— Господи, — догадался князь Петр, — ты о дочери моей, о Настеньке?
— Бедная Настя, бедная Настя…
— Не беспокойся, я найду ее, я обязательно ее найду! А вот и Таня, — князь Петр взял из рук Татьяны кувшин и чистый стакан, налил воды и поднес к губам Сычихи, осторожно приподняв ее голову над подушкой. — Пей, пей и поправляйся быстрее, блаженное ты создание…
Оставив Сычиху на попечении Татьяны, князь Петр вернулся в гостиную, где и застал жену — по обыкновению и в неизменной позе. Долгорукая неподвижно сидела на своем любимом диванчике — с выпрямленной спиной, уставившись в одну точку. Князь Петр замешкался при входе, так как еще не был до конца уверен в правильности принятого им решения, но в этот момент княгиня медленно повернула к нему голову, и ее ледяной взгляд неожиданно придал ему недостающей решимости.
— Маша, — холодным тоном обратился к жене князь Петр, — прошу тебя сейчас же следовать за мной.
— Но… — начала Долгорукая.
— Это не обсуждается! — прервал ее князь Петр. — Идем.
Княгиня нехотя поднялась со своего места и с видом агнца, отданного на заклание, последовала за мужем.
Войдя в спальную, князь Петр пропустил жену вперед, а потом снял с крючка на стене длинный, с головкой в виде льва, ключ от двери.
— Что это значит? — недовольным тоном спросила Долгорукая, заметив его движение. — Вы намерены запереть меня здесь? Я — пленница?
— Я считаю, что для всех нас будет лучше, если какое-то время вы посидите взаперти, — кивнул князь Петр.
— И это ваша благодарность за то, что я растила в ваше отсутствие наших детей, следила за хозяйством и оберегала вашу честь от досужих сплетен соседей?!
— Это всего лишь мера предосторожности. Вынужденная мера, ибо ваше поведение непредсказуемо.
— Хотите сказать, что делаете это ради моего блага? — с иронией осведомилась Долгорукая.
— Во имя нашего общего блага! Я беспокоюсь о вашем самочувствии, дорогая. И вместе с тем не хочу, чтобы ваше нездоровье обернулось для всей нашей семьи новыми бедами, — сухо ответил князь Петр.
— И я не могу оспаривать ваше решение?
— Вы можете говорить все, что вам заблагорассудится, но это не будет иметь совершенного никакого значения.
— Вы никогда прежде не были столь жестоки со мной!
— А вы прежде никого не убивали! И я не желаю, чтобы еще кто-нибудь пострадал от ваших рук.
— Вот как! — вспыхнула Долгорукая.
— Только так! — воскликнул князь Петр и вышел, заперев дверь на ключ.
Он понял, что не сумеет жить дальше, не открыв тайны рождения и исчезновения своей дочери. Но Сычиха ничем не могла ему сейчас помочь, и лишь Марфа знала те детали, что способны были прояснить все обстоятельства этого странного и запутанного дела.
Марфа, ах, Марфа… Князь Петр уже давно тяготился отношениями с ней. И не потому, что Марфа наскучила ему, — Долгорукий по природе был склонен к постоянству и не искал приключений на свою голову. Просто однажды он почувствовал, что любовь Марфы становится такой же обузой, в какую превратилась в свое время и любовь жены. Долгорукому нравились романтические посещения имения Корфа — тайна порождала азарт, а он, как известно, движет чувствами настоящего мужчины.
Князь был благодарен Марфе за спасение, но со временем ее опека превратилась в постоянный надзор за ним, а пребывание в заброшенном родовом имении стало напоминать тюремное заключение. И, прожив больше года с Марфой, князь Петр почувствовал, что тоскует по прежней жизни — по привычкам повседневного быта, по голосам детей и даже по бесконечному ворчанию Маши, которое издалека уже не казалось таким болезненным и раздражающим.
Но в силу природной склонности к меланхолии и из-за отсутствия стремления к резким переменам Долгорукий терпел свой новый образ жизни и даже находил в нем некоторую приятность.
Жизнь в лесу избавляла его от мыслей о предстоящем объяснении с женой и всем светом. Князь Петр не любил быть в центре пересудов и сплетен, он довольствовался тем, что есть, и радовался, если возникали в его жизни мелкие радости. Прежде такой радостью было его нечаянное счастье с Марфой, а после выстрела жены все, что недавно было немилым, обрело ореол потерянного им рая.
И лишь появление Лизы нарушило эту иллюзорную идиллию. Князь Петр бросился домой с небывалым энтузиазмом — бежал от всегда грустной и покорной Марфы, как еще совсем недавно спасался в ее объятиях от неугомонной и капризной жены. Жизнь сделала еще один поворот, но ожидания лучшего не оправдались.
Вернувшись домой, князь Долгорукий попал из огня да в полымя. За то время, что его считали умершим, Мария успела разрушить их семью. В отчаянии она творила несусветное, и последствия устроенной ею вакханалии требовали его немедленного вмешательства во все дела и в судьбы детей. Князь Петр был настроен весьма решительно, но ошибки молодости продолжали тянуть его за собой. И новость о существовании дочери, потерянной или насильно от него отлученной, привела Долгорукого в смятение и заняла первое место в его мыслях и в его душе.
— Мне сказали, что ты отказываешься отвечать на вопросы? — участливо спросил князь Петр, входя в камеру, куда была помещена Марфа после того, как Корф препроводил ее в тюрьму.
Марфа, мраморно-бледная и тихая, сидела на деревянной скамье-лежанке и, напевая что-то, бесстрастно покачивалась из стороны в сторону. Вид ее был безумен, и это повергло Долгорукого в ужас. Посадив жену под домашний арест, он отправился в уезд, чтобы добиться от Марфы признания о том, что случилось с его дочерью. Но представшая перед ним картина ясно дала понять князю, что образ коварной разлучницы, которым он уже успел заменить в своем сердце воспоминания о доброй и ласковой Марфеньке, надуман под воздействием наговоров все той же Марии.
Эта новая Марфа внушала к себе жалость и вызывала сочувствие. И угрызения совести вновь овладели князем — он бросился перед бывшей возлюбленной на колени и принялся целовать ее холодные руки, безвольно лежавшие на сдвинутых и с силой прижатых друг к другу коленях. Долгорукого потрясла замороженность Марфы, и он стал растирать ее красивые руки, по одному согревая своим дыханием ее пальцы.
— Что это вы делаете, барин? — слабым голосом произнесла Марфа, будто не узнавая Долгорукого.
— Господи, Марфа, — растерялся князь Петр, — ты что, не признаешь меня?
— Отчего же не признаю? — равнодушно пожала плечами она. — Только чужие мы друг другу… К чему теперь все эти нежности?
— Это жестоко! Ты сама накликала на себя беду.
— А я и не ищу виноватых. Никто не заставлял меня верить в барскую любовь. Так — подразнило солнышко да из-за тучки не вышло.
— Я не предавал тебя, Марфа. И не я вложил нож в твою руку…
Обо мне речи нет — я за свои грехи отвечу, — прошептала она, и вдруг взгляд ее прояснился и потеплел. — Вот только трудно мне будет из-за решетки дочку свою украденную искать.
— Ты опять за свое?! Если станешь Марию обвинять…
— И впрямь говорят, муж и жена — одна сатана, — горько усмехнулась Марфа. — Господи, да откройте же вы глаза, князь! Ваша жена убедит кого угодно и в чем угодно. Не делайте из нее великомученицу! Она лживая, коварная и хладнокровная женщина.
— Все, довольно! Я не собираюсь обсуждать с тобой мою жену! — воскликнул князь Петр, за негодованием скрывая все возраставшее чувство вины перед несчастной женщиной.
— Хорошо, — кивнула она и отвернулась от него. — Как скажете, барин…
Если бы вы все знали, как измучили меня! — Долгорукий поднялся с колен и принялся нервно расхаживать по камере.