Колхоз тоже какой-то... - он смотрит на меня прищурившись, земля у них лучше, что ли?.. Или, может, климат такой подходящий, а? Ты как думаешь?
Неладное с ним что-то.
- Не знаю, - говорю я. - Может, и климат. Я этой картины не видел.
Потрескивает огонек в лампе. Словно она рассказывает что-то. А что, никак я понять не могу. Слов расслышать не умею.
- До света тоже руки вот еще не дотянулись, - говорит Абношкин и смотрит на лампу. - Мужиков мало...
- А Вере, наверное, и в самом деле замуж пора, - говорю я.
- Приглянулась она тебе?
- Ну что вы!
- А что ж? Она красивая, скромная. Тут за ней один инспектор молодой бегал, - он смеется с натугой, - потом узнал про нее: батюшки, отец вредитель. И всё. Кому охота с пятном-то ходить. Верно?
- Неверно, - говорю я.
- Ну, как знаешь, - хрипит он и смотрит на меня с прищуром, словно изучает.
Ладно, Абношкин, я ведь не ребенок. Нечего меня изучать. Я не из пугливых. Нечего...
- Только ты учителей-то ваших не соблазнишь столбы копать, - говорит он.
- Почему это?
- Они свое любят... А бесплатно-то копать...
- Что же, я один буду? - говорю я. - На черта мне...
- А это как хочешь... - хрипит он. - Ты огурчика возьми. Они в самый раз. Бодрые...
И большой огурец с хрустом исчезает в его губах, больших, мягких и медленных.
ПУТИ ТВОИ НЕИСПОВЕДИМЫ
Вечер. Мы с Виташей идем на педсовет. В учительскую. Это будет знаменитый педсовет.
- Сейчас Шулейкин с тобой счеты сведет, - смеется Виташа. - Он давно готовится. Он это умеет.
Пришла пора. Я знаю. Я чувствовал приближение грозы. То бьет, то ласкает. Неспокойно ему со мной.
- Потягаемся, - говорю я спокойно.
Он смеется.
- А ты, Виктор Павлович, как раз и припомнишь ему всё, да? Припомнишь? - говорю я. - Ты ведь помнишь, как в драку рвался?
Он смеется. Потом говорит:
- Ладно, не горюй. Одна голова хорошо, а две лучше. Что-нибудь придумаем.
- Смотри, - говорю я.
Он смеется:
- Ладно, ладно. У нас тоже свои принципы.
А в учительской, как всегда, все уже расселись. Шулейкин отдает последние распоряжения. Вот сейчас наш корабль отвалит от причала и уйдет в неизвестность. Он стар, этот корабль. Корпус его скрипит. Ржавчина его изъела. Лишь краска свежа на его бортах и дыры аккуратно заткнуты тряпочками; хоть и тряпочками, а заткнуты... Но чего-то все-таки не хватает... Не пойму чего. Уж очень тихо все сидят. И лица у всех немного вытянуты.
Виташа подталкивает меня в бок. Я вижу: в углу сидит заведующий районо Петунин. Маленький круглый человечек с наголо обритой головой.
Я здороваюсь с ним. Он кивает мне едва-едва. Ну вот. Меня будут бить по всем правилам и в присутствии начальства. Крикнуть, что ли: "Э-э-эх!.. Да ну вас всех к черту" - и уйти?.. Это им важно запротоколировать комедию. А мне она не нужна... Мне самолюбие дороже. Я не жулик...
Мы садимся с Виташей у печки. Две лампы льют желтый, трусоватый свет. Курить можно. И уже дышать нечем. Что же дальше-то будет?..
Идет педсовет. Обсуждаются всякие дела. Я почти ничего не слышу. Ерунда какая-то всё... Меня не упоминают... Пока. Интересно, как Шулейкин будет меня уничтожать? Я скажу ему: "Всё вы врете!" - а он скажет: "Ну вот, видите?.." - а Мария Филипповна скажет: "Он всегда кичится!.. Подумаешь, университет окончил..." Только бы мне не принимать всего всерьез. Не поддаваться. Пусть не думают, что я готов в петлю... Черта с два!
Вдруг кто-то произносит мою фамилию. А я ловлю себя на том, что, как собака, поворачиваю ухо в ту сторону и настораживаюсь. И это меня смешит...
- Сейчас драчка начнется, - шепчу я Виташе.
Он ободряюще улыбается мне.
Потом объявляется перерыв. А шума обычного нет. Все сидят почти неподвижно. Все косятся на Петунина. А он встает и катится в мою сторону. И спрашивает меня:
- Ну, как у вас дела?
- Да вот сечь меня собираются, - говорю я.
Виташа мелко смеется.
- Сечь? - говорит Петунии. - Ну не без этого...
- Конечно, - говорю я.
- Наверное, есть за что...
- Наверное, - говорю я.
- А на вас жалуются, что успеваемость низкую даете, - говорит Петунин.
- Не всё сразу, - говорю я.
Мне теперь всё равно. Я прекрасно понимаю, к чему он клонит.
- Значит, конфликт с директором?
- Вам видней, - говорю я.
- А может быть, на вас наговаривают?
Мне чудится издевка в его словах. Петунии откатывается на свое место. Я сажусь.
- Ничего не понимаю, - говорю я.
- Н-да, - говорит Виташа. - Дело темное...
И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещенный лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны...
- ...Откололся от коллектива... Противопоставил себя...
- Правильно, - говорит Мария Филипповна.
Я смотрю на Петунина. Он слушает Шулейкина и кивает головой.
- ...Самая низкая успеваемость по письменному русскому... Был Виктор Павлович... Катастрофа...
- Был я на уроке,- говорит Виташа,- и не на одном...
Скажи им, Виташа, скажи...
- ...Такой отсебятины я еще не встречал... Для чего же существует Министерство просвещения, а?
- Может быть, мне уйти?! - вскакиваю я.
- Может быть, вы мне договорить дадите? - говорит мне Виташа.
- Спокойнее, - говорит Петунин.
- Вот так он всегда, - говорит Мария Филипповна.
Ну погодите, погодите же!..
- Вы хвастались ученикам, - говорит мне Шулейкин, - что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы - это чепуха...
- Кто вам сказал? - говорю я.
- Это неважно, - говорит он.
- Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство... - Я кричу.
- А зачем кричать? - спокойно говорит Шулейкин.
- Умейте ответ держать, - говорит Мария Филипповна и смотрит на Петунина.
А мне плевать на Петунина! Плевать!..
- А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, - негромко говорит Петунин из своего угла...
Становится ужасно тихо. Дым папиросный уносится к потолку. Виташа подталкивает меня под бок. У Марии Филипповны белеют губы.
- Вы оскорбляете учителя, не имея на то основания, - говорит Петунин Шулейкину.
- У меня все факты... Вот, - говорит Шулейкин и показывает кипу бумаг.
- Без фактов нельзя вести серьезный разговор, - говорит Петунин.
- Да вот же факты, Петр Сергеевич! - говорит Шулейкин и пытается улыбнуться.
- Взяли вдруг и обвинили, - говорит Петунин, - а фактов-то и нету...
- Да вот факты, - растерянно говорит Шулейкин.
- Эдак мы все друг друга начнем поносить. Что же будет? - говорит Петунин жестко, - Без фактов нельзя.
- Я все факты имею, - почти шепотом, безнадежно говорит Шулейкин.
- Вы лучше скажите, куда вы деваете контрольные работы, - говорит Петунин, - которые вам лень проверять? Сжигаете, да?
Шулейкин молчит. Что это происходит? Меня защищают?
- А во что он школу превратил! - кричит Виташа. - Все из-за него перегрызлись. Вы бы посмотрели, как он несправедливо картофельные участки распределял! И всякие разговоры... И на стенках всюду написано: "Кобель". Это о ком? Разве таким должен быть директор?!
Шулейкин пунцов, как переспевший помидор. И жалкая улыбка шевелится на его губах. А может быть, он плачет?.. А Виташа кричит, как Шулейкин по ночам прокрадывается к одной вдове...
- Это уже сплетни, - тихо говорит Шулейкин.
- Продолжайте, Виктор Павлович, - требует Петунин из своего угла.
Что делается?! Неужели это всё из-за меня?
- Гы-гы, - говорит Маракушев, - а вы ведь, Михаил Андреевич, мне дров нарочно не давали, пока снег не пошел.
- Врете вы все, - говорит Шулейкин, не поднимая головы.
- Нет, он не врет! - стучит Петунин ладонью по столу.
- Гы-гы,- говорит Маракушев.- Вру, вру... А вот не вру!
- Так ему, гаду,- шепчет мне Виташа.- Допрыгался...
Что делается!.. Шторм. Ураган. Корабль сейчас на дно пойдет.