В повозке застонал, завозился Кузьма, было видно, как он, вскидывая голову, бодал изнутри брезент.
- Чего тебе, милай? - сдернул с него плащ дедушко Селиван.- Не жарко ли?
Опутанный веревками по рукам и сапогам, со сведенными за спину посиневшими кулаками, Кузьма боком лежал на дне телеги со сложенными вдвое, подобранными под живот долгими, саранчуковыми ногами и, жмурясь от света, всем спаленным нутром не принимая дня и солнца, хватал и жавкал воздух сухими, спекшимися губами.
- Дак чего надоть? - переспросил Селиван.
- Стешку мне... Степаниду...
- Хе, когда хватился! - Дедушко Селиван отмахнул от Кузькиного носа невесть откуда налетевшую синюю муху, учуявшую дурное.- Проспал, проспал бабу-ти. Да-алече теперь твоя Степанидка.
- Сумка игде...
- Дак и сумка при ней. С отрядом баба ушла. Утрехала Степанида. Говорит, ежли мужик ружья держать неспособен, то нехай печь топит, ухватами бренчит. А я, дескать, за него, за негожего, сама на немца пойду. Да и пошла вот.
Кузьма метнул кровяным заспанным глазом, должно, не в состоянии набрякшим умом понять, шутит ли Селиван или же бает чего похожее...
- Ладно тебе...
- А чего - ладно? Ладно-то чего? Рази это ладно, ежли баба заместо мужика оборону держать идет? Завтра, глядишь, и присягу со всеми приймет. Перед полковым знаменьем стоять будет. Дак а чего? Со Степанидой все станется. Как погрозится, так и сделает, мешкать не подумает Твою бабу токмо штыку обучить, дак она какого хошь немца упорет. Вот вишь какое твое нехорошее положение.
Кузьма, налившись синюшной, перепорченной кровью задергал плечами, силясь одолеть веревки.
- Развяжи, слышь...- потребовал он.
- Э-э нет, братка! В этом я не волен. Не мною ты сужен, не мной и в узлы ряжен. Это уж как обчество. Его проси. А ежели охота по-маленькому, дак и так можно. Телега - не корыто, вода дырочку найдет.
- Пусти, говорю...- клокотал горлом Кузьма.
- Дак опамятовался ли? Вспомнил хоть, за чего тебя? Не за то, что кого-то там ударил, а за то, сукин ты сын, что сраму не знаешь, в святое дело на четверях ползешь.
Кузька молчал, сопел в чей-то мешок, подсунутый ему под голову.
- То-то же...- И, обернувшись, старик крикнул Касьяну: - Как думаешь, Тимофеич, время ли отпускать орла-сокола? Не порхнет ли куда не след?
Касьян подошел к телеге, оценивающе оглядел похмельем измятого, полуживого Кузьму и молча потянул конец веревки под его коленками.
Орел-сокол, однако, не только не вспорхнул после этого, но, попробовав было перелезть через грядку и так и не сумев приподнять себя, оброненно осел на дно телеги, проговорив лишь пришибленно:
- Попить дайте...
Касьян отцепил ведерко, притороченное к задку Селиванова возка, сходил к ручью и подал Кузьме напиться.
- Ох, гадство,- потряс тот головой и, окончательно сморясь от воды, потянув на себя дождевик, упрятался от бела света и всего сущего в нем.
Меж тем дичком глядевшие поначалу мужики, теснившиеся друг к дружке в щемящем чувстве бездомности, особенно остром на первых отходных верстах, мало-помалу начали прибиваться к лейтенанту. Рассаживаясь по извечной деревенской неназойливости в некотором отдалении, большей частью - за его спиной, чтобы не мозолить глаза своим присутствием, и поглядывая, как тот уже по второму разу закурил "беломорину", они и сами лезли за баночками и кисетами, как бы выражая тем свое молчаливое расположение.
В них самих все еще саднило, болело деревней, еще незамутненно виделись оставленные дворы и лица, стояли в ушах родные голоса, стук в последний раз захлопнутых калиток, и, не ведая, чем притушить эту неотвязную явь, невольно тянулись к сидевшему поодаль лейтенанту, послеживали за каждым его движением. Неосознанно нуждаясь в его понимании и сочувствии, они, как это часто бывает в разломную минуту с глубинно русским человеком, сами проникались пониманием и сочувствием к нему - одинокому в чужих полях, среди незнакомого люда, и только ждали, чаяли минуты, чтобы протянуть руку товарищества и братства на начатой вместе дороге. И первым, бродя поблизости, делая вид, что интересуется щавелем, подошел к лейтенанту легкий на все Матюха Лобов.
- Товарищ лейтенант! Давай конька попою. Пристал на жаре конек.
Матюха безбоязненно подшагнул под лошадиную шею и, взяв коня под уздцы, сочувственно погладил горбатое переносье.
- Щас, милай, щас,- заговорил он с лошадью, осыпанный по стриженой голове конской гривой, и лейтенант, задержав взгляд на Матюхиной рассеченной губе, улыбчиво обнажавшей зубы, снял с руки повод, и молча бросил его Лобову.- Дак ты и сам помойся,- обрадовался поводу Матюха.- Сними, сними рубаху-то. Чего ж в ремнях сидеть? И ноги ополосни, побудь босый. Глянь, травка-то какая.
- Времени нет полоскаться,- отозвался тот.- Пора выступать.
- Дак ить это ж недолго. Минутное дело. А хоть сюда ведро принесем.- И, не дожидаясь ответа, кивнул мужикам:- Эй, ребята, неси сюда воды. Товарищ лейтенант умываться будет.
Сразу двое подскочили бежать за ведром, но дедушко Селиван и сам догадался, что к чему, проворно сбежал вниз и зачерпнул по самую дужку. Видя, как Давыдко перехватил у старика ведро и уже мчал с ним по пригорку, лейтенант привстал и расстегнул поясной ремень.
- Ладно, давайте,- сказал он.- И в самом деле жарковато.
Он обнажил себя до пояса, наклонился перед Давыдкой, и тут все вдруг увидели на его левой лопатке сизый, напряженно стянутый рубец в добрую четверть. Занесенное было ведро повисло в воздухе, и лейтенант, не понимая, в чем дело, отчего мешкают, нетерпеливо поторопил:
- Лей, кто там...
- Дак можно ли? - оторопело спросил Давыдко.- Это чегой-то у тебя на спине?
- А-а! - засмеялся согнувшийся лейтенант.- Давай валяй.
Давыдко осторожно, тонкой струей прицелился в лейтенантову шею, боясь попасть на страшное место.
- Лей, лей! - ободрял тот.- Поливай, не бойся.
- Чем это тебя, товарищ лейтенант?
- Было дело,- гудел сквозь струи лейтенант, радостно отфыркиваясь.Хасан это... Озеро Хасан...
- Не болит?
- Болело б, так не служил бы. Рана ведь неглубокая, по кости только чиркнуло.
- Вот это дак чиркнуло! - с уважительной опаской таращились на рану мужики.- Эко боднула костлявая! Чуть бы что - и, считай, лабарет.
- Ничего! - дрякнул лейтенант.- Зато мы ему тоже всыпали. Долго будет зализывать.
У кого-то в сумке нашлось и полотенце - побежали, принесли долгий самотканый рушник с красными мережками, и, утираясь им, раскрасневшись от каляного суровья, лейтенант просиял белозубо:
-- Хороша водица! Спасибо, товарищи.
Мужики польщенно оживились.
- Водица тут редкая, это верно. Из мелов бежит. А ты из каких мест? Где родина-то?
- С Урала я. Тагильский.
- Так-так... Мать-отец есть? Живы ли?
- Отца давно уже нет. Белоказаки расстреляли. Чего-то там в депо сделали, их и сцапали, восемь человек. Завели в пустой вагон, там и постреляли. А вагон потом сожгли... А матушка жива. И две сестренки. Уже б должна пойти на пенсию, да вот война, теперь не знаю как...
Пока утирался, а потом надевал гимнастерку и застегивал ремни, был он в эти минуты прост и доступен свежим, умытым лицом с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и мужики радовались этой обыденности, до той поры таившейся под строгостью армейской фуражки.
- Товарищ лейтенант, на-ка покури нашего домашнего,- Матюха Лобов протянул свернутую газетную книжечку. Он уже сводил командирского коня к ручью, и теперь тот пасся неподалеку на нехоженом склоне.
- Да погоди ты с махоркой,- перебил дедушко Селиван.- Человеку, может, перекусить охота. А ну, несите-ка, чего у вас там.
- А и верно! - вскинулись мужики.- Что ж это мы...
- Нет, нет,- запротестовал лейтенант и достал свои часы-луковку.- Время выступать. Предписано сегодня же прибыть на сборный.
- Поешь, поешь, сынок,- настаивал дедушко Селиван.- Тебя как звать-то?
- Александр... Саша.
- Ну дак, вишь, и зван по-нашему. А по-нашему такое правило: хоть ты генерал будь, а от хлеба-соли не отказывайся. А по-солдатски и того гожей устав: ешь без уклону, пей без поклону. Я солдатом тоже бывал, дак у нас так: где кисель, там служивый и сел, а где пирог, там и лег. За спасибо чина не прибавляют.
- Ну, отец, от тебя, видать, и ротой не отбиться! - засмеялся лейтенант.
- Была б причина со мной войну затевать,- тоже рассмеялся дедушко Селиван.- Неси самобрань, робяты! Какое время за хлебом потеряно, то вдвое в дороге нагонится. И конь, говорится, не ногами бежит, а овсом...
Тем временем Леха Махотин принес свою дорожную торбу, развязал ей хобот и принялся выкладывать припасы на разостланном рушнике - разломил смугло обжаренную курицу, высыпал пригоршню пирожков, достал свежих огурчиков, редиски. Мотнулся к своему припасу и Матюха Лобов и под одобрительный перегляд мужиков бережно, чтоб не расплескать, выставил на рушник голубенькую кружицу с белым на боку цветочком, чем и вовсе привел лейтенанта в смущение.
- Давай, товарищ лейтенант,- сказал он, почтительно отступая в сторону.- На здоровьице.
- Ну это уж вы зря...- смутился лейтенант.- Честное слово...
- Да чего там! - загомонили новобранцы.- Экое дело выпить перед едой. Выпей да закуси.
- Ну ладно, раз так.- Лейтенант поднял кружку.- За что выпью, так это за нашу победу.
- Вот это верно! - дружно одобрили мужики.
- Давай, товарищ лейтенант. Чтоб ему, Гитлеру, пусто было.
- Ни дна ему, ни покрышки.
И всем почему-то сделалось радостно оттого, что их командир выпил чарку, а теперь, присев на корточки, крепко хрустел ихним, усвятским, огурцом, тыча им в ворошок соли на листе медвежьего уха.
- Ужли не победим? - ухватился за слово Никола Зяблов, подбивая лейтенанта на больной разговор.
- Побьем, ребята, побьем,- спокойно сказал тот.
- Дак и я говорю,- подхватил дедушке Селиван.- Не все серому мясоед. Будет час, заставим и его мордой хрен ковырять.
- Правильно, отец! - захохотал лейтенант.- Это точно!
- Сколько уже замахивались на Россию,- ободренно продолжал Селиван,- а она и доси стоит. Уже тыщу годов. Эвон какое дерево вымахало за тыщу лет: шапка валится на верхушку глядеть.
- Насчет дерева это ты, отец, хорошо сказал,- кивнул лейтенант.- Нам бы еще немного заматереть, каких пяток лет, тогда ни один топор не был бы страшен.
- Это б хорошо,- поскреб под картузом Никола.- Да сучья, слышно, уже летят...
- Ничего! - сказал лейтенант.- О сучья ведь тоже топор тупится. Покамест до главного ствола дело дойдет, и рубить будет нечем Нам, товарищи, главный ствол уберечь, а сучья потом снова отрастут. А за те, что порублены, он еще поплатится. Мы из них ему крестов наделаем.
- Что и говорить, к главному-то стволу его никак не след допускать,сказал Никола.- Уж коли само дерево падет - конец и всем его веткам.
- За тем и идем,- баснул Афоня-кузнец, лежавший особняком под кустом конского щавеля.
- Выбьем, выбьем у него топор, товарищ лейтенант,- покряхтывая, подал голос Матюха. Кривясь от цигарки, дымившей под рассеченной губой, он взялся перематывать ослабленные на онуче завязки.- Не все-то одним нам в ус да в рыло, будет ему и мимо. Брехня! Ежли скопом навалимся, все одно передушим. Нам бы только техникой помочь, а мы сдюжаем. Я их, падлу, не пулей, дак зубами буду грызть. Я им покажу деколон.
- В каких частях служил? - поинтересовался лейтенант.
- В разных. Три года пехота да три еще кое-где... На спецподготовке,засмеялся Матюха.- Между прочим, тоже на Урале. Только на Северном. Выходит, вроде как земляки с тобой.
- Понятно.
- Так что топором и я обучен махать,- уточнил Матюха и, встав, потопал лаптями, попробовал, ладно ли обмотался.
Поблагодарив за еду, лейтенант достал пачку "Беломора", протянул ее в круг. Мужики, смущаясь, бережно разобрали угощенье.
- Дак а ты нашего тади дерни,- предложил Лобов.- Знаешь, как в сельпе мохорка называется?
- Ну-ка, ну-ка?
- Смычка! Ты нам "беломору", а мы тебе нашей рубленки. Вот и посмыкуемся.
-- С удовольствием, землячок! - засмеялся лейтенант.
18
Вскоре объявили построение. Матюха изловил и подал посвежевшего коня лейтенанту, и тот, оглядев из седла замерший строй, скомандовал к маршу.
За ручьем начиналась чужая, не усвятская пажить; рядами разбегались и прыгали через узкое руслице на ту сторону, за первые пределы отчей земли, своей малой родины, иные при этом норовили макнуть напоследок руку, потом, опять сомкнувшись, одолели зеленый склон и, выйдя на дорогу, подравняли шаг.