По сей день помнит Павел Степанович, да и до конца жизни не забудет, как он явился домой из госпиталя, а потом на поле. Женщины, пригорюнившись, глядели на него, расспрашивали про войну.
Он пошутил:
- Сначала ничего. Потом - батюшки мои, родители родные! Потом опять ничего...
Женщины вымученно улыбнулись этой шутке. Чтобы не сбиться с бодрого тона, Павел Степанович как можно веселей продолжал:
- Ну, примете, бабы, в свою компанию?
Женщины прятали глаза от него, с обидной сострадательностью вздыхали.
- Вы, может, думаете, обузой буду, не справлюсь?
- Да мы-то что, мы и вовсе ничего такого, сам-то, сам-то как ты будешь?
- Передохнул бы, оклемался. Насчет харчишек подсобим уж кто чем...
- Словом, договорились, - прервал разговоры Букреев и сквозь стиснутые зубы цедил, идя к конным граблям: - Харчишками помогут! Покруче! Бабье! Я еще покажу, что меня в утиль рано списывать!
Он хотел быстро, по-молодецки вскочить на круглое сиденье граблей, но деревяшка задела оглоблю, и он чуть было не свалился под ноги лошади. Женщины, наученные горем уважать чужую беду, сделали вид, будто ничего не заметили. Павел Степанович погнал лошадь, испуганно думая о том, как он будет одной рукой сбрасывать с граблей вал сена и в то же время править лошадью.
Но все обошлось. Сначала вожжи брал в зубы, а потом приспособился их между колен зажимать, благо колено у ампутированной ноги осталось.
Так вот с этого дня, с конных граблей, на которых обычно мальчишки управляются, и началась его послевоенная жизнь. Женщины признали его за мужика и стали обращаться к нему за помощью и советом. А он незаметно для себя сделался в деревне вроде бригадира. Так что, когда правление предложило ему занять эту должность в Дымной, он только рассмеялся:
- Да мои бабы давно уж меня утвердили...
Дымная в трех километрах от Корзиновки. Тася шла сюда по дороге, обозначенной, как вехами, телеграфными столбами. На полях третьей бригады много неубранного картофеля и почти совсем не тронута капуста. Было сыро и холодно. Ветер все гнал и гнал тучи.
Тася плотнее закуталась в шаль, которую ей дала Лидия Николаевна, и прибавила шагу.
- Где мне найти бригадира? - спросила Тася у женщины, ехавшей на телеге ей навстречу.
Женщина натянула вожжи, поправила мокрый платок, сползший почти на брови, и внимательно посмотрела на Тасю. У нее было скуластое лицо, открытый взгляд и крепкие, мужицкие руки.
- Бригадира? - переспросила она и чему-то усмехнулась. - Найти его не так просто, да вам повезло, он аккурат сейчас обедает. Мужик ведь это мой. Беда, девонька, когда мужик в начальниках ходит. - По тону женщины нельзя было понять: осуждает она своего мужа или довольна им. - Завернула бы я с вами домой, да боюсь, достанется от начальника. Послал меня за землей к речке Корзиновке, горшки собирается зимой лепить для рассады. А найти нашу избу просто. Во-он, видите, большая изба в синий цвет выкрашена? В ней никто не живет. Так три дома отсчитайте и напротив колодца увидите старую избу, у ворот еще большущая липа растет, вот туда и ступайте. Женщина стегнула лошадь вожжами и, обернувшись, крикнула: - Слух был про нового агронома, знать то вы?
Тася кивнула головой и пошла разыскивать дом Букреева. В большой избе, выкрашенной в синий цвет, оказался временный овощной склад. Тася завернула туда.
А в это время Павел Степанович хлебал горячие щи со сметаной. Теща его, Глафира Тимофеевна, хлопотала в кухне и жаловалась на внуков, выглядывавших с печки из-за трубы.
- Со старшим, Пашенька, я уж не в силах совладать. Проворный больно и плут. Кол ему, значит, вкатили по письму, а он его резинкой цирк-цирк - и нету кола. А я спрашиваю, пошто дыра на тетрадке? А он говорит: "Клякса была". И в кого такой мошенник? У нас таких не бывало, и у вас вроде бы не примечалось. С младшим-то, Пашенька, тоже беда: он все норовит крутить у радева разные колесики. Оно как заревет, матушки мои! А то как в воду канет и начнет разными голосами: и по-кошачьи, и по-всякому выть. Чисто леший на болоте. Лупила я уж его - неймется. Как выйду, так он к радиве к этой, проклятой. Ты ешь, ешь, Пашенька, отощал вовсе. Шутка ли, эстоль не евши. Тебя тоже лупить бы, да некому.
Павел Степанович слушал Глафиру Тимофеевну, ел и тихонько посмеивался. Теща наконец-то дождалась человека, который терпеливо слушал ее. Заодно она жаловалась и на жену, то есть на свою дочь:
- А та, потатчица, нет чтобы малых приструнить, сама зубы скалит. Ты уж. Пашенька, батюшко, побудь сегодня дома, натрудил ноженьку-то увечную.
Голос у Глафиры Тимофеевны становился жалобным и нежным. Она очень любит жалеть людей. Павел Степанович морщился.
- Эй, ударники! Где вы там? А ну, слазь с печки отчет держать!
Сначала младший, Валерка, а за ним и старший, Афонька, медленно спускаются с печки и предстают перед отцом. У старшего до пупа разорвана рубаха. "Опять за голубями по крышам лазал", - подумал Павел Степанович и спросил:
- Как же ты, Афонька, кол-то добыл?
- По письму.
- Да мне бабушка уж сообщила, что по письму. Год только начался, а ты с кольями являешься. Может, попросить учительницу, чтобы она тебя обратно в первый класс перевела, не может, мол, слабак оказался.
- У-у, слабак! Если захочу, так...
- Значит, осталось только захотеть? Тогда не беда. Хотенье - это, брат, дело наживное. А ну, давай сюда тетрадки, посмотрим, что там у тебя.
Афонька потупился.
- Чего, совестно глазищам-то стало? Тащи, тащи давай дырявые тетрадки, - заворчала Глафира Тимофеевна.
- И притащу!
- И притащи! Ы-ы, лихорадка, зубастый какой. Вот с ним и совладай, с пролетарьей!
Афонька глянул на бабушку исподлобья и пошел за тетрадками. Глафира Тимофеевна принялась убирать со стола. Скрипнула дверь, и от порога послышалось:
- Здравствуйте. Где я могу увидеть бригадира?
Павел Степанович использовал каждую свободную минуту, чтобы дать отдохнуть культе, и при всяком удобном случае отвязывал деревяшку. Сейчас он, опершись рукой о стол, привстал, начал глазами отыскивать деревяшку. Заметив это, Глафира Тимофеевна сказала:
- Да я сушить ее положила.
- Ну вот, подхватит тебя не вовремя. Проходите, пожалуйста, проходите. Сейчас я ногу прилажу. Вы откуда будете?
- Я - новый агроном.
Павел Степанович быстро вскинул голову, внимательно и долго разглядывал Тасю, пристраивая в то же время деревяшку.
- Ну, здравствуйте, товарищ новый агроном! - Он ковыльнул ей навстречу. - К столу милости просим.
Букреев подождал, пока Тася снимет телогрейку, сам пристроил ее на вешалку и провел гостью в переднюю.
Здесь Павел Степанович заметил наконец, что теща скептически поджала губы и подозрительно наблюдает за ними.
- Мама! А ну, что у тебя есть в печи и в погребе - все подавай на стол! Вы уж располагайтесь сами, как дома. Мы гостям всегда рады, обернулся он к Тасе и тут же распорядился: - Афонька, айда к Чащихе и скажи, чтобы она вместо меня там покомандовала!
Тася несколько оправилась от смущения и сказала:
- Вы знаете, в госпитале, где я работала, лежал сержант. Очень вы его напоминаете.
- Вы работали и госпитале? - быстро спросил Павел Степанович. А Глафира Тимофеевна всплеснула руками и затараторила:
- И-и, голубушка ты милая. Да куда нам тебя посадить, сердешную, и чем же тебя попотчевать за труды твои святые и тяжкие. Вон ведь каких выхаживала, - кивнула она головой на Букреева, - легко ли это?
- Не я, бабушка, таких спасала, а врачи.
- Знамо, не одна ты, знамо. А все-таки велик труд воскрешать людей, не всякому под силу.
- Мама! - напомнил ей Павел Степанович.
- Иду, Пашенька, бегу, милушка...
- Да вы напрасно беспокоитесь, я ничего не хочу, - смущенно запротестовала Тася. - Я просто пришла познакомиться с вами и с вашими делами.
- Вот и хорошо, что сразу в бригады пошли, правильно сделали. А от обеда отказываться нельзя. В нашей деревне обычаи уральские: человек пришел - обогрей, накорми его. А обычаи, как вам известно, уважать надо. - Павел Степанович чуть заметно улыбнулся, глядя на Тасю небольшими, цепкими глазами. - если они не дикие, конечно...
Минуг через двадцать все сидели за столом. Откуда-то из подполья Глафира Тимофеевна вытащила бутылку настойки, которую, по ее словам, она хранила "на всякий случай" еще с Троицы. Она вытерла бутылку передником и с видом щедрого человека пристукнула ею по столу: знай, мол, наших!
Как Тася ни упиралась, ее все-таки заставили "пригубить" полрюмочки. Хотела Глафира Тимофеевна еще "приневолить" гостеньку, но Павел Степанович заступился, сказав, что человек находится при исполнении служебных обязанностей. Такой довод подействовал на старуху, и она унесла свою бутылку в подполье.
Разговор шел сам собой, без всяких понуждений. Тася чувствовала себя здесь просто. "И чего только в городе не болтали мне насчет того, что не найду общего языка с деревенскими жителями. Да до иного деревенского, как я погляжу, еще тянугься да и тянуться надо", - думала Тася, слушая Павла Степановича.
А он детально, с толком рассказывал ей о делах бригады, о людях колхоза, о том, почему у них так плохо дело с уборкой овощей.
Несмотря на засушливое лето, бригада Букреева вырастила хороший урожай. Но людей на уборке очень мало. Председатель же, как всегда, надеется, что Букреев как-нибудь выкругится, урожай уберет, а не уберет - с него спросить проще - он коммунист, поэтому Птахин и отправляет людей, прибывших на уборку, в другие бригады.
- А правление куда же смотрит? - возмутилась Тася.
- Правление - это Птахин, его жена да заместитель председателя Карасев. Что они скажут - так и будет. Вокруг них кумовья, сваты, тести и зятья. Прикормились возле руководства, им не выгодно с начальством спорить. Осмолов, пастух наш, спорит, да один в поле не воин. Вы с пастухом нашим познакомились?
- Слышала о нем, но познакомиться еще не успела.
- Обязательно познакомьтесь. Умный старик. Да, нас Бог не обидел умными-то людьми. Разбрелись только они, махнули на все рукой.
- А вы, Павел Степанович, как с семьей живете? Пенсию получаете?
- Получаю, и приличную. На скромное житье моей семье хватило бы. Но я работаю не за один кусок хлеба.
Получилось это немножко громко, и Павел Степанович зарделся.
- Вот сказанул тоже, как на собрании. Ну, что ж, товарищ агроном, поднялся Павел Степанович, - пойдемте поглядим кое-что, а потом и на поле завернем.
Павел Степанович провел ее в переднюю комнату. Жена бригадира была любительница цветов: на окошках, на столе, на полу - всюду стояли горшки, ящики, банки с разнообразными цветами. На одном окне, между цветами, лежали горкой красные сморщенные помидоры.
- Вот, - взяв в руку один, сказал Павел Степанович, и в голосе послышались нотки гордости, - моя работа!
Тася с недоумением посмотрела на помидор. Особенного в нем ничего не было. Чем тут хвастаться?
- Обыкновенный, правда?
- Самый обыкновенный.
- Кому как. Рассада этого помидора нынешней весной выдержала шестиградусный заморозок.
- Да что вы? Шесть градусов?! Даже не верится.
- Эх, мать моя! Поволновался я из-за них. Да и не я один. Мне помогают, - Павел Степанович положил помидор и достал с полочки, на которой рядками стояли книги, пачку писем, - из научно-исследовательского института. Там у них имеется специальная семеноводческая лаборатория. Они меня наставили на путь истинный. По их советам и принялся делать закалку семян. Когда заморозки начались, так в институте, кажется, еще больше меня переживали. Я им каждый день письма писал. И несколько помидор послал на разживу. - Павел Степанович махнул рукой и кинул письма на полку. - Опять расхвастался, рад свежему человеку. А хвалиться-то рано еще, мало кустов устояло в мороз. Однако сдвиги есть. В нашем колхозе да и во всем районе с помощью закалки сейчас помидоры уже выдерживают четыре градуса, а иней им и вовсе нипочем.
Они отправились на поля. На завалинках под навесами домов, нахохлившись, дремали куры и петух не хорохорился, как п былые времена, а тоже сидел тихо и мирно. На дороге в протертых колеях холодно поблескивала грязная вода. Во многих местах глубокие ржавые выбоины были завалены осклизлой ботвой и соломой. Березовые листья, плавающие в лужах, были похожи на старинные. потускневшие медяки. В поле, прихваченные первыми заморозками, темными тряпками повисли картофельные кусты. Только брюхатые капустные кочаны вольно развалились в темно-зеленой распахнутой одежде.