Мы объезжаем буксующие "эмки", севшие на дифер грузовики. На дороге появляется солдат с поднятой рукой. Транспортер тормозит. Я спрыгиваю на снег.
Солдат смущен.
- Простите, товарищ генерал, не знал.
- Ладно уж, коли остановились, пособим.
- Ведь вот дура, ни в какую! - солдат злобно кивает на беспомощно накренившуюся полуторку.
А от нее, кое-как побеленной полуторки военного времени с фанерной кабиной и брезентовой крышей, во многом зависит судьба наступления. И какого наступления!
Фашистское командование не согласно примириться с потерей Киева, с нашим выходом на Правобережную Украину. Гитлер приказал своим войскам вернуть рубеж Днепра. Пополнив старые части и подбросив новые, он опять захватил Житомир, Коростышев, Радомышль. Наши дивизии с большим трудом и немалыми потерями затупили острие вражеского клина, нацеленного на Киев.
Но немцам не откажешь в упорстве. Над столицей Украины нависла угроза не только с запада, но и с юга, из района Фастова и Белой Церкви.
Достаточно глянуть на карту, всмотреться в очертания линии фронта, чтобы понять замысел гитлеровской ставки, решившей сходящимися ударами взять Киев обратно. Но замысел этот не должен осуществиться ни за что на свете! Не для того захлебывались в ледяной воде Днепра наши бойцы. Не для того застыли почерневшие "тридцатьчетверки" на окраинах Киева. Не для того свободно вздохнули наконец жители Правобережья!
Наша танковая армия и армия Москаленко бьют в стык двух немецких группировок. Щель все шире, глубже, как от топора, раскалывающего бревно. Чем дальше мы вклинимся на юго-запад, тем больше перервем вражеских коммуникаций. И тем прочнее будет положение Киева, тем ближе государственная граница.
Вот почему нам нельзя, никак нельзя задерживаться. Несмотря на эти темные, прихваченные ломким ледком лужи. Несмотря на усиливающееся сопротивление уже пришедших в себя гитлеровцев.
Казатин взять с ходу мы не сумели. На НП, что оборудован на южной окраине Белополья, я слушаю рассказ о неудавшейся атаке. Наши устремившиеся вперед танки приняли боевой порядок уже тогда, когда заработала немецкая артиллерия. Рывок! Еще рывок!.. И пришлось откатиться назад.
Офицер, распахнув полы полушубка, достает часы:
через семнадцать минут - "Ч".
Черные ракеты дымной дугой полосуют небо. Машины, развернувшись широким веером, идут на Казатин. Все гуще дымки выстрелов, все плотнее стена разрывов...
Танковая атака опять захлебывается.
Немцы уцепились за город. В нем скрещиваются дороги на четыре стороны света и сосредоточены огромные склады (по данным разведки, их не успели вывезти). Через Казатин снабжается корсунь-шевченковская группировка.
Но эти же обстоятельства требуют, не мешкая, брать город. Принято решение о ночном штурме. Вечером Подгорбунский с несколькими бойцами пробирается в Казатин. В наушниках я слышу голос Подгорбунского, искаженный рацией: "Нахожусь в районе станции... Идет выгрузка танков... Много танков... Улицы забиты машинами ... Как меня поняли?.."
Мы тебя, Володя, поняли хорошо. Жди нас в районе станции.
Представляю себе, как в сотне метров от немецких эшелонов, возле снующих машин, сидит в канаве Подгорбунский и лихорадочно шепчет в микрофон...
Удар по станции должен наносить полк подполковника Бойко. Уже давно прошло время, назначенное для выступления, а полк еще не готов.
Сдерживая негодование, я подхожу к Бойко:
- Когда же вы наконец?..
Подполковник вытирает руки о почерневший полушубок, поправляет ремень, вытягивается:
- Горючее задержали, черт их батька. Да вы, товарищ член Военного совета, не беспокойтесь.
Невозмутимость Бойко может вывести из терпения даже самого хладнокровного.
Я помню, что делается на дорогах.
Но для командира, ставящего под угрозу наступление, оправданий не существует.
- Корпусную операцию срываете!
- Того не бывало, чтобы Бойко операцию сорвал...
Офицеры в полку - это я как-то слышал - зовут своего командира "хитрый Митрий". Неторопливый увалень Бойко и впрямь был горазд на выдумки. Но что придумаешь сейчас, когда истекает время, когда другие полки движутся на Казатин, а здесь еще не залили баки, не пополнили боекомплект?
Замполит майор Ищенко снует среди машин, кого-то разносит, кого-то уговаривает и по возможности старается лишний раз не наскочить на меня.
Я знаю Бойко не первый день. Знаю, что, волнуясь, он делается особенно медлительным и неразговорчивым. Я не привык ругать Бойко, и он не привык к нагоняям. Но сегодня...
Отгибаю рукав. Без пятнадцати два. А выступать полк должен был в двадцать четыре ноль-ноль.
- Как же вы теперь вывернетесь, хитрый Митрий? Бойко улыбается. Крылья широкого носа ползут вверх, глазки тонут.
- И начальство прослышало про мою кличку?.. Ну что ж, постараемся и здесь схитрить... Танки мои пойдут напрямую. По железнодорожному полотну. Время наверстаем и прямо на станцию прибудем...
Тонкий серп луны прорезаеттяжелые, быстро несущиеся на восток облака. В темноте танки грохочут по шпалам, по рельсам. Головная машина движется с включенными фарами. Немцы приняли ее издалека за паровоз. А когда поняли, в чем дело, было уже поздно.
Танк старшего лейтенанта Филатова первым же снарядом угодил в эшелон с боеприпасами. На станции поднялось нечто несусветное.
Филатов выскочил из своего подбитого танка. Бросился с автоматом в канаву. Оглянулся - рядом человек.
- Не стреляй, товарищ командир. Я свой, советский... Тут, как заваруха началась, мы один поезд увели на запасные пути, к пакгаузу. Там пленные красноармейцы. Да пятнадцать теплушек с цивильными. Как бы немцы чего не сделали или ваш брат сгоряча не пальнул по ним...
Когда Филатов с бойцами подбежал к поезду, там уже суетились гитлеровцы: из канистр поливали стены теплушек бензином. Увидели наших и - кто куда.
Лязгнули засовы, заскрипели тяжелые двери.
- Выходи, братва!
Пленные красноармейцы вооружались немецкими автоматами, винтовками и бежали в центр города, откуда доносилась все усиливающаяся пальба. Там, на забитых машинами улицах, я столкнулся нос к носу с Подгорбунским, одетым в зеленый немецкий ватник с капюшоном. Он был окружен людьми в гражданском.
- Товарищ генерал, - торопливо доложил Володя. - У меня тут сводный отряд. Дядько, у которого я в саду с рацией сидел, со мной вместе железку на Винницу рвал, а потом своих дружков привел...
Отсветы пожара падают на людей в лоснящихся ватниках, разбитых сапогах, латаных валенках. Один из них, сухощавый, нескладно длинный, с шеей, обмотанной шарфом, подходит ко мне. В руках у него черная немецкая винтовка.
- Вы, товарищ генерал, в нас не сомневайтесь. Хоть под оккупацией были, а советскую власть на немецкую похлебку не променяли.
- Я и не сомневаюсь...
- Тогда спасибо. Тут меня старики в бок толкали. Говорят, гляди, генерал сейчас велит у нас оружие отобрать, какую-нибудь проверку устроит.
- Никаких проверок. Коль вы нашему офицеру помогли, значит, свои. А если хотите еще доброе дело сделать| пробивайтесь со старшим лейтенантом к складам, не дайте немцам поджечь их или взорвать. Принимайте охрану.
Долговязый молчал, жевал губами, исподлобья смотрел на меня.
- Ну, а если не желаете, - сказал я, - ваша воля. Вы - народ гражданский...
- Да что вы, товарищ генерал! - не выдержал Подгорбунский. - Это ж такие мужики...
- Не спеши, сынок, молод ты еще, - перебил длинный. - Не понять тебе, что нам генерал сказал.
Он хотел еще что-то добавить.