Алике сунула в руку Синджен чашку чаю и присела рядом.
– Какие кошмары?
– Трудно сказать. Во сне он словно чем то напуган и озадачен. Но боится он чего то реального или же это просто порождение лихорадки,
я не знаю.
Колин слышал ее голос. Он был тих и звучал спокойно, но в нем сквозила глубокая затаенная тревога. Колин хотел открыть глаза и
взглянуть на нее, но у него ничего не вышло. Он был где то глубоко внутри себя самого, и ему в самом деле было страшно, в этом она не
ошибалась. Он снова видел Фиону – она лежала мертвая у подножия утеса, на острых камнях, широко раскинув руки и ноги. А он стоял на
краю утеса и смотрел на ее тело. В нем поднимался страх, ему хотелось бежать от этого страха, но тот преследовал его, захватывал его
все больше, и вот он уже умирал от ужаса перед тем, чего он не мог или не хотел вспомнить, и от давящей, мучительной неизвестности.
Неужто он убил ее? Нет, черт возьми, он этого не делал, он не убивал свою жену! Даже этот кошмар не заставит его поверить в то, что
он ее убил. Кто то привел его туда, может быть, даже сама Фиона, а потом она сорвалась вниз, но он ее не убивал. Он знал это в
глубине души, знал совершенно точно. Он медленно пятился от края обрыва, один шаг, еще один, еще… Он чувствовал головокружение и
странную отстраненность от себя самого. Потом он привел людей на вершину утеса, туда, откуда он увидел ее, и никто не спросил его,
что случилось и почему Фиона лежит тридцатью футами ниже и у нее сломана шея.
Но потом пошли толки, бесконечные толки, и они были еще ужаснее открытого обвинения, потому что они носились в воздухе вокруг него,
но так, что ему не за что было ухватиться и не было никакой возможности пресечь эти шепотки и туманные намеки. Они мучили его, ибо
ему некому было кричать, что он невиновен, но с другой стороны, как объяснить, каким образом он сам очутился на краю того утеса? Он
этого не знал, не помнил. Он очнулся от беспамятства и вдруг обнаружил, что находится там. У него не было никаких объяснений
случившемуся, совсем никаких. Единственным человеком, которому он рассказал все, что помнил, был отец Фионы, лэрд (Лэрд – помещик,
владелец наследственного имения в Шотландии, то же самое, что сквайр в Англии.) клана Макферсонов, и тот поверил ему. Но этого было
недостаточно, потому что с тех пор он так ничего и не вспомнил. Он весь извелся, и больше всего это чувство вины, которая вовсе не
была виной, терзало его, когда он спал и не мог ему сопротивляться. И все таки, даже зная, что невиновен, он смотрел на свои ночные
кошмары как на искупление, через которое он должен пройти.
Он застонал и заметался на постели. Ножевая рана в бедре горела. Синджен тотчас вскочила на ноги и попыталась успокоить его, сжав
руками его плечи.
– Тихо, Колин, тихо. Все хорошо. Это просто кошмарный сон и ничего больше, он порожден твоим собственным воображением. На самом деле
ничего этого нет, поверь мне. Ведь я не стану тебе лгать. Вот, попей воды, и тебе сразу станет легче.
Она поднесла стакан к его губам, чуть наклонила, и он начал пить. Она держала стакан у его губ, пока он не отвернул голову. Тогда она
вытерла воду с его подбородка и тихо сказала, обращаясь к своей невестке:
– Я добавила в воду немного опия. Это сделает его сон более глубоким, и он перестанет страдать от кошмаров.
Алике ничего не ответила. Она думала о том, что никто не смог бы оторвать ее от Дугласа, если бы он лежал больной. Поэтому она только
молча погладила руку Синджен и вышла из спальни.
Дуглас не спал. Когда Алике легла, он обнял ее и крепко прижал к себе.
Когда Алике легла, он обнял ее и крепко прижал к себе.
– Как он?
– Плохо. Его мучают кошмары. Знаешь, Дуглас, это просто ужасно.
– Почему ты не уговорила Синджен пойти спать и оставить его на попечение Финкла?
– Нет, это невозможно. Финкл наверняка бы заснул и, возможно, разбудил бы бедного Колина своим храпом. Я помню, как ты рассказывал
мне, что на войне храп Финкла будил тебя даже после двенадцатичасовых сражений, когда ты был вконец измотан. Пусть лучше Финкл
присматривает за Колином в дневное время. Синджен молода, и у нее крепкое здоровье. Ей необходимо быть с ним рядом. Не будем ей
мешать.
Дуглас вздохнул:
– Жизнь полна неожиданностей. Я запретил ему являться в наш дом, хотя в глубине души знал, что они непременно станут встречаться.
Черт возьми, он вполне мог умереть, если бы Синджен не поступила по своему и не пошла тайком к нему на квартиру. Это моя вина. Она не
знает, что его ударили ножом, не так ли?
– Нет, не знает. Слушай, Дуглас, если ты будешь винить себя за то, в чем ты не виноват ни сном ни духом, я напишу Райдеру, чтобы он
приехал немедленно и собственноручно выбил эту дурь у тебя из головы.
– Ха! Райдер ни за что не станет меня бить. К тому же я выше его ростом. Скорее уж я наломаю ему бока.
– Но тогда тебе придется иметь дело с Софи.
– Одна мысль об этом приводит меня в трепет.
– Надеюсь, ты не очень огорчен, что они с Райдером не могут приехать сейчас в Лондон. Двое детей расшиблись, свалившись с сеновала, и
ни Райдеру, ни Софи теперь не до поездок – они слишком обеспокоены. К тому же нашим близнецам очень хорошо с ними и со своим
двоюродным братиком и всеми остальными детьми.
– Я скучаю по этим маленьким варварам.
– Что, сразу по всем двенадцати, которых пригрел Райдер, да еще по двум нашим и малышу Райдера и Софи?
– Нет, я предпочитаю иметь рядом не больше двоих одновременно. По мне, так лучше обмениваться ими время от времени. Тогда они не
успевают сесть тебе на шею и начать вить из тебя веревки.
– Ты абсолютно прав. Но, дорогой, раз Колин так болен и нам придется взять на себя приготовления к свадьбе, не лучше ли пока оставить
наших мальчиков у их дяди и тети?
– Думаю, Синджен захочет выйти замуж за Колина как можно скорее. Если у нее получится, Райдер и Софи просто не успеют к свадьбе.
– Ох, я слишком устала, чтобы и дальше ломать голову над всем этим. Давай спать.
Дуглас почувствовал, как ее мягкая рука погладила в темноте его грудь, и улыбнулся:
– А я то думал, что ты устала. Стало быть, ты уже успела восстановить силы и собираешься вознаградить меня за мои дневные труды?
– Да, но с одним условием: если ты обещаешь не вопить слишком громко и не будить свою матушку, как в тот раз.
Алике содрогнулась, вспомнив ту ночь, когда она и Дуглас особенно рьяно предавались наслаждению и вдруг к ним в спальню ворвалась его
матушка, заподозрившая, что Алике убила ее обожаемого сыночка. Вспоминая эту сцену, она до сих пор холодела от стыда.
– На всякий случай я засуну себе в рот носовой платок, – сказал Дуглас.
Наконец то он был в полном сознании, но он так ослабел, что, кажется, не сможет добраться до ночного горшка. Отвратительное чувство.
Хорошо, что хотя бы жар спал и боль в ноге сделалась терпимой. Конечно, дурак он был, что сразу не обратился к врачу, но он просто не
привык, чуть что, звать лекаря и позволять ему пичкать себя всякими снадобьями. За всю свою жизнь он ни разу не воспользовался
услугами доктора Чайлдресса, который практиковал в Кинроссе, разве что по поводу каких то детских болезней.