Отличались они друг от друга лишь тем, что Фактарович чесал голову и наворачивал на палец кольца своих черных волос, Москвин же головы не трогал, а почесывал когтистым пальцем босой ноги косточку, выпиравшую из-под синей штанины галифе.
Рыжий старик Верхотурский сидел у окна и читал книгу. Весеннее солнце светило ярко, и соломенные жгуты, в которые был вплетен лук, свисали по стенам комнаты, как косы неведомых блондинок.
Широкий лоб Верхотурского, кисти рук, рот, громкое дыханье - все было большим и тяжелым. Читая, он недоуменно поднимал брови, пожимал плечами и делал кислое лицо. Потом он захлопнул книгу и, подойдя к стене, прочел объявление о турнире. Он был порядочно толст и, читая, упирался животом в стену.
- Вот что, дети Марса, - сказал он, - военкомам не надлежит писать "выигравшим считается выигравший".
Игроки молчали.
- Послушайте, - сказал Верхотурский, - вы слишком рано устроили состязание.
Партию выиграл Москвин.
- Шах, он же и мат, - загоготал он, быстро смешав фигуры.
Фактарович зевнул и пожал плечами.
Потом Москвин рисовал громадный зеленый ноль и при этом давился от смеха, хлопотливо всплескивая руками.
- Очень хочется есть, - сказал Москвин, любуясь листом на стене.
- Еще неизвестно, доживем ли мы до еды, - ответил Фактарович.
Они заговорили о происшедшем. Ночью польская кавалерия ворвалась в город. Очевидно, галицийские части открыли фронт. Красных в городе было мало, один лишь батальон чон 1.
Чоновцы отступили, и город достался полякам тихо, без пулеметного визга и хлопанья похожих на пасхальные яички гранат.
1 Чон - часть особого назначения.
Они проснулись среди врагов, два бледнолицых от потери крови военкома, приехавшие с фронта лечить раны, и еще третий, старый человек, с которым они познакомились только вчера. Он совершенно случайно задержался в городе из-за порчи автомобиля. И доктор, у которого жили военкомы, ожидая, пока исправят электрическую станцию и можно будет включить сияющую голубым огнем грушу рентгеновской трубки, ввел его в столовую и сказал:
- Вот, пожалуйста, мой товарищ по гимназии, а ныне верховный комиссар над...
- Брось, брось, - сказал рыжий, и, оглядев диван, покрытый темным бархатом, полку, уставленную китайскими пепельницами из розового мрамора, каменными мартышками, фарфоровыми львами и слонами, он подмигнул в сторону узорчатого, как Кельнский собор, буфета и сказал: - Да-с, ты, видно, не терял времени, красиво живешь.
- Ах какие глупости! - сказал доктор. - Все это теперь можно купить за мешок сахару-рафинада и два мешка муки.
- Брось, брось... - ухмыльнулся рыжий. - Он протянул военкомам свою мясистую большую руку и пробурчал: - Верхотурский. - И оба военкома одновременно кашлянули, одновременно скрипнули стульями, переглянулись и значительно подмигнули друг другу.
Потом пришла в столовую добрейшая Марья Андреевна и, узнав, что Верхотурский - товарищ мужа по гимназии, вскрикнула, точно ее кто-то ущипнул, и заявила, что, пока Верхотурский не поест, не выспится на мягкой постели, она его не отпустит. Ночевал он в одной комнате с мальчиками - так звала Марья Андреевна военкомов.
Утром к ним зашел доктор; он был в мохнатом халате, на его седой бородке блестели капельки воды; щеки, покрытые фиолетовыми и красными веточками жилок, подергивались.
- Город занят польскими войсками, - сказал он.
Верхотурский посмотрел на него и рассмеялся:
Ты огорчен?
- Ты понимаешь ведь, о чем я говорю, - сказал доктор.
- Понимаю, понимаю.
- Вы бы могли переодеться и уйти, может быть это будет лучше всего, черным ходом, а?
- Ну нет, - сказал Верхотурский, - если мы уйдем сегодня, то попадемся, как кролики, на первом же углу. Сегодня мы не уйдем и завтра, вероятно, тоже не уйдем.
- Да, да, может быть, ты и прав, - сказал доктор, - но, понимаешь...
- Понимаю, понимаю, - весело сказал Верхотурский, - я, брат, все понимаю.
Они стояли несколько мгновений молча, два старых человека, учившихся когда-то в одной гимназии, и смотрели друг на друга. В это время вошла Марья Андреевна. Доктор подмигнул Верхотурскому и приложил палец к губам.
- Доктор вам уже сказал, что у нас вы в полной безопасности? спросила она.
- Именно об этом мы сейчас говорили, - сказал Верхотурский и начал смеяться так, что его живот затрясся.
- Клянусь честью, ты меня не понял, - сказал доктор, - я ведь думал...
- Понял, понял, - перебил Верхотурский и, продолжая смеяться, махнул рукой.
И они остались в комнате, уставленной мешками сахара, крупы и муки. На стенах висели венки лука, длинные связки коричневых сухих грибов. Под постелью Верхотурского стояло корыто, полное золотого пшена, а военкомы, подходя к своим дачным складным кроваткам, ступали осторожно, чтобы не повредить громадных глиняных горшков с повидлом и маринованными грушами, стеклянных банок с малиновым и вишневым вареньем. Они ночевали в комнате, превращенной в кладовую, и, хотя комната была очень велика, в ней негде было повернуться, ибо Марья Андреевна славилась как отличная хозяйка, а доктор имел большую практику в окрестных деревнях.
II
- Положение хуже губернаторского, - сказал Фактарович.
- Да, хуже, - подтвердил Москвин.
Фактарович подошел к окну. Площадь была пуста.
- Как много камней, - удивленно пробормотал он и спросил: - Что же делать?
- А я почем знаю? - ответил Москвин.
- Продолжать шахматное состязание, - предложил Верхотурский.
- Вам смешно, - сказал Фактарович, точно Верхотурский был в лучшем положении, чем он и Москвин.
- Пожалуйста завтракать! - крикнула в коридоре Марья Андреевна.
Они пошли в столовую. Москвин посмотрел на стол: белый хлеб, масло, мед, повидло, большая кастрюля сметаны, на блюде в облаке пара высилась гора лапши, смешанной с творогом, в глубоких тарелках редька, соленые огурцы, кислая капуста.
- Э, как-нибудь, - крякнул Москвин и сел за стол. Он первым справился с лапшой, и Марья Андреевна спросила:
- Вам можно еще?
- Большое спасибо, - сказал он и ударил под столом ногами.
- Большое спасибо - да или большое спасибо - нет? - рассмеялась Марья Андреевна и положила ему вторую порцию,
- Если можно, я тоже съем еще, - сердито сказал Фактарович и подмигнул шумно глотавшему и почему-то очень смущенному Москвину.
В столовую вошел длиннолицый мальчик в очках, лет четырнадцати-пятнадцати. К груди он прижимал толстую книгу в блестящем желтом переплете.
- А, Коля, - сказали одновременно Фактарович и Москвин.
Мальчик пробормотал:
- Здравствуйте.
После этого он споткнулся и, садясь, так загрохотал стулом, что Марья Андреевна вскрикнула.
Мальчик ел, глядя в книгу, и ни разу не посмотрел в свою тарелку...
- Вы не боитесь, юноша, угодить себе вилкой в глаз? - спросил Верхотурский.
Мальчик мотнул головой.
- Ах, это несчастье! - сказала Марья Андреевна. - У меня сердце обливалось кровью, пока я привыкла.
- Доктор, доктор, - закричала она, - завтрак давно простыл! - и, обращаясь к Верхотурскому, сказала: - Вы поверите, за тридцать лет не было случая, чтобы он пришел вовремя к столу. Вечно приходится по десять раз подогревать и носить из кухни в столовую. Прислуга его ненавидит за это.
В дверях показался доктор.
- Иду, иду, иду... Помою руки и моментально сажусь за стол.
Москвин и Фактарович рассмеялись.
- Да, - сказал Москвин - мы здесь четвертый день, и каждый раз доктор говорит: "Помою руки и сажусь обедать" - и уходит на час.
Но на этот раз доктор пришел вовремя. Он вошел стремительной походкой, откинул ногой завернувшийся угол дорожки, сорвал листочек с календаря, щелчком сбил осколок яичной скорлупы, поднял с полу бумажку и бросил ее в полоскательницу.