– Ну, и что тебе от нас надобно? Если ты попрошайничать вздумал, придется подождать до обеда, тогда и тебе из объедков кое‑что перепадет, так что можешь посидеть где‑нибудь в сторонке, а если у тебя есть совесть, то и дров немножко нарубить. Хотя, насколько я вижу, тебе и четырнадцати нет…
– Мне одиннадцать, мэм.
– Да, выглядишь ты не по годам большим, и все равно ума не приложу, что за дело привело тебя к нам. Виски я тебе не дам, даже если ты будешь предлагать мне деньги, которых у тебя, как мне кажется, нет. Это христианский дом, и не просто христианский, мы методисты, а это означает, что мы сами не притрагиваемся к спиртному и не продаем его, а если б и продавали, то во всяком случае не детям. Кроме того, могу поспорить на десяти фунтовый шмат свинины, что за ночлег тебе заплатить нечем.
– Нет, мэм, но… – начал было Элвин.
– Ну вот, так я и знала. Ты вытащил меня из кухни, а я тесто в печь не успела бросить, да и малыш вот‑вот расплачется, молока потребует, небось моим постояльцам не ты будешь объяснять, что обед запоздал из‑за мальчишки, который дверь открыть не может. Нет, ты предоставишь выкручиваться мне, что весьма некультурно с твоей стороны, да будет позволено мне так выразиться, а даже если будет не позволено, то я все равно уже выразилась.
– Мэм, – сказал Элвин, – мне не нужны ни еда, ни жилье.
Ему хватило ума не добавлять, что в доме его отца с радостью встречали любого путника – вне зависимости от того, есть у прохожего деньги или нет. И голодных гостей кормили не объедками, оставшимися после обеда, а сажали вместе с семьей за стол. Элвин начал привыкать к тому, что в цивилизованных городах дела обстоят несколько иначе.
– Ну, мы здесь предлагаем лишь еду да комнаты, – ответила хозяйка гостиницы.
– Я пришел сюда, мэм, потому что почти двенадцать лет назад родился в этом доме.
Женщина мгновенно преобразилась. Владелица гостиницы куда‑то подевалась, и на ее месте появилась добрая тетушка.
– Ты родился здесь?
– Родился в день, когда мой старший брат Вигор погиб в Хатраке. Я подумал, что, может быть, вы помните тот день и, наверное, сможете показать мне место, где похоронен мой брат.
Ее лицо вновь изменилось.
– Ты… – вымолвила она. – Ты мальчик, который родился у той семьи… Седьмой сын…
– Седьмого сына, – закончил Элвин.
– Погляди‑ка, как вырос! О, то была страшная ночь. Моя дочь стояла рядом, она заглянула в реку и увидела, что твой старший брат еще жив, а значит, тебе нужно побыстрее появляться на свет и…
– Ваша дочь, – встрял Элвин, не заметив от волнения, что перебил ее на середине фразы. – Она ведь светлячок?
Женщина мигом превратилась в лед.
– Была , – поправила она. – Больше она этим не занимается.
Но Элвин не обратил внимания на то, как похолодело лицо хозяйки гостиницы.
– Вы хотите сказать, что она лишилась своего дара? Никогда не слышал, чтобы человек вдруг терял свой дар. Но если она здесь, я все равно хотел бы поговорить с ней.
– Нет, ее здесь больше нет, – ответила хозяйка. Тут‑то Элвин и понял, что женщине совсем не хочется вспоминать о дочери. – Больше в Хатраке нет светлячка. Некому теперь посмотреть, правильно ли ребенок лежит в утробе. Все, конец. И я даже говорить не хочу о девчонке, которая вдруг ни с того ни с сего убегает из отчего дома, вдруг раз – и нет ее…
Горло женщины внезапно перехватило, и она повернулась к Элвину спиной.
– Мне нужно печь хлеб, – заявила она. – А кладбище там, на холме. – Она снова обернулась к нему, но на лице ее уже не было ни гнева, ни скорби, ни каких‑либо других чувств, которые переполняли ее секунду назад.
– Мне нужно печь хлеб, – заявила она. – А кладбище там, на холме. – Она снова обернулась к нему, но на лице ее уже не было ни гнева, ни скорби, ни каких‑либо других чувств, которые переполняли ее секунду назад. – Будь дома мой Гораций, он бы проводил тебя, но ты и сам найдешь, туда ведет тропинка. Это семейное кладбище, огражденное невысоким заборчиком. – Она вдруг смягчилась. – А когда сходишь туда, возвращайся к нам, я подыщу тебе что‑нибудь получше объедков.
Она поспешила на кухню. Элвин последовал за ней.
У кухонного стола стояла колыбелька, в которой спал младенец, время от времени беспокойно ворочающийся. Что‑то в малыше было не так, но Элвин никак не мог понять, что именно.
– Спасибо за вашу доброту, мэм, но я не попрошайка. Я честно отрабатываю свою еду.
– Вот слова истинного мужчины – ты как две капли воды похож на своего отца. Мост, который он построил через Хатрак, стоит до сих пор, все такой же крепкий. Но ты иди, навести кладбище и возвращайся.
Она склонилась над огромной лоханью теста на столе. Элвину на мгновение показалось, что она плачет и слезы ее незаметно капают прямо в тесто. Ей нужно побыть одной.
Он перевел взгляд на малыша в колыбельке, и до него наконец дошло, чем так поразил его младенец.
– Это ж чернокожий малыш! – воскликнул он.
Она перестала месить, оставив руки наполовину погруженными в тесто.
– Да, малыш, – сказала она, – моймалыш. Я усыновила его, и он теперь мой сын, а если ты станешь прохаживаться насчет цвета его кожи, я тебя мигом в тесто раскатаю.
– Извините, мэм, я не имел в виду ничего постыдного. Просто у него такое лицо, что мне показалось, ну…
– Да, он всего лишь наполовину чернокожий. Но я воспитываю его белую половину и воспитываю так, как если б он был моим родным сыном. Мы назвали его Артур Стюарт.
Элвин сразу понял соль шутки:
– Да, по‑моему, еще никто не награждал чернокожего младенца королевским именем.
– Не сомневаюсь, – улыбнулась она. – Ну все, иди, мальчуган. У тебя имеется долг перед погибшим братом, и не стоит тянуть с его возвращением.
Найти кладбище оказалось нетрудно, и Элвин с благодарностью отметил, что на могиле его брата Вигора стоит камень и ухожена она так же заботливо, как и все остальные. Здесь находилось всего несколько могил. На двух плитах стояло одно и то же имя: «Крошка Мисси» – и даты рождения‑смерти, судя по которым девочки умерли еще в младенческом возрасте. На другом камне была вырезана надпись «Деда», вслед за которой шло настоящее имя и даты, свидетельствующие о долгой жизни. Четвертая могила принадлежала Вигору.
Он встал на колени у могилы брата и попытался представить, каким был Вигор. Наверное, таким же, как Мера, любимый брат Элвина, с которым Эл попал в плен к краснокожим. Вигор скорее всего был похож на Меру. Или, наоборот, Мера похож на Вигора. Оба не колеблясь шли на смерть ради спасения своей семьи. «Смерть Вигора спасла мне жизнь, когда я еще не родился, – подумал Элвин. – Он держался до последнего вздоха, чтобы, родившись, я стал седьмым сыном седьмого сына». Ведь обязательным условием было то, чтобы все предыдущие шесть братьев были живы. Такое же мужество, такую же силу и готовность к самопожертвованию проявил Мера, который, не убив ни единого краснокожего и чуть не погибнув сам, пытаясь предотвратить бойню на Типпи‑Каноэ, принял на себя то же проклятие, что и отец с остальными братьями. Теперь и на его руках будет проступать кровь, если он не расскажет встречному незнакомцу истинную повесть о безжалостном убийстве ни в чем не повинных краснокожих. Поэтому, склонившись над могилой Вигора, Элвин почувствовал, будто бы сидит у могилы Меры, хотя Мера был жив‑здоров.