Келлхус отметал эти истории об Армагеддоне с ходу, как и многие байки, что рассказывал Левет. Однако имя «Анасуримбор», вырезанное на древнем диорите, отмести было не так‑то просто. Теперь он понимал, что мир и впрямь куда древнее дуниан. И если его род восходил к этому давно умершему верховному королю, стало быть, он древнее дуниан.
Но эти мысли не имели отношения к его миссии. Изучение Левета подходило к концу. Скоро придется продолжить путь на юг, к Атритау, откуда, как утверждал Левет, есть возможность отправиться дальше, в Шайме.
Келлхус глядел с высоты на юг, на зимние леса. Где‑то позади него лежала Ишуаль, таящаяся в ледяных горах. А впереди ждало паломничество, путешествие через мир людей, скованных деспотичными обычаями, вечно повторяемыми племенными небылицами. Он явится к ним, как бодрствующий среди спящих. Он будет укрываться в закоулках их невежества и с помощью истины сделает их своими орудиями. Он – дунианин, один из Обученных, и сумеет подчинить себе любой народ, любые обстоятельства. Он будет прежде них.
Однако его ждал другой дунианин, изучавший эти дикие края куда дольше, – Моэнгхус.
«Велика ли твоя сила, отец?»
Он отвел глаза от раскинувшихся внизу просторов –и заметил нечто странное. По другую сторону стелы снег был испещрен следами. Келлхус окинул их взглядом и решил спросить о них у охотника. Существо, которое их оставило, ходило на двух ногах, но не было человеком.
– Вот такие, – пояснил Келлхус и быстро нарисовал пальцем след, виденный на снегу.
Лицо Левета посуровело. Келлхусу достаточно было взглянуть на охотника, чтобы заметить: тот старается скрыть охвативший его ужас. Позади тявкали собаки, описывая круги на своих кожаных поводках.
– Где? – спросил Левет, пристально глядя на странный след.
– У старой куниюрской стелы. Они проходят по касательной относительно хижины, на северо‑западе.
Бородатое лицо повернулось к нему.
– И ты не знаешь, что это за следы?
Вопрос явно был многозначительным. «Ты пришел с севера – и не знаешь этих следов?!» – вот что хотел сказать Левет. Потом Келлхус понял.
– Шранки.
Охотник взглянул ему за спину, обводя глазами стену леса. Монах почувствовал, как у Левета засосало под ложечкой, как участилось сердцебиение, как в голове закружились мысли, слишком стремительные, чтобы быть вопросом: «Что же делать, что же делать…»
– Надо пойти по следу, – предложил Келлхус. – Убедиться, что они не видели твоих ловушек. Если они их видели…
– Зима была для них тяжелой, – сказал Левет. Он нуждался в том, чтобы придать какую‑то осмысленность своему ужасу. – Они пришли на юг за пищей… Им нужна пища. Да‑да.
– А если дело не в этом?
Левет покосился на Келлхуса. Глаза у него были дикие.
– Для шранков люди – тоже пища, только несколько иного рода. Они охотятся на нас, чтобы утолить свои безумные сердца.
Он шагнул к собакам, ненадолго отвлекся.
– Тихо, тс‑с, тихо!
Он похлопал их по бокам, вдавил их головы в снег, сильно потрепав псов по затылку. Его руки двигались небрежно и размашисто, поровну распределяя ласку.
– Келлхус, ты не принесешь мне намордники?
Серая, узкая полоска следов была еле видна в сугробах. Небо темнело. Зимними вечерами в лесу воцарялась странная тишина. Казалось, будто к закату клонится нечто более значительное, чем солнце. Они зашли в своих снегоступах довольно далеко, и теперь остановились.
Они стояли под голыми сучьями раскидистого дуба.
– Возвращаться нельзя, – сказал Келлхус.
– Но не можем же мы бросить собак!
В течение нескольких вздохов монах изучал Левета.
– Но не можем же мы бросить собак!
В течение нескольких вздохов монах изучал Левета. Их дыхание висело неподвижными клубами в морозном воздухе. Келлхус знал, что ему ничего не стоит разубедить охотника возвращаться за чем бы то ни было. То существо, по чьему следу они шли, знало о ловушках. Возможно, знало оно и о хижине. Однако следы на снегу – пустые отметины – были слишком малы, чтобы оно могло ими воспользоваться. Для Келлхуса угроза существовала лишь в страхе, проявляемом охотником. Лес по‑прежнему принадлежал ему.
Келлхус повернулся, и они вместе направились к хижине, вразвалочку скользя по снегу. Однако вскоре Келлхус остановил своего спутника, крепко ухватив его за плечо.
– Что… – начал было охотник, но умолк, услышав шум.
Тишину прорезал хор приглушенных воплей и визга.
Потом по лесу прокатился одинокий вой – и снова навалилось жуткое зимнее безмолвие.
Левет стоял неподвижно, как темные ели.
– За что, Келлхус?
Голос у него сорвался.
– Сейчас не до вопросов. Бежать надо!
Келлхус сидел в пепельном полумраке, следя за тем, как рассвет перебирает розовыми пальцами ветви и темную хвою. Левет все еще спал.
«Мы бежали быстро, отец, но достаточно ли быстро мы бежали?»
Он увидел: что‑то мелькнуло – и тут же исчезло в чащобе.
– Левет!
Охотник пошевелился.
– Что? – спросил он и закашлялся. – Темно ведь еще! Еще одна фигура, дальше влево. Движется в их сторону. Келлхус сидел неподвижно, не отрывая глаз от дальних деревьев.
– Они идут сюда, – сказал он.
Левет сел, с трудом согнув заиндевевшее одеяло. Лицо его сделалось пепельно‑серым. Ошеломленный, он уставился туда же, куда смотрел Келлхус.
– Я ничего не вижу!
– Они стараются остаться незамеченными.
Левета затрясло.
– Беги! – приказал Келлхус.
Левет недоуменно уставился на него.
– Бежать? От шранков не убежишь, Келлхус! Они кого хочешь догонят. Они как ветер!
– Я знаю, – ответил Келлхус. – Я останусь здесь и задержу их.
Левет мог лишь глядеть на него. Он не мог шевельнуться. Деревья вокруг загудели. Пустое небо напряженно выгнулось. Потом в плечо ему вонзилась стрела, охотник упал на колени и уставился на красное острие, торчащее из груди.
– Ке‑еллху‑ус! – ахнул он.
Но Келлхус исчез. Левет перекатился на другой бок, ища его, и увидел, что монах бежит к ближним деревьям, и в руке у него обнаженный меч. Первый из шранков рухнул, обезглавленный, а монах помчался дальше, точно бледный призрак на фоне сугробов. Еще один умер, напрасно рубя ножом податливый воздух. Прочие надвинулись на Келлхуса, точно кожистые тени.
– Келлхус!!! – вскричал Левет, то ли от боли, то ли надеясь отвлечь их, привлечь к тому, кто все равно уже покойник. «Я готов умереть за тебя!»
Однако жуткие фигуры попадали, загребая снег, и странный, нечеловеческий вой понесся сквозь лес. Вот упало еще несколько, и наконец только высокий монах остался стоять.
Охотнику показалось, что издали доносится лай его псов.
Келлхус тащил его дальше. Радужные искорки вспыхивали на снегу в лучах восходящего солнца. Они пробирались сквозь кустарник. Левет скорчился, поглощенный болью в плече, однако монах был неумолим. Келлхус влек его вперед так стремительно, как Левет и здоровым‑то не ходил. Они преодолевали снежные заносы, обходили стволы, проваливались в заснеженные овраги и выкарабкивались наружу. Руки монаха не отпускали, не оставляли его, словно тонкая железная стойка, которая снова и снова не давала упасть.
Ему все казалось, что он слышит собачий лай.