Госпожа Долматова, не потерявшая самообладания, оказав первую помощь мужу, спросила меня дрожащим голосом:
– Ведь не правда ли, у вас нет твердой уверенности, это лишь предположение, случайное стечение обстоятельств? – и в глазах этой матери засветилась такая страстная надежда, что у меня не хватило духу сказать ей правду.
– Уверенности нет, но многое складывается не в пользу вашего сына, он под сильным подозрением, и я должен его арестовать до выяснения дела.
– Ну, вот, я так и знала! – сказала она, облегченно вздохнув.
– Разве мой мальчик может быть убийцей? Я прошу вас выяснить скорее это дело и избавить нас от незаслуженного позора! Сына сейчас нет в Петербурге. Он третьего дня уехал с кузеном своим к его матери, к моей сестре, баронессе Гейсмар, в Псков.
– Опишите, пожалуйста, сударыня, как выглядит кузен вашего сына, то есть ваш племянник?
Она подробно описала внешность барона Гейсмар, и это описание весьма походило на приметы товарища Долматова, данные подругой убитой Тиме. Видимо, мы напали на след и второго участника убийства.
Немедленно в Псков был командирован помощник начальника петербургской сыскной полиции Маршалк, который и предстал перед стариками Гейсмар. Здесь повторилась та же тягостная сцена, что и у Долматовых, с той лишь разницей, что старик Гейсмар, отставной генерал, проживавший в Пскове на пенсии, услыхав о страшном обвинении, был до того потрясен, что через несколько дней умер. Баронесса, вообще, видимо, не любившая своего племянника, сказала:
– Я ни минуты не сомневаюсь, что сын мой здесь ни при чем. Если кто и виноват, то, конечно, это мой племянник. Я всегда считала его большой дрянью. Во всяком случае, ради сына хотя бы, я помогу вам в этом деле. Вчера молодой барон с Долматовым уехали в имение к своим друзьям, на станцию Преображенская. Я думаю немедленно их вызвать телеграммой обратно, и вы здесь можете их допросить.
Так и сделали. Баронесса послала телеграмму, а Маршалк с агентами отправился на Преображенскую. Двое суток продежурили они на ней напрасно и собирались уже отправиться в имение, когда, наконец, к станции подъехала лихая тройка и из коляски вышли Долматов и барон Гейсмар. Они были схвачены и арестованы, причем Гейсмар оказал вооруженное сопротивление, открыв огонь из браунинга, но, к счастью, никого не ранив. По предъявлении улик и вещественных доказательств, преступникам оставалось только сознаться. Однако барон Гейсмар говорить не пожелал. Долматов оказался разговорчивее.
– Вы хотите знать, что довело нас до преступления? Извольте! Я, пожалуй, расскажу, хотя это длинная история. Вкратце она сводится к следующему: мы с бароном жертвы современного социального уклада. Выросшие в холе, избалованные средой, отравленные дорогими привычками, мы не имели возможности хотя бы наполовину удовлетворять их. Началось с переучета векселей, дружеских бланков, затем наступил период краж и, наконец, вот докатились до убийства. Как произошло оно? Довольно просто. Познакомились мы с Тиме в «Вене», обратили внимание на ее серьги, а так как в эти дни деньги нужны были нам до зарезу – мы и зарезали. Несколько завтраков, несколько предварительных визитов – и знакомство закрепилось. Поздно вечером перед убийством я из театра заехал к ней поужинать. Засиделся, выпито было много, – в результате хозяйка разрешила мне остаться ночевать, и я прилег в гостиной. Но ни ночью, ни утром я не нашел в себе сил совершить задуманное и, распростившись, вышел в десять часов на улицу, где меня, по предварительному сговору, поджидал барон. Узнав о моей слабости, он выбранил меня, и мы вернулись обратно. – «Представьте, – сказал я Тиме, – вдруг у подъезда натыкаюсь на барона, продувшегося в клубе. Он голоден, сердит, пригрейте его, напоите кофе». Тиме рассмеялась и принялась хлопотать. Барон мне мигнул, и я, незаметно выхватив топорик, ударил свою жертву по затылку.
Она упала, а барон принялся ее добивать свинцовым стеком. Когда с ней было покончено, мы начали искать серьги, да, черт его знает, куда она девала их! В результате – грошовое кольцо!
Долматов говорил все это не торопясь, спокойно, как-то растягивая и скандируя слова. Ни раскаяния, ни угрызений совести, по-видимому, он не ощущал.
Судом оба преступника были приговорены к каторге, которую и отбывали до революции в Шлиссельбургской крепости. После большевистского же переворота их видели обоих в военной форме, раскатывавших по улицам Петрограда в экипажах придворного конюшенного ведомства.
ШАНТАЖ
Однажды ко мне на прием явился московский присяжный поверенный Шмаков, мой давнишний знакомый, в сопровождении неизвестной мне дамы и обратился со следующими словами:
– Я привез к вам, Аркадий Францевич, мою постоянную клиентку, госпожу X. (и он назвал фамилию московских купцов-миллионеров).
Госпожа X. обратилась ко мне за юридической помощью в деле, где я лично, увы, бессилен что-либо сделать; но я предложил ей посоветоваться с вами: быть может, вы найдете способ вывести ее из неприятного, чтоб не сказать больше, положения.
Все необходимые сведения г-жа X. вам подробно изложит. Не откажите сделать все, что можно. А теперь позвольте мне вас оставить, – и он, распрощавшись, исчез.
Предо мной в кресле сидела довольно полная женщина, лет сорока с хвостиком, и, глядя на меня, приятно улыбалась.
– Я к вашим услугам, сударыня!
– Ох, г. Кошко! Дайте набраться духу, ведь дело-то уж больно необыкновенное.
И, передохнув, посетительница принялась рассказывать. Говорила она не торопясь, растягивая по-московски гласные, с тем едва уловимым оттенком известной уверенности в себе, что присуща обычно очень богатым людям.
– Семнадцати лет я вышла замуж, прожила с мужем больше двадцати и вот третий год вдовею. Женой я была честной и верной, родила пятерых детей, вырастила их и теперь от старшего сына имею уже внучат. По смерти мужа я дела не забросила, занялась и фабрикой и коммерцией и еще увеличила наши обороты. Семью свою держу в страхе Божием и повиновении. Дети меня уважают и любят и с каждым моим малейшим желанием считаются, словом, могу сказать, – пользуюсь всеобщим респектом. До прошлого года все шло как по маслу, всем я была довольна. Одно лишь стало тяготить меня, – хоть и совестно посвящать вас в мои бабьи дела, да что поделаешь, – в данном случае это совершенно необходимо. Ну, словом, коротко говоря, затосковала я по друге. По пословице хоть и говорится: «Сорок лет – бабий век», однако стукнуло мне и 40, а старости в себе я не чувствовала; впрочем, вся наша порода такая! Я сказала себе: что же? ты свободна, богата, детей подняла и пристроила, не грех подумать и о себе! Я стала искать да выбирать. Связаться с каким-нибудь молокососом – не хотелось. Я понимала, что в мои годы искренне не привяжешь к себе молодого человека, да и знаете, какая нынче молодежь! Начнет выуживать деньги да стращать скандалами, а для меня тайна в этом деле – прежде всего. Не дай Бог до детей дойдут слухи – это мне хуже смерти! Думала я, думала да и сошлась, наконец, со своим духовником, отцом Николаем В. Мой выбор может показаться странным, но о. Николай как раз был подходящим человеком: вдовый, тихий, скромный, не болтливый. Хоть красотой особой и не отличался, но мужчина был все же ничего себе. Опять-таки любви я и не искала, да и не верю в нее. Слава Богу, всю жизнь прожила, пятерых детей имею, а что такое любовь – и не знаю! Для наших встреч я сняла в Лоскутной гостинице постоянный номер в две комнаты. Хозяином гостиницы в то время состоял некий бразильский подданный; я знавала его и раньше. Все шло хорошо, и о. Николаем я была вполне довольна. Как вдруг случилось несчастие.