Мгновенно встал на ноги – и приставил кинжал к горлу противника…
Велико его удивление: перед ним не лицо предателя китайца, а широко распахнутые голубые глаза… Женщина тяжело дышит, упершись большим животом в его ноги, – он даже чувствует движения еще не родившегося ребенка. Та самая незнакомка из Страны заходящего солнца, которую они с Маффео и Никколо нашли посреди степи! Это зрелище привело его в такое замешательство, что он невольно опустил кинжал.
– Что тебе здесь надо?!
Она уставилась на него так, будто встретилась с призраком. Дрожит всем телом и, кажется, потеряла дар речи. И все же его раздирали сомнения. Умный мужчина никогда не должен верить женщине, к тому же явившейся из Небытия, прекрасной чужестранке с глазами цвета неба и волосами, сплетенными из золота. Может быть, она послана сюда, чтобы совратить его?!
– Что тебе надо?! – повторил он, на этот раз более суровым тоном. – Как ты осмелилась коварно заползти сюда?!
Чтобы подчеркнуть значение своих слов, он снова приставил клинок к ее белоснежной шее.
– Я… мне очень… я и не думала… заползать сюда… Просто прогуливалась и заблудилась.
– Ах, ты заблудилась?! – вскричал Джинким. – И почему-то оказалась именно в моих покоях!
– Я же сказала, что очень сожалею! – с чувством воскликнула она. – И не подозревала, что попаду…
Не оправдывается, не умоляет о пощаде. И тут он увидел в ее глазах то, что тронуло его до глубины души, и понял: не убьет ее, что бы она ни совершила.
– Ты должна оставаться в покоях Маффео! – И Джинким вложил кинжал в ножны.
От этой женщины не исходит никакой угрозы. Можно притвориться, пустить фальшивую слезу, налгать с три короба, но нельзя подделать страх – истинный, идущий из глубины души.
Этот страх он чует носом.
– Всех этих недоразумений можно избежать. Сейчас тебя проводят обратно. – Он покачал головой. – Женщине никогда не следует ходить по дворцу без сопровождения. Попади ты в руки китайцев или, чего доброго, арабов – кто знает, что бы с тобой случилось. – Он слегка дотронулся до ее щеки. – Послушайся моего совета: никогда не покидай свои покои!
Джинким открыл дверь и позвал двух стражников, чтобы приказать: «Проведите чужестранку туда, где ее место!» Не успел открыть рот, как в двух метрах от него как из-под земли вырос Ахмад, министр финансов Хубилая. Для Джинкима это один – не считая китайцев – из злейших врагов Хубилая. Как и Зенге – тот, по рассказам старух, занимается колдовством и черной магией.
– Мир тебе, благородный Джинким, брат и престолонаследник великого хана! – Ахмад поклонился, правой рукой коснувшись груди, рта и лба. – Ты пожелал говорить со мной?
Учтивости арабу не занимать. По наивности, граничащей с глупостью, Хубилай высоко ценит «деловые качества» Ахмада.
Но Джинкима трудно купить внешней приветливостью и красивыми, цветистыми фразами. Он убежден: министр финансов ведет скрытую игру – бессовестно обманывает хана. Доказать это пока не удается – араб хитер и скользок, как змея. Из всех передряг выползает, всегда: не раз пытались его обвинить в мошенничестве – он выходит сухим из воды. Мастерски – арабы славятся этим искусством – передергивает слова и преподносит все в выгодном для себя свете.
Однако Джинким надеялся в скором будущем с помощью Маффео представить Хубилаю неопровержимые свидетельства неблаговидных дел Ахмада, которые тот проворачивал за спиной брата.
– Да, Ахмад. Великий хан вот-вот вернется. Я хотел поговорить с тобой о торжествах по случаю его возвращения.
Ахмад сделал легкий поклон.
– А кто эта… женщина? – И поднял брови, указывая на Беатриче. – Она будет присутствовать при нашей беседе? Может быть, мне зайти позже, когда ты утолишь свою жажду?
– Нет. – Джинким с трудом подавил гнев – он никогда не понимал пренебрежения, с каким многие арабы обращались со своими женщинами. Даже к слугам относились лучше.
Но на этот раз он особенно взъярился, даже чувствовал непреодолимое желание запустить кулак в острый, крючковатый нос араба – попортить ему физиономию. И когда-нибудь он это сделает – обязательно, но не сегодня.
– Она гостья Маффео. Заблудилась, прогуливаясь по дворцу. – И кивком велел двум воинам подойти ближе. – Отведите эту женщину в покои Маффео!
Джинким видел, как Беатриче с благодарностью, молча поклонилась ему и последовала за воинами. Но выражение ее глаз, когда она прощалась с ним, снова его смутило. Ему показалось, что Ахмад ей тоже ненавистен, она словно хочет что-то сказать ему, предостеречь… Но, может быть, он ошибается? Поневоле смотрел ей вслед: осанка у нее прямая и гордая – осанка воительницы. С большим трудом оторвал от нее взгляд.
В следующие дни Беатриче не решалась выйти из дома. В первый раз отделалась испугом, не стоит испытывать судьбу. Кто знает, в какую историю она может еще попасть? Здешние мужчины, как видно, вспыльчивы и непредсказуемы. А если кому-нибудь из них взбредет в голову проверить на ней остроту своего кинжала? Но хуже всего попасться на глаза этому Ахмаду. Заметил ли он ее, когда она подслушивала тот разговор, – не знает, полной уверенности у нее нет. Поведение его, когда он пришел к Джинкиму, сочла странным – в его голосе и глазах проскальзывало что-то подозрительное, настораживающее.
Долгими часами сидела она в своей комнате. Минг регулярно приносила ей еду и лечебный чай, одевала и мыла ее, но относилась к ней по-прежнему как к неразумному существу. Не произносила ни слова, однако своей манерой презрительно кривить рот ясно демонстрировала Беатриче свое пренебрежение.
Иногда выражение лица Минг приводило Беатриче в ярость. С удовольствием сбила бы с нее спесь… Однако в голову не приходило ни изречения из Будды или Конфуция, ни меткой поговорки – козырнуть бы ими и поставить Минг на место. Вот и молчала, наслаждаясь единственными своим преимуществом перед китаянкой: она ей приказывает, а не наоборот.
Замечала ли та, что Беатриче втайне стыдится своего унизительного положения?
Часы и дни тянулись невыносимо долго. Она-то как человек двадцатого, даже двадцать первого века привыкла к телевидению, газетам, разным развлечениям. Часто жалела, что работа отнимает слишком много времени – не остается его на чтение, фильмы, спектакли и прочее.
Здесь времени у нее предостаточно, но нет ничего – ни телевидения и кино, ни радио, книг, театров, концертов… Поговорить и то не с кем! Она так изнывала от безделья, что соскучилась даже по немилой гладильной доске.
Беатриче подолгу стояла у окна, мечтая увидеть перед собой не ханский двор Шангду, а знакомые купола и крыши мечетей и домов Бухары. Закрывала глаза, переносясь мыслями туда…
Вот входит к ней Али, благоухая травами… кладет ей руку на плечо и целует в затылок, нашептывая в ухо слова, полные любви… Не раз наворачивались слезы. Никак не укладывается в голове, что Али аль-Хусейна давно нет в живых, очень давно… Не суждено ему узнать, что она ждет от него ребенка.
Внезапно женщина ощутила новый приступ схваток – как там, в больнице. Но болей нет, просто живот время от времени, со строгой периодичностью, становится твердым, как доска, – плохой признак.
А ведь она очутилась в Средневековье – вокруг мириады опаснейших микробов и бактерий, кишат повсюду – в воздухе и воде, на каждом предмете и куске ткани… В Шангду в тринадцатом веке свирепствовали чума и проказа – об этом она читала в учебнике, готовясь к государственному экзамену. Каких только страшных болезней тогда не существовало! Сейчас-то их нет, о них забыли благодаря успехам современной медицины. Боже мой, как можно жить без обеззараживающих средств, без антибиотиков?! Выжить в таких условиях ее ребенку почти невозможно.