Особенно глубокая пересекала ребро правой ладони, и я был уверен, что в ней застряли осколки стекла, когда рядом послышались шаги. Мимо меня не спеша шел Черный Вэл, как всегда, в своей неизменной длинной мантии, под которой при ходьбе открывались высокие лаковые сапоги. Он был весь черен вплоть до черных волос, черных глаз и черных бровей — и бескровные губы на бледном лице. Несмотря на то что почти десять дней мы провели с ним наедине, он до сих пор не здоровался со мной первым. Сказать по правде, мне он тоже был не слишком приятен, но тут я почему-то кивнул головой и промолвил:
— Доброе утро.
Он резко остановился, вскинув одну бровь.
— Вот как? — услышал я негромкий голос.
Я обиделся и отвернулся.
— Доброе утро, — заговорил Черный Вэл, — Максимилиан. Что вы здесь делаете?
Я промолчал, все еще обиженный. Тогда Черный Вэл подошел и выглянул в окно.
— Понятно. У вас тоже нет занятий?
— Почему это «тоже»? — не выдержал я.
— Вон мой класс, — кивнул он вниз. Я посмотрел и увидел десятка полтора мальчишек, возившихся в сугробе. Пользуясь тем, что Берегиня и леди Ульфрида отвлеклись, они играли в войну и ныряли в сугробы.
— А моих отсюда не видно, — поискав глазами, сообщил я. — Наверное, они возле другого крыла.
— Что у вас с рукой? — вдруг резко спросил Вэл. Взял мои руки за запястья, повертел, осматривая царапины.
— Я вчера поранился, — неохотно ответил я. — О стекло. Шел к Невее, чтобы она…
— Идемте.
Он сжал мою руку и, как ребенка, повел за собой. Я уже говорил, что в Школе МИФ невозможно добраться куда бы то ни было прямым путем, но Черный Вэл знал короткую дорогу. Пройдя коридором, мы спустились всего по одной лестнице и оказались перед дверями полуподвального помещения, где проходили занятия по зельеварению.
На свет появился знакомый мне стилет. Вэл по рукоять вогнал его в неприметную щель, дважды повернул, налегая всем телом. Потом вынул, проделал ту же операцию в другом месте и в заключение надавил большим пальцем на морду льва, которая служила вместо ручки.
Я ожидал, что мы окажемся в аудитории, но Черный провел меня сразу в лабораторию.
Подвал тускло освещался единственным окном. Длинный стол посреди комнаты был заставлен таким количеством колб, пробирок, реторт, банок, пузырьков и коробок, что я не берусь описать их все. Полки вдоль стен тоже ломились от препаратов. Я уж не говорю про кованые сундуки и пучки трав, подвешенные по углам и под потолком на лесках. Тут и там стояли перегонные кубы, чучела различных животных, какие-то ящики и приборы. Я замер на пороге, боясь ненароком зацепиться за что-либо, а Черный, оставив меня, с ловкостью змея пробрался в дальний угол, где зажег лампу и занялся своими травами.
— Идите сюда, — позвал он приказным тоном. Пока я пробирался между ящиками, мешками и коробками, под моими ногами дважды что-то хрустнуло, а однажды раздался предсмертный писк, но Вэл и ухом не повел. Сильными движениями он протер мои руки, смывая с них мазь, потом прижег царапины — я вскрикнул от боли, — пинцетом извлек из одной крошечный стеклянный осколок, залил это место самым обыкновенным йодом и наконец, обработав раны, плотно перебинтовал ладони, оставив на виду только пальцы.
— Вот так, — сказал он, все еще держа мои руки в своих и словно любуясь результатами труда. — До свадьбы заживет. Завтра и в субботу повязку надо поменять, а потом все. С моей мазью любая рана заживает в трехдневный срок. Любая обычная рана. Разве что убираться в ваших клетках эти дни будет трудно. Но да у вас же есть заклинания…
— Я в живом уголке не пользуюсь лишними заклятиями, — сказал я. — Как только приехал, сразу снял почти все.
— Почему?
— Ну, животным без них лучше.
— А-а-а… — Он все еще держал меня за руки, и мне это было неловко.
— Спасибо, — сказал я. — Я не думал, что вы… такой.
— Какой?
Его скрипучий голос стал совсем противным, но я все-таки ответил:
— Я думал, вы более… э-э… суровый. Более… жестокий и… вообще.
— Все так думают, — отрезал он, выпустил мои руки, отвернулся и стал разбираться на столе.
— Простите, — сказал я ему в спину.
— Я привык. — Он уже чем-то булькал, переливая из пузырька в пузырек. — Где вы поранились?
Запинаясь — неудобно как-то говорить со спиной собеседника, — я поведал о вчерашнем ночном происшествии и о том, что прятался от ожившего мертвеца на карнизе за окном. Вэл никак не реагировал на мой рассказ — даже отошел от стола и стал копаться в сухих травах. Но к тому времени, как я замолчал, он повернулся ко мне с бокалом в руке. В нем что-то дымилось. Пряно пахло травами и вином.
— Пейте! Заметив мой недоуменный взгляд, предвосхитил вопрос: — От простуды.
Обжигаясь, я выпил горячее, обильно сдобренное пряностями вино, и мне показалось, что внутри меня начал таять огромный ледяной ком. Возвращая бокал Вэлу, я заметил, что он смотрит на меня как-то странно.
— Спасибо, — сказал я снова, чтобы как-то разрядить обстановку. — Вы просто совершили чудо!
— Нет, — он отвернулся, пошел вдоль стола, перебирая стоявшие на нем приборы, — этого я не могу.
Я поставил бокал и огляделся по сторонам. Черный Вэл больше не обращал на меня внимания, и я, не зная стоит ли уходить, не прощаясь, исподтишка рассматривал окружающее.
Фотография пятилетней девочки привлекла мое внимание именно потому, что выглядела в лаборатории весьма необычно. Малышка была чудо как хороша. В чертах ее лица было что-то эльфийское. Она держала на руках белого пушистого зверька с большими ушами и улыбалась.
— Кто это?
Вэл мигом оказался рядом и перевернул снимок тыльной стороной, словно я мог осквернить его своим взглядом.
— Моя дочь, — скривился он, как от зубной боли.
— Она умерла?
— Я умер. — Он опять отвернулся.
— Простите, — сказал я ему в спину.
— Пустое. — Он опять чем-то булькал. — Выпьете?
Я не хотел обижать коллегу, но все-таки не удержался от замечания:
— Вам не кажется, что вы слишком много пьете? В конце концов, что подумают дети? Ведь мы же…
Тут я заметил, что он смотрит на перевернутую фотографию, и заткнулся. У Черного было такое лицо…
— Вам со мной не страшно? — вдруг спросил он. Я помотал головой, и он опять поморщился. — А вот ей было… Я детдомовский. Кто мои родители — неизвестно. В корзинке, где я лежал, обнаружили письмо. В нем сообщалось, что родившая меня женщина опозорила себя и недостойна называться моей матерью. Я воспитывался среди простых смертных. Знаете, что это такое — детдом простых смертных для мага? Ведь мои способности проснулись слишком рано — в неполные шесть лет. В восемь лет я убежал. Вокзалы, бомжатник, пустые бутылки, попрошайничество… Магия помогала выжить и уцелеть. А потом меня нашел один маг. Почувствовал мою Силу. Пристроил в интернат. Но мне и там было плохо. Я попал туда в тринадцать лет, после пяти лет жизни на улице. Попал на первый курс, к малышне. У них были свои законы. Я не смог в них вписаться, хотя очень хотел учиться. И в пятнадцать лет ушел. К нему.
Он произнес это слово так, что я сразу понял — этот человек много для него значил. И похолодел, когда услышал имя:
— К Белому Мигуну… Что? — Черный Вэл заметил мое смятение и подмигнул. — Не знал?.. Да, я был сектантом. А куда еще податься мальчишке с моим прошлым? Я только-только начал постигать науки, но превзошел своих сверстников-магов в одной — науке выживать и бороться за жизнь. У Мигуна я был востребован, я был ему нужен. И он любил таких, как я.