Разлиновываешь, потом смотришь – ага, на оригинале в десятой клеточке слева и сорок первой сверху линия рисунка идет от нижней трети вертикальной левой стороны к верхней трети вертикальной правой стороны. Так, клеточка за клеточкой, можно скопировать весь рисунок… На картинах-переводилках Врубеля эти клетки видны. Причем фон картины художники иногда рисуют малярным валиком. Правда, пользуются малярным валиком редко: закрашивать-то холст валиком быстро, но потом валик отмывать долго.
–Почему вы не рисуете Путина, как все нормальные художники, – с телевизора, как, скажем, гигантский художник Сафронов? Почему вы просто копируете фотографии?
– Чтобы похоже получилось… С фотографии лучше всего рисовать. Никого не надо заставлять позировать. А Никас Сафронов, между прочим, правильно делает, он рисует своих одинаковых Путиных одного за другим и продает. Никас проводит нормальную продюсерскую работу.
–Вот я вижу у вас какой-то старый, «допутинской» поры, портрет Лужкова. Тоже с фотографии?
– Да. Суть творчества в том, что, рисуя с фотографии, мы просто убираем со снимка все лишнее.
–Так вот почему на портрете у Лужкова нет туловища, одна голова!
– А головы вполне хватает! Больше ничего не говорит о человеке. Даже уши лишние, мы могли бы их отрезать Лужкову.
На кухне у Врубеля во всю стену нарисовано патриотическое полотно – ветеран ВОВ с гармоникой. Эту картину Врубель перерисовал с фотокарточки известного фотографа Юрия Феклистова, опубликованной лет десять–пятнадцать тому назад в журнале «Огонек»… Я сказал «Врубель перерисовал»? Нет. Не только Врубель. Жена его – Вика Тимофеева – тоже руку приложила к этой картине, о чем, кстати, сразу и не вспомнила. Но справедливости ради муж напомнил:
– Ты фон рисовала. И клеточки чертила.
– Да, действительно…
–А другие художники на вас не ругаются, что вы фотографии копируете, вместо того, чтобы по-честному рисовать? — спросил я.
– Да другие художники вообще – просверлят дырку в стене и назовут как-нибудь типа «Трансцендентное», – критично высказалась Вика. – А мы все-таки рисуем. Хоть и по клеточкам.
– У меня классическое образование, – продолжил тему Дима Врубель. – Я закончил курсы художественно-графического факультета пединститута. И когда мой учитель – Андрей Николаевич Панченко, который учил меня академической живописи и с которым мы не виделись 14 лет, – увидел, что я делаю, ему стало плохо. Он же меня учил рисовать с натуры. А я стал срисовывать фотографии. Да еще по клеточкам!
За чаем Дмитрий раскрыл мне некоторые профессиональные секреты. Оказывается, от макушки Путина до подбородка Путина должно быть не менее 35 сантиметров.
– Иначе голова получается маленькая. Получается маленький человечек, микроцефал.
Разумеется, подобного надругательства Врубель по отношению к Путину позволить себе не может, поэтому на его картинах пропорции соблюдаются строго – от головы Путина до кончика его подбородка никак не менее 35 см.
И еще. Опытным глазом художника Врубель отличает плохого человека от хорошего. Всех плохих людей сразу видно – у них носогубная складка ярко выражена и уголки рта вниз опущены. Как усы у гуцула. И улыбаются они всегда криво. А Путин улыбается прямо. И лицо у него хорошее. Но сложное. Зато гармоничное.
–А самому Путину нравятся твои картины?
– А Микки Маусу нравится, что его Дисней рисовал?
–Микки Маус придуманный, у него нельзя спросить.
– Наш Путин тоже ненастоящий. Он плоский, двухмерный, бумажный. А настоящий Путин, я так подозреваю, живой, объемный и теплый.
Что еще необходимо рассказать о творческих планах художника нашему читателю? А то, что Врубель на Путине не остановится. В его дальнейших планах – Березовский, Мамут и Абрамович. Фотографиями олигархов он уже запасся.
– Раньше были персонажи – ветеран, секретарь обкома, рабочий, колхозник, спортсмен. Это архетипы были, и я их рисовал.
Сейчас появились другие архетипы – омоновец, бандит, олигарх. Будем рисовать, а куда деваться… Такая наша художническая доля – вносить умиротворение в людей.
Прав! Я уехал от Врубеля настолько умиротворенным, что чуть не уснул за рулем. Искусство в больших дозах – сильное средство!
ПИР ДУХА
Портрет Ильи Глазунова
О Глазунове я и раньше слышал. Потому что это довольно известный гениальный художник современности. Когда мы договаривались о встрече, титану даже не нужно было называть номер квартиры. Глазунов сказал просто: «Новинский бульвар, дом 13». Дом 13 – уютный двухэтажный особняк, окруженный железным забором и охраняемый двумя милиционерами. Когда я позвонил в калитку, из будки вышел милиционер с папкой и начал сверять мою фамилию со списком приглашенных. Лишь после этого я степенно прошествовал к подъезду.
На пороге меня встретил сам хозяин – художник Глазунов. Несмотря на возраст (ему далеко за семьдесят), Глазунов выглядел вполне крепеньким. Он был одет просто, по-домашнему, и, как подобает хозяину, сразу же предложил гостю откушать чаю. Пока гостя вели в залу, меня так и подмывало спросить, почему художник поселился в музее и отчего мне не выдали мягкие войлочные тапки. Стараясь ничего не разбить и случайно не задеть локтем, я шел по дому, разглядывая скульптуры, картины да разные золотые канделябры.
Радушный хозяин дворца предложил мне щей или борща, но по скромности я решил ограничиться коньяком «Хеннесси» и чаем с бутербродами. Вот тут и выяснилось, что на самом деле во дворце Глазунов вовсе и не живет. Вернее, не спит, поскольку почивать предпочитает в загородной резиденции, куда вскорости и отправится. И вообще, это не дворец, а… здесь Глазунов несколько задумался, пытаясь найти лучшую дефиницию зданию:
– Я не знаю…Представительство ректора Российской академии живописи, ваяния и зодчества.
А он, Глазунов, просто ректор. Наливая в рюмку коньяку, Илья Сергеевич сказал, что как ректор получает от государства 40 долларов зарплаты. Я согласился, что это очень мало. «А мои студенты, – продолжил Глазунов, – получают 20 долларов». Я согласился, что это еще меньше. По моим прикидкам – в два раза.
–Как же вы живете, Илья Сергеевич?
Оказалось, Глазунов вынужден продавать свои картины. Ему заказывают, и он рисует за деньги.
–И я могу вам заказать свой портрет? Во сколько мне это обойдется?
На этот вопрос Илья Сергеевич тактично не ответил, но сообщил, что вообще-то рисует королей да президентов, правда, в последний раз нарисовал портрет нового русского бизнесмена лет тридцати, который сумел наскрести денег на оплату работы всемирно известного художника.
Еще при входе я обратил внимание, что вокруг Глазунова все время перемещаются две девушки.
– Вера, моя дочь. А это Инна, – представил их Глазунов.
«Наверное, прислуга», – подумал я, потому что Илья Сергеевич все время кричал «Инна! Инна!» и просил чего-нибудь принести – то книжку, то коньяк, то пепельницу. В такие моменты он был похож на большого ребенка. Это выглядело довольно трогательно.
–А Инна, она кто? — на всякий случай уточнил я диспозицию, чтоб как-нибудь не облажаться ненароком. А то пошлешь девушку сгонять за пивом, а она окажется вовсе не прислугой. Неудобно получится.
– Инна… Как вам сказать… – Илья Сергеевич на мгновение смутился, но сразу же взял себя в руки и твердо посмотрел в мои бессовестные глаза. – Инна – женщина, которую я люблю. А она любит меня.
Женщине, которую любит большой художник Глазунов, я сразу не понравился. Сначала своей излишней скромностью. Когда она поинтересовалась, какой коньяк принести, я, чтобы не вводить хозяев в излишний расход, ответил: «Да какой не жалко». И этим смертельно обидел девушку Инну.