Двинулись краем обрыва, прямо по целине, стараясь не выпускать из виду ситнянскую колонну. Тем более, что трава оказалась невелика, а главное, не было осточертелой пыли. Однако вскоре, как только обогнули курган и открылся поворот Ключевского лога, выяснилось, что далеко впереди движется еще какой-то отряд, и, судя по обозу, немаленький. Возникли толки, что, мол, не те ли ситнянские. Если они, то их уже не нагнать, а стало быть, и нечего пороть горячку. Но тут же кто-то усомнился, что для Ситного, деревни в сотню дворов, отряд, пожалуй, великоват и что те, первые, скорее всего из Разметного. И порешили, что ситняки все же не те, а эти, ближние.
- А и ладно! - обрезал споры Матюха.- Раз пошли, то чего уж гадать. Шире шаг, ребята! Идти так идти!
В Селивановой повозке опять завозился Кузьма, высунулся наружу, сел, потер кулаками глаза, и Касьян слышал, как тот спросил:
- Где едем, батя?
- Далече уже, служивый. По Верхам едем.
- Ну-у? - не поверил Кузьма - Вот это дак дали!
- Кто давал, а кто нахрапывал. Чего хоть во снях видел?
- А-а, всякую хреновину. Тот мордатый лектор приснился. Помнишь, который все брехал: попрут, попрут, на чужой тератории бить будут.
- А и попрут! - кивнул картузом дедушко Селиван, пришлепывая лошадей вожжами.
- А чего же не прут? - Кузьма сплюнул клубок вязкой слюны за телегу.Так поперли, аж сами на тыщу верст отлетели. Подавай только ноги. То отдали, это бросили. Сколь ишо отдавать да бросать? Чего ж доси не прут?
- Ну дак ежели не поперли,- передернул плечами Селиван,- стало быть, нечем. Нечем, дак и не попрешь. Не подстрелишь - не отеребишь.
- Ага! Нечем! - усмехнулся Кузьма.- Еще и не воевали, а уже и нечем! А где ж она та-то главная армия, про которую очкастый брехал? Где? - И Кузьма, сморщив нос, гуняво передразнил:- "Погодите, товарищи, главные наши силы ишо не подошли". Дак чего ж не подходят - вторая неделя пошла?
- Ты чего зевло этак-то разеваешь? Аж потроха дурные видать. Я тебе не фельдмаршал и сраженьев не проигрывал, чтоб с меня взыскивать. Ты пойди да вон на командира и пошуми. А он послушает, какой ты разумный.
- А меня стращать теперь нечего,- огрызнулся Кузьма и сумрачно уставился на лейтенанта, маячившего впереди поверх колонны.- Дальше фронта не зашлют.
- А на то я тебе так скажу,- дедушко Селиван, обернувшись, кивнул картузом в сторону мужиков.- Вон она топает, главная-то армия! Шуряк твой Давыдка, да Матвейка Лобов, да Алексей с Афанасием... А другой больше армии нету. И ждать неоткуда...
- Чего это за армия? Капля с мокрого носу.
- Э-э! Малый! - задребезжал несогласным смешком дедушко Селиван.- Снег, братка, тоже по капле тает, а половодье сбирается. Нас тут капля, да глянь туды, за речку, вишь, народишко по столбам идет? Вот и другая капля. Да эвон впереди, дивись-ка, мосток переходят - третья. Да уже Никольские прошли, разметненские... Это, считай, по здешним дорогам. А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке-земле нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!
Дедушко Селиван шевельнул лошадей, морозно припискнул на них губами и вдруг, поворотившись, осведомился:
- Ты что, Кузьма Васильич, никак оклемался уже? Дак тади, может, со строем пойдешь? А то ведь этак прямо на губвахту можешь угодить.
- Погожу маленько,- неохотно признался тот.- Башка чегой-то трещит. Закурить нет?
- Закурить у Касьяна проси.
Касьян, услыхав про себя, придержал свою пару.
Разломанно кряхтя, Кузьма перевалился через край телеги и нетвердо, будто после затяжной болезни, поковылял к переднему возу.
- Дай-ка курнуть,- потер он зябко ладони.
- Ты вот что...- Касьян потянулся за табаком.- Ежли голову уже держишь, лезь-ка сюда, за меня побудешь.
- А ты чего?
- С ребятами пойду. А то ноги онемели сидеть. На, держи...
Касьян сыпнул в Кузькины дрожащие ладони жменю махры, бросил сверху свертыш газеты со спичками и, на ходу надевая пиджак, побежал догонять ополченцев.
- Давай сюда! - обрадованно крикнул Леха.- А ну, ребята, пересуньтесь, дайте Касьяну место.
Касьян пристроился с краю рядом с Махотиным, подловил шаг и затопал в общую ногу. И радостна была ему эта невольная забота о том, чтобы не сбиться, поддерживать дружный гул земли под ногами.
- А гляди-ка, братцы! - возликовал Матюха.- Обходим, обходим этих-то! Ситников да Калашников. Небось напехтерили сидора. Сичас мы вас уделаем, раскаряшных! Куда вы денетесь!
Поглядывая на заречную колонну, неожиданно поворотившую от телефонных столбов на какой-то проселок и явно косившую на переправу, усвятцы, подгоняемые замыслом, какое-то время шли с молчаливой сосредоточенностью, в лад шамкая и хрустя пересохшей в верховом безводье травой. Но вот Матюха Лобов, мелькавший в третьем ряду стриженой макушкой, пересунув со спины на грудь запыленную гармонь, как-то неожиданно, никого не предупредив, взвился высокозвонким переливчатым голоском, пробившимся сквозь обычную матюхинскую разговорную хрипотцу:
И эх, в Таган-ро-ге! Эх, в Таган-ро-ге!
Лейтенант, державшийся левой, береговой, стороны и все время поглядывавший в заречье, удивленным рывком повернулся на голос и, увидев в руках Лобова гармошку, одобрительно закивал головой, дескать, молодец, земляк, давай подбрось угольку.
И как это ни было внезапно, все же шагавшие вблизи Лобова мужики не сплошали, с ходу приняли его заманку и пока только первыми рядами охотно подхватили под гудевшую басами гармонь:
Да в Таган-роге приключилася беда-а-а...
Касьян, еще не успевший обвыкнуться в строю, не изловчился ухватить давно не петый мотив и пропустил первый припев, но, уже загоревшись азартом назревающей песни, ее неистовой полонящей стихией, улучив момент, жарко оглушил себя накатившимся повтором:
В Таган-роге д'приключилася беда-а-а...
А Матюха, раскачивая от плеча до плеча ушастой головой, сладко томясь от еще не выплеснутых слов, подготавливая их в себе, в яром полыме взыгравшей души, даванув на басы под левую ногу, снова выкинул мужикам очередную скупую пайку:
Эх, там убили-и... эх, там убили-и-и,
Там убили д'молодого каза-ка-а-а...
И мужики, будто у них не было больше никакого терпения, жадно набрасывались на брошенную им строку и тотчас, теперь уже всем строем, громово глушили и топили запевалу:
Там убили д'молодого каза-ка-а-а...
Но Матюхин голосок ловким селезнем выныривал из громогласной пучины и снова взмывал, еще больше раззадоривая певцов:
И эх, схоронили-и... эх, схоронили-и-и,
Схоронили при широкой до-лине-е-е...
А тем временем над Верхами в недосягаемом одиночестве все кружил и кружил, забытый всеми, курганный орел, похожий на распростертую черную рубаху.
ПРИМЕЧАНИЯ
Повесть впервые опубликована в журнале "Наш современник" (1977, No 4-5), вышла отдельной книгой в издательстве "Молодая гвардия" (М., 1980; гравюры худож. А. Зайцева).
Отвечая на анкету "Литературной России" "Кто над чем работает" (5 апреля 1974 г.), Е. Носов говорил: "Пишу повесть о войне. Уточнять трудно. Скажу только, что о войне написано много, и мне бы хотелось углубить эту тему, исследовать солдатскую психологию". В 1976 г., передавая "Литературной России" отрывок из повести, писатель отмечал, что произведение задумано как "литературная симфония, с обобщениями и философскими раздумьями" (Носов Е. Летели бомбовозы.- Лит. Россия, 1976, 7 мая).
Наиболее обстоятельно об идейно-художественном содержании повести, ее жизненной основе, а также о первоначальном замысле "Усвятских шлемоносцев" Е. Носов рассказал в беседе с В. Помазневой (Касьян - и пахарь, и солдат.Лит. газ., 1977, 6 апреля): "Повесть... даже не о войне как таковой, не о боях, не о баталиях, а лишь о том, как весть о ней пришла в глубинное русское село и как люди привыкали к мысли, что нужно оставить свои пашни, сенокос, поле, своих близких и идти на защиту родной земли.
От момента, когда человек должен был оставить плуг, до момента, когда необходимость заставила его взяться за винтовку, большая дистанция. Дистанция тут психологического характера, связанная с мучительной ломкой устоявшихся представлений, привычек, вживанием в навалившуюся беду, перевоплощением пахаря в солдата. Вот о сложном состоянии перевоплощения, о десяти днях начала войны и написана повесть. Предчувствую, что название ее "Усвятские шлемоносцы" - у читателей поначалу может вызвать определенный внутренний протест.
Но выбрано оно не случайно. Вдумайтесь: ведь и слово "война" сразу как-то не воспринимается, потому что чуждо человеку. Его тоже надо осознать, к нему тоже надо привыкать, как к нoшению шлема, каски.
[...]Повесть весьма проста по сюжету. И никаких особых событий в ней не происходит - просто уходят из села новобранцы. Очень объективная хроника, очень медленное развитие событий.
Сначала замышлялась она как раз с баталиями, с подвигами. Собственно, вес начало, которое сейчас существует, именно потому торопливое, беглое, что я мыслил побыстрее пройти сцены прощания, проводов, а потом уже широко, объемно представить картины фронтовой жизни. Hо материал, по которому писались первые сцены, увлек меня. К тому же оказалось, что в нашей литературе он еще недостаточно разработан. Будучи сам по себе по военным материалом - здесь только сборы на фронт,- он, мне кажется, тем не менее очень емко выражал героическую суть нашего народа.
[...] Главный герой ее (повести.- В. В.) - народ. А олицетворяют его в данном случае жители села Усвяты. Имеется в повести и главное действующее лицо - крестьянин Касьян Тимофеевич... Я взял человека средних лет, чтобы показать, что он теряет в связи с войной...
[...] Главное в ней (повести.- В. В.) не сам герой... а идея защиты Родины. Этой идее подчинено все.
[...] У... моего героя фамилии вообще нет. Потому что она была не нужна. Но имя я ему дал неслучайное. Касьян означает "носящий шлем".
[...] В облике "Усвят" проглядывает... в общих чертах, моя деревня. И хоть писал я не свою хату, не своего дядьку, не своего деда, не соседа, но всегда имел в виду мое село, его людей.
[...] Моя мысль: война чужда человеку вообще. Советскому народу, пережившему ужасы минувшей, потерявшему в ней двадцать миллионов жизней, она ненавистна тем более.
Повесть своевременна для меня и, если хотите, злободневна. Потому что меня глубоко оскорбляют истерические голоса на Западе о том, что наша страна кому-то угрожает, кого-то устрашает.
[...] Самой своей повестью я хочу сказать: посмотрите, какой мирный наш народ! Он никому не может угрожать. Конечно, если его побеспокоят, он постоит за себя".
Повесть была воспринята как новое слово в осмыслении темы патриотизма и подвига (Комсомольская правда, 1977, 8 июня), отмечалась глубокая народность произведения, его связь с предыдущими рассказами писателя, с традициями былинного эпоса и русской воинской повести (Подзорова Н. И остаются сыновья.- Лит. газ., 1977, 8 июня).
Кроме "Усвятских шлемоносцев", рассказов "Живое пламя", "Красное вино победы" и "Шопен, соната номер два", Е. Носов посвятил войне еще несколько рассказов, малоизвестных современному читателю,- "Тысяча верст" (Где просыпается солнце. М., Сов. писатель, 1965), "Фронтовые кашевары" и "Переправа" (оба - Лит. Россия, 1975, 9 и 30 мая).
Повесть экранизирована в 1981 г. на Мосфильме - полнометражная лента "Родник" (режиссер А. Серенко). Одна из лучших театральных инсценировок "Усвятских шлемоносцев" осуществлена Курским драматическим театром им. А. С. Пушкина (режиссер В. Гришко). И в фильме, и в театре авторы стремились донести до зрителя основной пафос произведении: "От "Слова о полку Игореве",- говорил Е. Носов на VI съезде писателей РСФСР,- до "Войны и мира" русская литература пронесла через века священный образ Родины и думы о ее судьбе" (Лит. газ., 1975, 24 декабря).