Я упомянула, что собираюсь в Корнуолл к кузине Мэри и на обратном пути из Франции остановлюсь в Лондоне. Может быть, смогу тогда провести несколько дней с ней.
Оливия ответила, что была бы счастлива повидаться со мной.
День моего отъезда приближался, и атмосфера в доме становилась все более тягостной. Мама много времени проводила в постели, и я часто заставала ее в слезах. Все это было очень неприятно.
Мои чемоданы были уложены. Я попрощалась с ближайшими соседями и через два дня должна была отправиться в путь.
Маме я обещала скоро вернуться.
В тот день я прошлась пешком до города и попрощалась со всеми своими новыми друзьями. Вернувшись домой, я умылась и переодевалась к обеду, когда в мою комнату вбежала Мари.
— Мадам нехорошо, — кричала она. — Мадемуазель Эвертон просит вас сразу пройти к ней.
Я поспешила в мамину спальню. Она лежала в постели, глаза ее были закрыты, в лице ни кровинки. Такой я никогда ее не видела.
— Эвертон, что с мамой? — Она обратилась к Мари:
— Попросите Жака немедленно съездить за врачом. — Мы присели у кровати. Мама открыла глаза и увидела меня.
— Кэролайн, — проговорила она слабым голосом. — Ты еще здесь. Слава Богу.
— Да, я здесь, мама. Конечно, я здесь.
— Не… покидай меня.
Эвертон неотрывно смотрела на меня. Мама опять закрыла глаза.
— Как долго она в таком состоянии? — прошептала я.
— Я зашла, чтобы помочь ей одеться к обеду, и застала ее в постели…
— Что это может быть?
— Надеюсь, доктор поторопится, — сказала Эвертон.
Прошло немного времени, и я услышала стук колес на дороге. Вошел невысокий мужчина — типичный сельский врач. Я как-то видела его у Дюбюсонов.
Он осмотрел маму, послушал ее пульс и покачал головой.
— Может быть, она перенесла какое-нибудь потрясение? — спросил он.
Он показался мне слишком осведомленным после такого краткого осмотра, и я усомнилась в его компетентности.
Вместе с Эвертон я вышла вслед за ним из комнаты.
— Она нуждается в отдыхе, — сказал доктор. — В отдыхе и покое. Ей нельзя волноваться, понимаете? Так вы уверены, что ничто не могло ее встревожить?
По правде сказать, — ответила Эвертон, — мисс Трессидор расстроилась из-за того, что мисс Кэролайн собирается нас покинуть.
— А, — с глубокомысленным видом произнес доктор, — вот, значит, как.
— Я приехала навестить маму, — пояснила я, — и мое пребывание подходит к концу.
Он кивнул.
— Она нуждается в уходе, — серьезно сказал доктор. — Я заеду завтра.
Мы проводили его до экипажа.
Эвертон с надеждой посмотрела на меня.
— Не могли бы вы задержаться еще ненадолго? — спросила она. — Пока миссис Трессидор не поправится.
Я не ответила и вернулась к маме. Она была по-прежнему бледна и казалась осунувшейся, но обратила внимание на мое присутствие.
— Кэролайн, — произнесла она слабым голосом.
— Я здесь, мама.
— Останься… останься со мной.
Я мало спала в ту ночь, вспоминая, как мама, совершенно непохожая на себя, лежит на постели. Мне пришло в голову, что она притворилась больной, и эта мысль не покидала меня. И все же уверенности у меня не было. Ее и не могло быть.
Что, если я уеду, а она в самом деле больна и умрет? Может человек умереть от тоски? Дело не в том, что она нуждается во мне — ведь большую часть своей жизни она прекрасно обходилась без меня. Она никогда не проявляла по отношению к Оливии и ко мне той страстной привязанности, которую некоторые матери испыгывают к своим детям. Но с моим приездом ее существование в какой-то мере оживилось, это я понимала. Иногда мы коротали вечера, играя в пикет, а главное, со мной она вела бесконечные разговоры о прошлом.
Меня одолевали сомнения. Ведь это из-за меня муж выгнал ее из дому.
Могла я взять на себя ответственность еще и за ее жизнь?
Я так и не заснула до рассвета, потом ненадолго забылась, а когда проснулась, мое решение было принято.
Мне нельзя было уезжать… пока.
Я написала кузине Мэри и Оливии, рассказала им о внезапном заболевании мамы и о том, что мне придется еще некоторое время остаться с ней.
Когда я сказала Эвертон о своем решении, она просто расцвела. Я испытывала облегчение — с колебаниями было покончено.
Я пошла к маме. Эвертон была уже у нее и успела сообщить радостную новость.
— Она теперь быстро поправится, — уверенно провозгласила Эвертон.
— Кэролайн, дорогая моя! — воскликнула мама. — Так… так ты не оставишь меня?
Я сидела у ее постели, держа ее за руку, и чувствовала, будто за мной захлопнулась дверца ловушки.
Мама медленно поправлялась, но некоторое время чувствовала себя очень плохо — хуже, чем когда бы то ни было. Доктор Легран часто навещал ее. Он выглядел на редкость самодовольно. Видно, был убежден, что совершил чудесное исцеление.
Кузина Мэри в ответном письме выразила надежду, что мой приезд к ней откладывается не на слишком долгое время, а Оливия написала, что очень огорчена маминой болезнью и тем, что не увидит меня. Ей очень хотелось бы самой к нам приехать, но тетя Имоджин против. Может быть, через некоторое время это ей удастся.
Я стала подумывать о том, чтобы уехать на Рождество, но при малейшем намеке на это в доме устанавливалась такая мрачная атмосфера, что я решила ни о чем не говорить заранее, а объявить о своем отъезде, когда он будет окончательно решен.
Я не была настолько доверчива, чтобы не понимать совершенно очевидной вещи: мамино нездоровье было в большей степени вызвано ею самой. С другой стороны, ее желания всегда были исключительно сильными; в данном случае разочарование могло послужить причиной болезни.
Мне не хотелось больше ничем обременять свою совесть, но о Корнуолле я думала постоянно, с тоской.
Вот я снова возвращаюсь к своей привычке фантазировать, с упреком говорила я себе. Чем так уж отличается Ланкарнон от этой французской деревушки?
Дни стали короткими, а вечера удлинились. Мы больше не обедали в саду. Мари зажигала масляные лампы, и мы проводили вечерние часы, играя в пикет или просматривая газетные вырезки, которые Эвертон вклеивала в специальный альбом. Это занятие часто вело к печальным воспоминаниям, поэтому я всегда старалась склонить маму к игре в карты.
Я стала задумываться над своей дальнейшей жизнью. Могла бы я найти какую-нибудь работу? Что я умела делать? Чем обычно занимаются молодые девушки из обедневших семей? Они становятся гувернантками или компаньонками. Других вариантов, пожалуй, нет. Я с тоской представляла себе жизнь компаньонки при какой-нибудь даме, похожей на мою мать… Игра в пикет, воспоминания хозяйки о былых развлечениях и победах…
Я места себе не находила, мне хотелось уехать.
Потом пришло письмо от Оливии, которое произвело на меня впечатление разорвавшейся бомбы.
« Дорогая Кэролайн!
Не знаю, как сообщить тебе свою новость, не знаю, как ты ее примешь. Часто я была близка к тому, чтобы рассказать тебе обо всем — и не решалась. Но ведь со временем ты и так все узнаешь.
Я помолвлена и скоро выйду замуж.
В нашем окружении, как ты знаешь, все думали, что этого никогда не случится; тем не менее это произошло, и я могла бы быть очень счастлива, если бы не мысль, что ты можешь меня осудить. О, я не знаю, Кэролайн, что ты обо мне подумаешь, но должна сказать: я люблю его, всегда любила… даже в то время, когда он был обручен с тобой.
Да, это Джереми. Он очень грустил, когда вашу помолвку пришлось расторгнуть, и подробно рассказал мне об этом. Он понимал, однако, что, хотя был страшно увлечен тобой, это не была настоящая любовь. Понимание это пришло к нему вовремя. Он сознавал, что ты еще слишком молода, чтобы разбираться в своих чувствах.