Я разыскал Константина Семеновича за Артбухтой, в том редкостном уже, заповедно-старом уголке Севастополя, где киношники сразу бы присмотрели натуру для фильма времен "Очакова" и "Потемкина": немощеная улочка в глухой зелени частных садов, толстостенные лепные заборы-дувалы, красная черепица невысоких крыш, цементированные дворики... Во всяком случае, домишко, в котором жил Ковалюков со своим разрастающимся на лето семейством (внуки, невестки, сыновья), насчитывал от роду ровно сто лет, а в эти беленые комнатки, окружавшие кафельную печь, любил заглядывать кондуктор Частник, отважный сподвижник лейтенанта Шмидта; он сиживал с хозяином - матросом "Очакова" - за самоваром, вел тайные беседы, отменно пел и играл на гитаре. Та гитара долго здесь хранилась, пока не сгинула в войну.
Родословная у Ковалюкова такая: дед - парусный марсофлотец, отец судовой механик, сам - паросиловик, сын - дизелист, капитан 2-го ранга, внук - атомщик, пока еще курсант...
На маленькой кухоньке, за огромными чашками с кофе, мы сидим втроем. Сын - Александр Константинович, офицер Главного технического управления ВМФ, - тоже участник нашей беседы; "Новороссийск" остался и в его мальчишеской тогда памяти.
- Надо ж такому случиться, - горестно вздыхает Ковалюков-старший, аварийную ситуацию на "Новороссийске" мы проиграли на учениях за сутки до взрыва.
Днем на траверзе Стрелецкой бухты "Карабах" подошел к линкору, на котором затопили одну из шахт и устроили имитацию пожара. Мы отрабатывали спасение большого корабля, ничуть не подозревая, что очень скоро нам придется повторять все это здесь, но уже всерьез - не на жизнь, а на смерть.
Вечером 28 октября "Карабах" стоял у Телефонной стенки, принимал воду, а я отправился домой, сюда вот, на Керченскую. Ночью прибегает мой мичман и кричит, задыхаясь: "Взорвался!" И за сердце рукой хватается. "Кто взорвался?" "Новороссийск".
Оделся я в минуту, а тут Кулагин, начальник АСС*, на "виллисе" подкатывает, и мы прямо на Телефонку. "Карабах" стоял в часовой готовности, но уложились раньше, снялись и подошли к линкору. Стоял он, сильно просев носом, однако палуба была еще над поверхностью воды. С корабля свозили раненых...
Мы встали под правой скулой у пробоины. Командую:
- Водолаза в воду!
Пошел водолаз. Дали ему свет.
- Дошел?
- Дошел.
Я взял микрофон.
- Что ты, Вася, видишь?
- Товарищ командир, пробоина!
- Какая?
- Если без мачт и без труб, то "Карабах" наш войдет.
- Куда загнуты края?
- Вовнутрь.
Доложил об этом Кулагину, тот - командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко. Пархоменко стоял на юте, хотя его место было, как требует того Корабельный устав и здравый смысл, на ГКП. Ведь именно туда стекаются все телефонные доклады и именно оттуда опять же по телефону и трансляции отдаются все приказы и распоряжения. Почему Пархоменко выбрал ют, могу объяснить себе только тем, что с юта до трапа, ведущего на адмиральский катер, рукой подать, да и вообще к берегу поближе. Иначе зачем надо было держать связь с ПЭЖ через посыльных? Ведь это ж все-таки линкор: сто метров туда, сто обратно, да сколько трапов вверх-вниз. Минуты шли только так, а ведь каждая из них - на вес золота. А тут еще начальники прибывают всех мастей и рангов - начальник топливного отдела, начальник минно-торпедного управления, несть им числа, и каждый под козырек, каждый с докладом, ну прямо светский прием, черт бы их всех побрал! Одного майора-хозяйственника, который прибыл на линкор миски-ложки пересчитывать, правда, турнули. Ну а в целом-то?! Представьте себе, идет операция на сердце. Вдруг в операционную заявляется министр здравоохранения, который по врачебной специальности своей вовсе не кардиолог, а окулист. И тут же вслед за ним начинают прибывать всякие там начальники главков, ведущие урологи, гинекологи, невропатологи...
Да не просто наблюдать собрались, а руководить ходом операции. Чем она закончится, как думаете? Вот именно. Линкор и перевернулся.
Вы меня можете попрекнуть: э, все мы задним умом сильны. Но возьмите в толк главное. Мы же спасатели, профессионалы. Мы прекрасно знаем, что и как нужно делать.
Пархоменко всю жизнь учили воевать, корабли в бой водить, а вот как их спасать да на плаву удерживать - это наше, инженерное дело. А он этого понять не захотел, гордыня адмиральская заела.
Эх, да что там говорить!
Мы высадили аварийную группу вместе с мотопомпой производительностью 100 тонн в час. Но корабль тонул. Тонул все время, ни на минуту не замедляясь! Мостик "Карабаха" был вровень с верхней палубой линкора, и я хорошо видел все, что на ней происходило. Трос, переброшенный на якорную бочку, крепился на баке линкора за глаголь-гак. У глаголь-гака стоял главстаршина с молотком, чтобы сбить по команде стопорное кольцо, отдать трос и освободить нос для маневра. Он так и не дождался команды, отступил, уходя от заливавшей бак воды.
Потом прибежал ко мне старпом Хуршудов, остававшийся на линкоре за командира. Передал приказание Пархоменко:
- Надо завести буксир и подготовиться к буксировке. Подойдет заводской катер с резчиком и обрежет носовой бридель.
Боже ж ты мой, я-то знаю, что такое заводской катер: команда на нем вольнонаемная, попробуй собрать ее ночью по всему городу, когда ни у кого из тех работяг телефонов и в помине не было.
- Доложите командующему, - прошу я Хуршудова, - что мой водолаз сварочным агрегатом обрежет бридель тотчас же.
Старпом побежал на ют с мегафоном в руке. Подумайте только, ему, фактически командиру корабля, Пархоменко препоручил роль связного. А потом же на него, Хуршудова, возвели ответственность за гибель линкора. Несправедливо это!
Жду я, жду, на мое предложение ни ответа, ни привета. Заводской же катер, как я и предполагал, подошел с чудовищным опозданием - к 4 часам утра, то есть за пятнадцать минут до опрокидывания.
У меня все время не выходила из головы "Мария". Она ведь неподалеку отсюда погибла. Ошибся я только в одном: у "Новороссийска" в отличие от "Марии" главные орудийные башни из гнезд не вывалились. А я ведь еще мальчишкой видел, как те башни с "Марии" поднимали.
Спрашиваю я своего начальника, капитана 1-го ранга Кулагина:
- Что делать будем? Корабль-то тонет.
- А что я могу тут делать?
- Вы знаете, что дальше будет?
- Опрокинется.
Еще раз прибежал Хуршудов.
- Заводите буксир, будем тащить к стенке госпиталя!
К корме "Новороссийска" подошел буксир, помог отдать кормовой трос и стал разворачивать линкор к берегу. Я прекрасно понимал, что заведи мы буксир и потяни за него к берегу, как линкор, и без того накрененный на левый борт, тут же свалится и опрокинется. Этого делать нельзя было ни в коем случае! И я на свой страх и риск, как потом выяснилось, и страх и риск весьма грозные, переиграл инженерно безграмотный приказ по-своему. Я ошвартовался к линкору лагом, то есть борт к борту, и стал работать винтами, толкая корабль к стенке и в то же время отжимая крен вправо. Но "Новороссийск" держал невыбранный якорь, и, конечно же, "Карабаху" не под силу было не только сдвинуть линкор к берегу, но и предотвратить крен. Линкор медленно, но верно валился на левый борт, при этом накренял и нас к себе. Если бы его громада подмяла нас, то "Карабах" и по сю пору лежал бы впрессованным в грунт.
Надо было готовиться к неизбежному. Я приказал заменить стальные тросы на пеньковые, поставил в корме матроса с топором, а себе велел принести с камбуза большой разделочный нож и держал его наготове.