– Казалось, он рывком преодолел некое внутреннее сопротивление и как бы сдался на милость доктора; тревога по-прежнему читалась в глазах, но панцирь самозащиты был уже сброшен. – Но тогда я еще не был вполне уверен в том, на что жалуюсь…
– Расскажите о первом случае, когда были уверены.
– Это когда мне уже минуло семнадцать… Жил я тогда с родителями, и у нас гостила, вернее, загостилась моя тетка по материнской линии. После развода она потеряла работу и сидела на минимальном пособии. И, по-моему, была малость не в себе. Мы жили в обычной трехкомнатной малогабаритке, и она практически никуда из нее не выходила. Достала этим мать мою, а свою сестру, буквально до печенок. Ни с кем не считалась – тетка Этель, я хочу сказать. Свинячила в ванной – у нас тогда еще была собственная ванна. Обожала меня дразнить – в самом дурном смысле слова. Входила в мою комнату в распахнутой пижаме и всякие такие штуки. Тетке, кстати, еще и тридцати не было. А это, понятное дело, причиняет известные неудобства. Я был тогда девственник, ну и… вы понимаете. Известно ведь, подросток. Хозяйство торчком, и на все клюешь, как пескарь. Я страшно переживал, буквально возненавидел самого себя. Она ведь была все-таки моей родной теткой…
Орр посмотрел на доктора, чтобы проверить произведенное впечатление, – и убедился, что доктор в искренности его исповеди вроде бы не сомневается, во всяком случае не выражает явно своего отношения.
С чем только не доводилось сталкиваться Хаберу в медицинской практике. И он давно пришел к выводу, что вседозволенность конца двадцатого столетия сексуальных фобий и комплексов породила ничуть не меньше, чем некогда строгий пуризм века девятнадцатого. Похоже, Орр всерьез опасается, что доктора удивит его нежелание делить постель с собственной тетушкой. Хабер постарался придать своему лицу выражение пытливой заинтересованности, и пациент продолжил:
– Ну вот, тогда и начались тревожные сны, и во всех фигурировала тетка Этель. В самых разных обличьях, порой совершенно неузнаваемая, ну как это и бывает порой во сне. Как-то, например, предстала в виде белой кошки, но я почему-то все равно знал, кто она на самом деле. В конце концов, как-то раз, после посещения киношки, где тетка всячески прижималась и терлась об меня действительно как кошка, когда по возвращении домой мне не без труда удалось ее спровадить восвояси, я и увидел тот самый сон. Очень яркий и отчетливый. Мог бы пересказать его, когда проснулся, до мельчайших подробностей. Мне снилось, что тетка Этель погибла в автокатастрофе где-то под Лос-Анджелесом, а нас о несчастье оповестили телеграммой. Мать, стоя над плитой, кропила варево в кастрюле слезами, я от души сопереживал ей, соображая, чем бы утешить, и не в состоянии был абсолютно ничего придумать… Вот и все, пожалуй, если вкратце. Проснувшись поутру, выскочил из комнаты – диван в гостиной пуст. Тетки и дух простыл, никаких следов, хоть шаром покати. Родители и я, больше в квартире никого… И не то чтобы она просто вышла куда-то или внезапно уехала, никому не сказавшись. Онаникогда у нас и не гостила. Не стоило спрашивать родителей, не было в том нужды – я и сам этопомнил прекрасно. Я знал, что тетка Этель погибла в автокатастрофе полтора месяца назад по пути домой после встречи с адвокатом. По поводу предстоящего развода. Скорбное известие мы получили по телеграфу сразу же после трагедии. И весь мой сон оказывался как бы простым отображением произошедшего. Только ничего такого ведь не было – до того, как я увидел свой сон. Понимаете, я ведьодновременно помнил также и то, что она жила у нас, спала на диване в гостиной, свинячила в ванной, флиртовала со мной – вплоть до прошлой ночи.
– Но ведь ничего в квартире на это не указывало? Доказательств никаких не осталось?
– Абсолютно никаких! Ни следа. Тетки как не бывало. И никто, кроме меня, не помнил о ее житье-бытье в нашей квартире. А я, стало быть, просто что-то перепутал. Вот так вот.
Погрузившись в задумчивость, Хабер кивнул и рассеянно потеребил бородку. То, что поначалу казалось случаем легкой наркотической зависимости, на поверку оборачивалось серьезным помрачением рассудка. Доктору еще не доводилось сталкиваться со столь стройной системой галлюцинаций, изложенной к тому же вполне связно и внятно. Судя по всему, Орр не обычный шизофреник, напротив – на вид вполне разумный человек, умеющий соблюдать приличия, а его не слишком очевидные шизоидные заскоки носят, по-видимому, нерегулярный характер. Правда, для полноты диагноза в больном явно недоставало того нескрываемого внутреннего апломба, что присущ всем подобным больным, – что-то у Хабера тут пока не вполне складывалось.
– А почему вы так уверены, что родители изменения реальности не заметили?
– Но они ведь не видели моего сна. Хочу сказать, что именно он и изменил всю реальность. То есть создал иную, с иным прошлым и с памятью об этом ином прошлом. А прожив это новое прошлое, иметь воспоминания о каком-то другом родители никак не могли. А я мог, я помнил оба, так как был там… в самый момент… в момент изменения. Только так я и мог объяснить себе все. Звучит дико, понимаю, но нужно же было найти хоть какое-то объяснение, иначе выходило, что я попросту сбрендил.
Нет, решил Хабер, этот паренек определенно не кисейная барышня, не размазня.
– Не мне судить об этом, мистер Орр. Я имею дело с фактами. И все выверты сознания для меня те же факты, можете поверить. Когдарассматриваешь чей-либо сон записанным черным по белому в виде ЭЭГ, то есть электроэнцефалограммы, что мне приходилось делать тысячи и тысячи раз, о его содержании уже не можешь говорить как о чем-то нереальном. Сновидения существуют, они представляют собой нормальный событийный ряд, они оставляют за собой видимый след. Ладно, поехали дальше. Полагаю, вам приходилось видеть и другие сны с тем же самым эффектом?
– Приходилось. Но не слишком часто. Только в стрессовом состоянии, когда разволнуешься. А вот сейчас, в последнее время, они как бы… стали случаться чаще. И меня это начинает беспокоить.
Хабер подался вперед:
– Почему?
Орр ошарашенно захлопал длинными ресницами:
– Почему… что?
– Почему вас это беспокоит? – уточнил вопрос доктор.
– Потому что я отнюдь не желаю менять порядок вещей! – воскликнул пациент, как бы объясняя нечто самоочевидное. – Кто я такой, чтобы решать, чему и как быть? Не мое это дело, к тому же я даже не в состоянии проконтролировать что-либо – за меня все решает во сне мое подсознание. Я пробовал заниматься самовнушением, проштудировал несколько, фолиантов, но толку от этого как от козла молока. Сновидения – штука непоследовательная, личностная, иррациональная, они вне морали, наконец, как вы сами изволили утверждать только что. Они поднимаются из самых темных глубин нашего подсознания, ну, какая-то часть, во всяком случае. Я ведь вовсе не желал смерти бедняжке Этель. Просто хотел убрать ее из своей жизни, отодвинуть со своего пути. Ну а мой сон взял да нашел более радикальное решение. Сновидения всегда выбирают что попроще и поэффективней. Таким образом я и убил свою тетку. С помощью автомобильной аварии, случившейся за тысячу миль и шесть недель назад. И всецело несу за это моральную ответственность.
Хабер снова ухватился за бороду.
– Ага, – задумчиво протянул он, – тогда-то и налегли вы на лекарства, подавляющие сновидения. Чтобы в дальнейшем избежать чувства вины?
– Да. Снотворное как бы размывало мои сновидения, делало их совершенно туманными.