Они забрали все: все деньги, мой багаж, мой – ох! – мой паспорт...
– Другими словами, он нищий, – подытожила Мэг, обратив на Дойля взор оскорбленной добродетели. – Ну и как же вы собираетесь расплатиться с нами за все, что мы для вас сделали?
Дойлю все это уже порядком надоело.
– Почему вы не сообщили мне ваши условия предварительно, до того как понапрасну тащить меня из реки? Я бы так прямо и сказал, что такие условия для меня неприемлемы, и вы могли бы отправиться восвояси и поискать кого‑нибудь более достойного быть спасенным вами. Позволю, впрочем, заметить, что мне никогда не доводилось читать последнюю часть этой притчи – ту часть, где бережливый самаритянин подает бедняге счет за оказанные услуги.
– Мэг, – сказал Крис, – а ведь этот парень прав, и нам не следует принимать от него деньги, даже если бы они у него и были. Я знаю, он будет счастлив отработать долг – да, да, именно так, сэр, по законам божеским и человеческим, – помогая нам на рынке. Например, вы можете таскать корзины, сэр. – Он глянул на ботинки и пальто Дойля. – А сейчас принесите ему одеяло, чтобы он смог снять мокрую одежду. Мы ему разрешим, пожалуй, взять рабочую одежду Патрика в обмен на его вконец испорченное тряпье – мы попробуем продать это старьевщику как ветошь, сэр.
Дойлю бросили одеяло, которое воняло луком, и Мэг раскопала в рундуке на носу лодки пальто и панталоны – все бывшее в употреблении, а еще немного порывшись, вытащила латаные‑перелатанные плисовые штаны, некогда белую рубашку и пару башмаков, которые выглядели так, будто они украшали ноги старого Криса еще в те далекие времена, когда он был в возрасте Дойля.
– Ах! – воскликнула Мэг, достав напоследок грязный белый шарф. – Патрик так его любил.
Холод заставил Дойля не только без отвращения, но и с видимым удовольствием переодеться в эти жалкие, но сухие обноски. Он выпихнул свои мокрые вещи из‑под одеяла, Мэг собрала их и сложила столь бережно, что Дойль теперь не сомневался – они рассчитывают получить хорошую цену.
Он почти досуха вытер одеялом волосы и, уже немного согревшись и придя в себя, решил отодвинуться подальше от лужи, в которой все это время сидел. Эх, жаль, что сейчас нет трубки, или сигары, или хотя бы сигареты! Он заметил, что в лодке свалены какие‑то бочонки и мешки.
– Судя по запаху – это лук, а в бочонках?..
– Гороховый суп, – сказала юная Шейла. – Рыбаки и торговцы рыбой так мерзнут на Биллингсгетском рынке, что с радостью выложат два пенса за тарелку супа. А зимой – три пенса.
– Лук... это, э‑э, главное предприятие, – пропыхтел Крис. – Суп – это только... хм, ну, из вежливости, что ли. Мы едва ли получаем за него то, что тратим на его приготовление.
Ну еще бы, так я и поверил, уныло подумал Дойль.
Луна стояла низко над горизонтом – огромный золотой, затуманенный шар, и таинственный лунный свет на полях, на деревьях, на ряби реки. Мэг потянулась, отцепила фонарь на носу лодки, чиркнула кремнем и повесила фонарь на крюк.
Русло стало шире, и Крис развернул лодку налево.
– Вот и Темза, – спокойно отметил он. На широком пространстве реки виднелись две лодки, связанные вместе, – тяжелогруженые, низко сидящие в воде, и на каждой что‑то огромное, накрытое парусиной.
– Барки с сеном, – сказала Шейла, пристроившись рядом с Дойлем. – Мы видели, как одна такая лодка загорелась, и горящий человек сиганул в воду с верхушки тюка с сеном. Вот это было здорово! Куда лучше, чем в мюзик‑холле! И бесплатно.
– Надеюсь... э‑э... актеры тоже получили удовольствие, – сказал Дойль. Он подумал, что маленькое путешествие – довольно забавная история, вполне можно будет когда‑нибудь рассказать за рюмкой бренди в клубе – в «Будлс» или «Уайт».
.. когда‑нибудь, когда он разбогатеет.
А в том, что так и будет, он нисколько не сомневался. Первые несколько дней, конечно, придется трудно, но преимущество его знаний из двадцатого века непременно склонит чашу весов в его пользу. Черт подери, конечно, он сможет найти работу в газете, ну, или будет делать потрясающие предсказания – когда будет война, например, или относительно литературных направлений... и Эшблес приедет в Лондон через недельку, наверняка нетрудно будет с ним подружиться... и Байрон через два года вернется в Англию, – у него будет время завязать знакомство до того, как «Чайльд‑Гарольд» сделает его суперзвездой. А почему бы мне, думал Дойль, не изобрести что‑нибудь эдакое – электрическую лампочку или двигатель внутреннего сгорания... или ватерклозет? Нет, лучше уж ничего не менять в истории – любое подобное вмешательство может аннулировать рейс, которым я сюда прибыл, или даже обстоятельства встречи моих родителей. Надо быть очень, очень осторожным... но, пожалуй, я все‑таки могу дать, к примеру, Фарадею, или Пастеру, или кому‑нибудь еще парочку контрабандных советов. Он вспомнил, как спрашивал у портрета Вильяма Эшблеса, были ли девочки, виски и сигары лучше в его время. Ладно, теперь уж я и сам как‑нибудь выясню это. Он зевнул и растянулся на мешке с луком.
– Разбудите меня, когда прибудем в город, – сказал он и отдался убаюкивающему ритму движения лодки.
Глава 3
Несмело он вступил в сей Град,
Но только Клоуна там встретил...
Старая баллада
Здание крытого Биллингсгетского рыбного рынка уже существовало, но шумное торжище по‑прежнему выплескивалось на соседние кварталы. Тележки с турнепсом, капустой, луком и морковью и прочими плодами земли нескончаемой вереницей тянулись по всей длине Темз‑стрит – мимо Белого Тауэра с флагами на башнях, мимо дорического портика здания Таможни, мимо восьми причалов у реки и дальше – к Лондонского мосту.
Пестрая рыночная толпа запрудила всю улицу – от переулков у северной оконечности Темз‑стрит до крутого спуска к реке. Лодки продавцов устриц, пришвартованные к деревянной набережной, образовали узкий и извилистый проход – Устричную улицу, как обычно называли это место торговцы овощами.
Дойль уныло стоял, прислонившись к углу рыбного сарая. Не было сил сделать ни шагу – он уже успел изучить здесь каждый камень, пока бегал все утро по проклятому рыбному рынку.
Он с отвращением посмотрел на корзину с тощим луком и порадовался, что, несмотря на жуткий голод, все‑таки не соблазнился этой сомнительной пищей. Дойль похлопал по карману, проверяя, на месте ли четыре пенса, честно заработанные тяжким трудом. «Все, что ты выручишь сверх шиллинга, можешь оставить себе, – милостиво разрешил Крис, когда Дойль и Шейла забегали к нему на лодку, – теперь ты дорогу знаешь и сам сможешь обойти весь рынок по обычному маршруту». С этими словами он всучил Дойлю корзину самого никудышного лука и велел им с Шейлой отправляться в разные стороны. Безусловно, находиться в обществе Шейлы, создания на редкость отвратительного, – удовольствие сомнительное, но сейчас, одинокий, измученный и беспомощный, он был бы рад и такой попутчице.
В шиллинге – двенадцать пенсов, безнадежно размышлял он. С этим убогим луком я никогда не заработаю столько! Ни полстолька... ни шиша! – как сказали бы его новые знакомые.
Призвав на помощь всю свою волю, Дойль оторвался‑таки от стены сарая и горестно побрел к Тауэру.
– Лук! – робко прокричал он. – Кому лук? Отличный лук!
Шейла научила его выкрикивать именно это.
Мимо прогрохотала повозка с овощами. На козлах восседал румяный толстяк на редкость цветущего вида. «У него‑то наверняка торговля идет прекрасно!» – с горечью подумал Дойль.