Злилась Дуська на всех красивых и здоровых. Злилась она и на новую товарку, дочку вдовы Степаниды. А та, краснея от смущения, сплясала и неожиданно раскланялась перед самым никудышним парнем - Яшкой. Захихикали девки, прищурились ребята, а Яшка вскочил и начал смущенно перебирать кисти шелкового пояса.
- Чего же ты? - подбадривала его Лида, чувствуя, что все ребята и девки внимательно смотрят на них и готовы потешиться над Яшкой. - Иди же!
Она еще раз притопнула каблуками, схватила его за руки и потащила в круг. Плясать Яшка не умел, но в угоду ей потоптался по-медвежьи в кругу.
Парни захохотали. Яшка сконфуженно скрылся. И тогда, чуть побледнев от волнения, Лидия подняла голову, поглядела вокруг и крикнула:
- Кто самый храбрый, выходи, спляшем!
Парни смолкли, начали прятаться друг за друга. Только рыжий Мишка Сыроежкин в заплатанных штанах стоял возле гармониста и насвистывал в два пальца, подбадривая заробевших парней. Девки начали откровенно посмеиваться над Лидой. Одна из них церемонно раскланялась.
- Отбыли ваши кавалеры, а наши знать вас не желают!
Лида уже готова была выскочить из крута и бежать домой, но в это время в круг вышел одетый по-городскому голубоглазый сын учителя - Макар. Он кивнул гармонисту, снял суконный пиджак, небрежно бросил его на траву и вдруг лихо пошел навстречу девушке. Где-то в конце лужайки они встретились, разошлись, снова встретились.
Сверкнула радость в их глазах. Ударил Макар в ладоши, подхватил Лиду за талию, и они закружились.
От большого счастья, от девичьей радости захватило дух у девушки. "Вот он какой, этот учителей сын. Веселый, оказывается, а все думают, что он гордый, не хочет с деревенскими знаться..."
Поздней ночью шли они из-за околицы домой. Макар вежливо вел ее под руку. Она впервые шла с парнем, да с каким! От этого было радостно и немного страшно. У поскотины сорвалась с жердей и бесшумно метнулась в темноту сова. В кустах послышались шаги, замерли неподалеку.
- Ой, что это, Макар? - вскрикнула девушка и приникла к нему.
- Где?
- Да в кустах.
- Чудится тебе, - шепотом ответил он и обнял девушку.
Так они стояли долго, обнявшись, не смея потревожить ночную тишину, не решаясь поцеловаться. За кустами чуть слышно шумела Кременная, и по ту ее сторону, путаясь в вершинах темного леса, катилась луна, отражаясь блеклым пятном в реке. Силуэты прибрежных деревьев и кустов дробили это пятно на множество мелких лун, то ярких, то чуть заметных.
В кустах сонно тинькала пичужка, будто роняла из клюва капельки воды в тонкую посудину. Так и не посмев поцеловаться, Макар с Лидой пошли дальше. Луна поднялась, и впереди них закачались большие дружные тени. Макар распахнул перед Лидой ворота поскотины, сделанные из жердей. Ворота скрипнули на немазаных петлях, и снова что-то хрустнуло в кустах. По дороге стлался свет луны, и девушке было боязно ступать на эту тонкую дрожащую полоску, которая напоминала ей подвенечную фату. Возле крайнего дома в палисаднике кто-то выводил под балалайку:
За лесом солнце вы-воссияло,
Где черы-най ворон прок-рича-ал,
Пы-прошли часы, прошли минуты,
Когы-да с девчо-онкой я гуу-уля-ал...
Песня шаталась, как на ходулях. Но вот к мужскому голосу присоединился высокий женский, и она зазвучала стройней и печальней:
Прощайте, все мои подруги,
Прощайте, все мои друзья...
В тоске и отчаянии бился голос молодого новобранца, у которого кончались часы и минуты, счастливые, незабываемые, и вот он уезжает в далекие края, так, может быть, и не поцеловав свою суженую.
- Тихо как, - сказала Лида чуть слышно. Макар ничего не ответил, только сжал ей руку и так, не проронив ни слова больше, они подошли к Лидиному дому. Подошли и оба пожалели, что стоит он не в другом конце деревни.
- Придешь завтра, Лида?
- Приду, - одними губами ответила она и с закрытыми глазами стояла у ворот, прислушиваясь к его шагам.
Вдруг перед ней как из-под земли вырос большой человек. Тяжело дыша, он схватил ее за плечи, руки его вздрагивали.
- Лида, это я... не бойся меня... это я... Яшка... Лида... прости меня.. растерялся я давеча... не смел... Лида, иль ты подразнила меня? Я видел тебя с учителевым сыном. Он вон какой! - Яков развел руками, опустил голову. - Холостяковать мне, верно.
- Что ты, Яша, - ласково проговорила Лида, - разве мало девушек в селе? Ты ведь славный. Найдется и твоя суженая.
- Я не хочу другую, - угрюмо ответил он, - я завтра к тебе сватов пришлю!..
- Что ты, что ты! - испугалась девушка. - Мне еще рано замуж, не желаю.
- За меня не желаешь, а за Макарку, если спосватается, пойдешь. Пойдешь ведь?
Она помолчала и честно призналась:
- За Макара пойду. Только он не посватается.
- Посватается. Как он не посватается. Ты вон какая! - Яшка, вероятно, поискал сравнения, но не нашел и, скрипнув зубами, исчез в темноте.
Еще было много вечеров и ночей, с луной и без луны, теплых и ненастных, но одинаково замечательных и всегда коротких. И где бы они ни были, за ними всюду следовал Яшка. Парень мучался, а на селе посмеивались над ним.
Потом настала разлука. Уехал Макар служить в Красную Армию, стал пограничником. Затосковала Лида. Ребята подначивали Якова:
- Ну, Яшка, не теряйсь теперь. Учителишки нет, свернут ему япошки на границе голову...
Яков как умел ухаживал за Лидой. А умел он сидеть возле нее и не мешал ей думать. Думала она о Макаре. Он чувствовал это, вздыхал. Похудела Лида, лицо ее немного побледнело и оттого сделалось строгим и еще более привлекательным. Грусть, поселившаяся в ее больших глазах, придавала им неизмеримую, заманчивую глубину. Сделались они бархатными, мягкими.
Все чаще и чаще в доме Степаниды стали появляться сваты, но уходили они ни с чем. Больная Степанида журила дочь:
- Чего ты, Лидка, выкобениваешъся? На что надеешься? Не нужна ты темная, неученая Макару. Не придет он к тебе. Гляди, подыхаю ведь я, чего одна-то делать будешь? А мне желательно взглянуть на зятя хоть одним глазком, узнать, с кем ты останешься на белом свете. Ради тебя тянула вдовью лямку, как же сиротой бесприютной тебя оставить?..
Не выдержала Лида, сказала Якову:
- Нет моей мочи больше. Изъела меня мама, не дождаться, видно, мне Макара, не судьба, значит. Шли хоть ты сватов...
Яков обрадовался, но, встретившись с се тоскливыми глазами, сел рядом с ней и долго молчал.
- Не надо мне, Лида, из милости. Жди Макара. Но если за кого другого зарублю!
- Яша, Яша, что ты! - Девушка заплакала, прильнула к нему. - Я знала, что ты такой...
Степанида умерла, и девушка осталась одна в большой избе над кругиком. Яков заколотил окна в одной половине избы, и девушка перебралась в ту, где теперь жили Тася с Сережкой. Часто допоздна просиживал у нее Яков. По деревне ползли сплетни. За Лидой укрепилась дурная слава.
Но никакие слухи, никакие сплетни и наговоры не помешали встретиться Макару и Лиде. Когда появился он в буденовке, в потертых кожаных галифе, Лида немного оробела. "Больно уж важный Макар-то. На меня и не взглянет, пожалуй".
Но Макар в первый же вечер пришел к ней да так и остался. На другой день его на улице остановил Яков и сказал:
- Будут тебе всякую нечисть плести насчет Лидии и меня - не верь. Неправда это.
- А я знаю, что неправда, - беспечно ответил Макар.
- Знаешь?.. - глухо переспросил Яков и, опустив свои могучие плечи, побрел прочь.
- Яков, постой! - кинулся за ним Макар. Яков остановился. Широкое, с крупными чертами лицо его осунулось, постарело.
- Я люблю ее, - чуть слышно выдавил Яков, - давно... - Хотел еще что-то сказать, но мотнул головой и, круто повернувшись, ушел.
В Корзиновке почти одновременно были две свадьбы. Первая из них шумная, с лентами, с бубенцами на дугах, с венчанием, с дружками и сватами, с приданным и большой гулянкой. Здесь Евдокию Масленникову выдавали за Якова, беспрекословно подчинившегося воле родителей. А им прежде всего хотелось породниться с богатыми. Масленниковы как-то сумели выкрутиться во время раскулачивания, жили единолично.
Вторая свадьба была тихой, малолюдной, Ни у жениха, ни у невесты уже к той поре не было родителей. На свадьбу к Лидии и Макару пришли две бедные вдовы, девка Августа, которую Макар недавно пристроил в лавку уборщицей, ее непосредственный начальник с ярким чубом - Миша Сыроежкин да пастух Осмолов, который привел в подарок мягкогубого телка, заработанного на летней пастьбе скота.
Нешумная это была свадьба, но какая-то уютная. Посокрушались было две вдовы насчет того, что молодые не обвенчались, но подвыпили, примирились с этим, и пастух изрек;
- Все по-новому, пусть будет и свадьба по-новому.
А когда он опьянел, все лез целоваться к Макару и, роняя на стол слезу, говорил:
- Как же это вы меня, пастуха, на свадьбу, а? Последнего человека! Эх, Макар, люблю я вас... Лида, милушка... Дай тебе Бог ну всего, что ни на есть... Эх вы, детки!
Поздней ночью у ворот зазвенел колоколец, остановилась тройка. Бледный, не в меру пьяный в избу вошел Яков. За ним несколько парней. Пощупав тоскливыми глазами из-под насупленных бровей выжидательно застывшую компанию, Яков ухарски выкрикнул:
- Поздравить приехал! Вот! - Он выхватил у стоявшего сзади парня клубок красной шелковой ленты, и она змеей побежала к ногам Лиды. Принимай от меня!
Макар встал из-за стола, смотал ленту на пальцы.
- За поздравление спасибо, Яков! Лида, - обернулся он к жене.
- Спасибо, Яша, - тихо сказала она и неуверенно кивнула на стол. Может, за наше... счастье...
- За ваше? Что ж, ребята, выпьем! - повернулся он к своим друзьям.
Там кто-то услужливо стукнул по дну бутылки. Пробка шлепнулась в белую печку.
- Пожалста!
- Нет, нет, нет, - запротестовал Макар, - угощаем мы! Милости просим к столу.
Ничего не оставалось делать. Яков выпил рюмку, и вся удаль с него слетела. Он медленно поднялся, ухватился рукой за край стола так, что обозначились косточки на суставах.
- Желаю, значит, желаю... - И вдруг, закрыв лицо рукой, выбежал из избы...
...Лидия Николаевна смолкла. Взяла крошку хлеба, размяла ее, скатала в шарик, снова размяла. Потом поднялась, подошла к часам-ходикам, пристально, долго смотрела на них. Подтянула гирьку, качнула сникший было маятник и вернулась к столу. В бутылке еще оставалось вино.
Лидия Николаевна налила рюмки, приподняла за подбородок притихшую Тасю.
- Э-эй, чего пригорюнилась? Давай, раз уж взялись пить, и спать.
- Как у вас все было интересно, - вздохнула Тася, - а вот у меня: раз - и ничего не стало. Ни молодости, ни любви, ни доброй надежды. Живу - небо копчу. Только и смысла да радости, что Сережка. - Тася смолкла, постукала себя согнутым пальцем по зубам и грустно вымолвила: - Ну а что же потом? Вам не тяжело, тетя Лида, рассказывать? Если тяжело, то лучше не надо.
Лидия Николаевна помолчала и, глянув без улыбки на Тасю, снова заговорила:
- Любовь, знать-то, всегда вспоминать сердцу любо. Но бывает такой момент, когда и тяжелого хочется кому-то отделить. - Лидия Николаевна взяла в руки косу, принялась расплетать. - Потом, Тасюшка, все шло по порядку, как у добрых людей. Жили, работали, ребятами обзавелись. Макар учительствовал и меня грамоте научил. Я до войны-то много читала. Тебе интересно знать, конечно, что Яков? Яков после свадьбы дом срубил. Он ведь, Тасюшка, на все руки, и швец, и жнец, и на дуде игрец! Только у них с самого начала жизнь не склеилась с Евдокией. Другой, может, давно плюнул бы на все, а он не из таких. Да и то сказать, ребят двое появилось, не шуточное дело. Лечил жену Яков-то, помогал, как-никак свой человек, и не виновата она в том, что на нее хвороба навалилась. Однако Евдокия назло делала всякие штуки: то лекарства выльет в поганое ведро, то орет, что со свету ее сживают. Ребята подросли, стали чураться своей матери, у нас днями околачивались. Яков тоже придет, бывало, вон туда у печки сядет, час сидит, два сидит, с Макаром иногда словом перебросится, а то и так уйдет. Евдокия все окна у нас как-то выхлестала. Нервный она человек, нездоровый. Так вот до войны и прожили. На войну Макара и Якова провожали разом. Яков перед отъездом все переминался, покашливал. Вижу, что сказать мне что-то хочет, а не осмелится. Я догадалась и говорю: "Воюй, Яков, и о детях не беспокойся, сколько сил хватит, столько и буду помогать".
Вредничала Евдокия-то, запрещала своим ребятам ходить к нам, лупила их чем попадя. Да ничего, сладила я. Времена трудные были, не до куражу ей стало. Правда, сама она ко мне не ходила и на улице при встрече отворачивалась. "Издохну, говорит, а Макарихе не поклонюсь и куска от нее не приму!" А ребят я, как могла, тянула.