Почему ты считаешь его способным соблазнить меня?
Уэнтхейвен невольно спросил себя, насколько хорошо дочь научилась тонкому искусству притворства за время жизни при дворе. Неужели скрывает страсть к Гриффиту ап Пауэлу? Уэнтхейвен гораздо лучше других понимал безумие страсти.
Зачерпнув воду, он полил уши Хани.
– Твоя мать была отнюдь не самой красивой женщиной, которую я когда-то встречал в жизни, не самой умной и интересной, но я потерял голову и, даже когда она стала моей, любил ее с юношеским пылом, забывая обо всем. Даже сейчас, когда я вижу женщину, похожую на нее… Но другой такой нет на свете.
Как граф и предвидел, такая неожиданная слабость мгновенно покорила Мэриан.
– Значит, ты скорбел о матери после ее смерти?
По какой-то причине он сказал ей правду, спокойно и бесстрастно, словно надеясь утаить старую жгучую боль, все еще жившую в сердце спустя двадцать лет.
– Если бы я мог, снес бы до основания башню, которая убила ее.
– Это трудно, но не невозможно. Почему ты не сделал этого?
– Она не позволяет. Я уже решился однажды и отправился в башню, чтобы отдать приказания работникам, и она… – Граф вспомнил шелест шелка, аромат розы… он мгновенно обернулся тогда, и… ничего. Он судорожно прижал ко лбу мокрое запястье и снова опустил руку в воду. – С тех пор я туда не возвращался. Не очень-то это приятное ощущение – сознавать, что кто-то повелевает тобой из могилы. Особенно женщина, которая говорила так мало, пока была жива.
– Она не одобряла твоих поступков?
– Твоя мать была так невинна. – Его злило, что он все еще помнит, все еще желает ее. – Ей не нравилось, что я стараюсь знать все и иду на многое, лишь бы собрать нужные сведения. И она не любила людей, которые меня окружали.
Отец не смотрел прямо на Мэриан, но краем глаза видел, как она пытается собраться с мужеством, и приготовился к очередному вопросу о матери. Но она только пробормотала:
– Почему же все эти люди здесь?
– Какие люди?
– Эти жалкие подобия придворных. Эти несчастные души, которые слоняются тут в поисках подачки. У любой собаки больше достоинства, чем у них.
– Я только сейчас услыхал ответ из твоих уст. Несчастные души, – медленно повторил граф, словно наслаждаясь вкусом слов, слетающих с языка. – Если бы я не приютил их, то кто же?
– Тогда им пришлось бы попытаться принести хоть какую-нибудь пользу…
– Но как? Они по большей части дворяне и принадлежат к благородным семьям. Младшие сыновья… и все, что они могут, – сражаться на турнирах, сочинять ужасающие стихи, сидеть на коне… Один из них даже может читать мессу. Он был священником, которого ожидала высокая должность в церковной иерархии, пока епископ не застал его лезущим под юбку собственной дочери. Я имею в виду дочь епископа. – Уэнтхейвен закатил глаза к небу. – Ни малейшей предусмотрительности.
– А женщины?
– Дочери обедневших дворян. – Граф с раздражением сдул с глаз непокорную серебристую прядь. – Кто будет платить за вышивание и сплетни? Бедняжки во всем зависят от меня.
– И это дает тебе власть над ними.
Отец искоса взглянул на дочь:
– Вижу, ты чересчур умна, дорогая.
– Но зачем тебе столько власти?
– Хочешь знать о моих побуждениях?
– Да-да… видимо, так.
Граф, прищелкнув языком, вкрадчиво заметил:
– Странно… ты впервые проявляешь столь живой интерес ко мне и моим поступкам. Я польщен.
Мэриан мудро промолчала. И была вознаграждена за предусмотрительность еще одним рассказом, позволившим заглянуть в прошлое этого загадочного человека.
– В молодости я был одним из таких неудачников. – Вынув собаку из лохани, он бросил подошедшему псарю: – Я сам позабочусь о Хани. – И, обращаясь к Мэриан, продолжал: – Я был бедным родственником семейства Вудвиллов, и в то время они не относились к королевскому роду.
Но когда Элизабет Вудвилл вышла замуж за короля Эдуарда и родила ему детей, начиная с леди Элизабет Йоркской, все изменилось. Кузина Элизабет Вудвилл – теперь она вдовствующая королева – заставила мужа пожаловать мне титул и дала в невесты наследницу, земли которой не были включены в майорат, вот я и женился.
– На моей матери?
– На твоей матери. – Граф показал на лежащую стопку одежды: – Подай, пожалуйста, полотенце.
Мэриан молча исполнила просьбу.
– А как она отнеслась к замужеству?
Улыбающиеся губы отца дрогнули.
– Твоя мать была из тех женщин, которых не так-то легко понять.
– Она любила тебя?
– Аристократы не любят.
– А ты? Ты любил ее?
Он взглянул на дочь, невольно отмечая жеребячью грацию ног и гордый изгиб подбородка. И впервые в жизни испугался – он слишком многое раскрыл, и это может дать дочери власть над ним. Она занеслась и вообразила, что может безнаказанно оскорблять отца.
Уэнтхейвен выпрямился и ледяным тоном, которым так часто и успешно пользовался, ответил:
– Не такого уж я низкого происхождения, как вы думаете, леди Мэриан. И не настолько пал, чтобы явиться домой с ублюдком на руках и молить о крове.
Мэриан отдернула голову, как от пощечины.
– Ты никогда не упрекал меня раньше.
– Упрекал? За разрушенные мечты? За то, что уничтожила надежды, которые возлагал на тебя?
Перегнувшись через пса, Мэриан схватила его за руку.
– Я делала только то, что ты приказал мне.
Хани, зарычав, бросилась на нее. Уэнтхейвен вцепился в собаку, Мэриан с криком опрокинулась на траву. Хани, заливаясь лаем, пыталась вырваться и защитить хозяина. Граф боролся с собакой, отчаянно стараясь удержать ее, взбешенный на Мэриан за то, что та спровоцировала нападение, и еще более разъяренный на себя. Нужно было позволить Хани искусать Мэриан. В этом случае непокорная дочь не только получила бы заслуженный урок, но и заработала бы не одну отметину на хорошеньком личике, что наверняка охладило бы Харботтла – да и Гриффита – от дальнейших попыток ухаживать за ней, не говоря уже об остальных кавалерах, с которыми она заигрывала.
Но Уэнтхейвен почти инстинктивно успел оттащить собаку. Он не хотел, чтобы Мэриан истекла кровью, не хотел, чтобы она кричала от боли.
– Будь проклята эта сука! – бросила Мэриан, не спуская глаз с острых ощеренных зубов Хани. – Почему она сделала это?
Граф успокаивал собаку, пока та не присела, тихо рыча.
– Она защищает меня.
– Но я не собиралась тебя кусать. – Мэриан села и похлопала по куртке, пытаясь стряхнуть грязь и приставшие травинки. – Хани никогда меня не любила.
– Конечно, нет. Хани – первая сука на псарне и не любит, когда кто-то вторгается в ее владения. Она считает это угрозой…
– Я никому не угрожала! – вызывающе воскликнула Мэриан.
– Знаю, но Хани в этом не убедить. – Граф осторожно коснулся неизуродованной щеки дочери. – Просто она узнает твой запах, и… – Он широко улыбнулся. – Что ни говори, ты первая сука на всей псарне!
Глава 7
Лайонел вертелся на плечах Гриффита, и тот машинально придерживал малыша. Ему было сейчас явно не до Лайонела – беседа с валлийскими наемниками и особенно с их покрытым шрамами капитаном оказалась настолько интересной, что о мальчике он просто забыл. Но Лайонел снова заерзал и сильно дернул Гриффита за волосы.
– Эй, парень, – окликнул валлиец, ставя малыша на ноги, – что ты, спрашивается, желаешь?
Лайонел рассмеялся, радостно, весело, и показал в сторону псарни. Взгляд Гриффита остановился на высоком грациозном юноше, прикрывавшем ворота.
Нет… не юноша, а женщина, которая слишком верит в защиту костюма и слишком мало – в мужскую проницательность.
Мэриан.
Наемник по имени Гледуин немедленно доказал правоту Гриффита улыбкой, открывающей обломки полусгнивших зубов, и сказал на валлийском:
– Это безумная дочь графа.