густо покраснел. Но Таргитай не заметил этого. Его взгляд был прикован к побоищу.
Неделю назад, когда пастухи нашли это в степи, все здесь, должно быть, выглядело куда ужасней. Но даже теперь, когда вороны, грифы и гиены вдоволь насытились падалью, того, что еще оставалось, было достаточно, чтобы кровь заледенела в жилах. «Бойня» – слишком мягкое слово для обозначения той резни, что произошла здесь. Пятьдесят коров. Пятьдесят. Земля была все еще темной от крови, вытекшей из перерезанных жил.
Что‑то зловещее, необъяснимое чудилось в этом бандитском налете на стадо. Зачем убивать? Убивать так бессмысленно? Стада существуют для того, чтобы давать пищу и одежду. Их крали, но никогда не резали попусту. Жизнь в степи слишком скудна и сурова, чтобы убивать ради убийства. Даже во время войны победители лишь отбирали стада у побежденных врагов. Коровы и овцы – не мишень, а цель войны. Богатство. Так было всегда.
Но не здесь и не сейчас. Несчастные животные, лежавшие там, где застигла их смерть, были зрелищем даже более горестным, чем павшие на поле боя воины.