Увидев Винну с мужчиной, она почувствовала прилив небывалого гнева. Девушка попыталась убедить себя, что это праведный гнев по отношению к отступнице, которая предала всех сестер и послушниц ордена, добровольно встречаясь с мужчиной. Как могла она так поступить! Но помимо воли Джоанну снедало любопытство. Ей так хотелось узнать, что же у них было дальше? Что они делали там, в густой траве? И почему Винна добровольно встречается с этим птицеловом, подвергая себя риску быть пойманной с поличным?
Джоанна вспомнила плачущую мать и бранчливого, грубого отца, и это воспоминание снова вызвало в ней прилив праведного гнева. Мужчины обижают женщин! Возможно, Винна просто еще не знает об этом, но рано или поздно ей придется узнать. Возможно, это и будет Божьей карой за ее проступок!
Истово перекрестившись, Джоанна смиренно попросила у Господа прощения за то, что позволила своим мыслям дерзновенно проникнуть в сферы, подвластны одному Богу и приписать ему свое личное, земное, а следовательно, несовершенное чувство справедливости.
Она простояла коленопреклоненной на каменном полу, пока в монастыре не зазвонили к полуденной молитве. Джоанна присоединилась к остальным послушницам и опустилась на скамью в часовне. Сестры-монахини в белоснежных одеяниях сидели отдельно, по другую сторону прохода. Девушка чувствовала, что никакими молитвами ей не очиститься от одолевавших ее греховных мыслей.
Она больше не сердилась на Винну, не осуждала ее за ее слабость. Ведь и у самой Джоанны столько недостатков, требующих искоренения! Неустойчивый характер, невоздержанность на язык. А также дерзостное стремление осуждать других. И еще ей никак не удавалось преодолеть свое неуместное любопытство. Что же они все-таки делали там, в траве? И когда они встретятся снова?
Молящиеся по знаку настоятельницы преклонили колени, и Джоанна, чьи ноги болели после недавней длительной молитвы, опускаясь на пол, невольно вскрикнула от боли.
— Ш-ш-ш! — раздалось неодобрительное шипение из уст не кого-нибудь, а самой Винны! Джоанна, нахмурившись, сосредоточила взгляд на своих сложенных для молитвы руках, изо всех сил борясь с приступом вновь охватившего ее гнева.
— … И да простит Он нам прегрешения наши, вольные же и невольные, яже в слове и в деле, яже в ведении и неведении, яже во дни и в нощи, яже во уме и в помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец, — знакомым монотонным голосом читала настоятельница.
Джоанну снова охватило чувство вины и раскаяния, и она в который раз пообещала себе не давать воли греховным помыслам. Она поборет гордыню. Она будет кроткой и послушной. Она никогда не станет никого осуждать. Но несмотря на эти благие побуждения, слушая мессу, которая читалась лишь частично, потому что причастие в Англии был запрещено папским указом, Джоанна не могла победить овладевавшего ею отчаяния. Похоже, что, несмотря на пять лет усердного послушничества, ей так и не стать хорошей монахиней, кроткой и скромной, проводящей свои дни в молитве или склонившись над вышиванием. Она так хотела бы довольствоваться именно такой жизнью, но…
Невольно мысли ее вновь вернулись к сцене, которую она наблюдала в лесу, и девушка тяжело вздохнула. Похоже, ей еще не раз придется сегодня произнести покаянную молитву.
Посетители появлялись в монастыре св. Терезы чрезвычайно редко. Джоанна приписывала это тому, что обитель расположилась вдалеке от людных мест, на уединенном мысе, далеко вдававшемся в Германское море, и всем известной бедности гилбертинского ордена. Монастырь св. Терезы не составлял исключения.
Насельницами его были преимущественно женщины, не нашедшие своего места в мирской жизни, отвергнутые обществом по тем или иным причинам: раскаявшиеся проститутки из Дарема и Йорка, а также из Линкольна, неимущие вдовы, не желавшие быть проданными своими сеньорами в новое замужество, и такие же бесприданницы, как и сама Джоанна. Всех их объединяло одно — отсутствие средств к существованию. Они могли предложить монастырю лишь самих себя, и это определяло плачевное имущественное положение обители. Оно вполне соответствовало идеям основателя ордена, Гилберта Семпрингемского 1 , благодаря чему гилбертинками становились те, кого не приняли бы другие монашеские ордена — цистерцианский, кармелитский, клюнийский.
Послушницы и сестры монастыря св. Терезы трудились не покладая рук, чтобы заработать на содержание обители, а следовательно, самих себя. Их искусные вышивки украшали многие английские церкви, а также стены парадных залов богатых рыцарских замков. Иглой добывали монахини свой хлеб насущный, и дважды в месяц тележка, нагруженная творениями их рук, выезжала из ворот монастыря на ярмарку в Йорк. Молитвой, вышиванием и работой в огороде были заняты все дни насельниц обители. Благодаря этим усилиям они сводили концы с концами и считали свое существование вполне сносным. Жизнь за стенами монастыря не сулила ни одной из них ничего хорошего.
Ввиду столь уединенной, скудной впечатлениями жизни, появление в обители любых посторонних лиц вызывало большой переполох и воспринималось как из ряда вон выходящее событие. И когда однажды, во время утреннего чтения Евангелия, сестра Эдит подошла к настоятельнице и что-то зашептала ей на ухо, все молящиеся как по команде вытянули шеи, сгорая от любопытства. Произнеся слова молитвы с несвойственной ей поспешностью, мать-настоятельница объявила, что на каменистой тропе, ведущей к монастырю, замечена группа путников.
Сестры и послушницы торопливо покинули здание часовни. Началась спешная подготовка к приему нежданных гостей. Весь монастырь охватило непривычное оживление. Самые молодые принялись мести каменные ступени, другие выносили столы, накрывая их для раннего ужина, поварихи бросились в кухню. С высокой башни над часовней одна из монахинь следила за продвижением путников.
Вот они обогнули каменную насыпь. Теперь спустились в лощину, где с меловой скалы стекает прозрачный ручей. А теперь переходят болото!
Джоанна переживала те же чувства, что и остальные. Ей не терпелось увидеть новые лица, услышать чужую речь, узнать, что делается в мире. В эту минуту она позабыла о своей решимости навсегда отказаться от суетных соблазнов мирской жизни, и ее радовала возможность хоть ненадолго рассеять скуку и монотонность монастырской жизни.
Вид всадников, въехавших во двор монастыря, внушал почтительный страх. Хотя они и прибыли без оружия и доспехов, лишь в руках одного из них реял вымпел — на аспидно-черном фоне кровавый орел, заключенный в белый круг, — весь облик пришельцев выдавал в них людей военных, прошедших не одно сражение. В их жестах и взглядах чувствовалась недюжинная сила, отвага и беспощадность к любому, кто осмелился бы встать на их пути.
Джоанна взглянула на предводителя отряда, и сердце ее сжалось в каком-то тревожном предчувствии.
Он не был ни особенно высок ростом, ни слишком широк в плечах — светловолосый гигант, ехавший рядом, превосходил его в том и другом, однако что-то неуловимое, какая-то незримая печать власти выдавала в нем человека, привыкшего повелевать, и резко выделяла его из числа его свирепых спутников.
«Барская спесь, — неодобрительно подумала Джоанна, — причем в десятикратном размере, только и всего».
Высокомерный предводитель всадников не понравился ей, однако она не в силах была отвести взгляд от его лица. Посадка его была прямой и гордой, но при этом какой-то очень цепкой и хищной.