Без тебя поискали бы наших татарчат и успокоились. А тут – до драк спорили, виноваты татары или нет.
– А ты считаешь – виноваты? – Млад поднял голову.
– Мне, если честно, совершенно все равно. По закону ваша грамота никакой силы не имеет, и неважно, подписал ты ее или нет. И не имела бы, даже если бы ее подписали сто волхвов.
– Нет, я имею в виду – не по закону. Ты сама как считаешь?
– Я никак не считаю. Мне никто не доказал ни их вины, ни их невиновности. И какой может быть разговор?
– Ты говоришь, как профессор-правовед, – улыбнулся Млад.
– А как я, по-твоему, должна говорить? Как баба из Сычевки? – она засмеялась, – я надеюсь, ты меня послушаешь и никуда не поедешь. Кроме ректора, в университете довольно законников, чтоб ты чувствовал себя спокойно. И это вовсе не чужие спины, как ты говоришь. Расскажи лучше, как себя чувствует твой Миша.
– Ты знаешь – лучше, – Млад улыбнулся, – только… мне кажется, он будет темным шаманом. Придется искать ему другого наставника. Жаль, конечно. Я за эти четыре дня к нему привязался. Уже думал, как мы станем подниматься наверх вчетвером. Никогда не поднимал наверх сразу троих.
– Как думаешь, он выживет? – Дана посмотрела на него испытующе.
– Думаю, да, – Млад сжал губы и торопливо добавил, – он очень поздоровел, поправился, и вообще – воспрянул.
– А ты не обманываешься?
– Я не хочу это обсуждать. Неужели ты не понимаешь? Ну как я могу об этом говорить?
– Если он умрет, ты представляешь, что начнется?
– Да я даже думать об этом не буду! – Млад откинулся назад и обиженно поднял брови, – мне совершенно все равно, что после этого начнется! Он же… он живой человек, он мой ученик! Знаешь, он Пифагорыча так жалел сегодня… Будто родного деда. Я не думал, что он такой… чувствительный. У него припадок случился.
– А что с Пифагорычем?
Млад рассказал о выходке пьяных студентов, на что Дана покачала головой:
– Не нравится мне это что-то… Я сегодня возвращалась из Сычевки и тоже встретила ватагу… Знаешь, стыдно признаться – я испугалась. Никогда ничего не боялась в университете, сколько лет тут живу. А тут чуть не бегом до дома бежала. Дикие они какие-то, словно ненормальные, глаза невидящие… Думала – дожила, студентов буду теперь бояться! Может, показалось? Темно было.
Млад очень пожалел, что его в это время не оказалось рядом – с ней он выдумывал несуществующие опасности и мечтал о подвигах, словно шестнадцатилетний юнец. Ему захотелось обнять ее узкие приподнятые плечи, но в это время закипел самовар, и вместо объятий пришлось тащить его на стол.
– Ты так на меня смотришь, – Дана улыбнулась, наливая кипяток в чайник, – как будто жалеешь, что сел слишком далеко…
Млад кивнул и придвинулся ближе.
– Я соскучился. И я так устал сегодня…
Она притянула его голову к себе на грудь – тонкими, гибкими руками – взлохматила ему волосы и шепнула в самое ухо:
– Младик, чудушко мое… Ну отчего же ты такой, а?
– Какой?
– Нелепый…
– Я и сам не знаю. Студенты меня ни во что не ставят… И шаманята мои.
– Ты сам это придумал? Студенты тебя обожают. Дай им возможность, они б тебя на капище поставили рядом с богами и поклонялись, как кумиру. И я вместе с ними.
– Что бы ты делала вместе с ними? – Млад обнял ее, и прижался щекой к тонкой шелковой ткани на ее груди.
– Поклонялась тебе, как кумиру.
– Почему?
– Потому что таких как ты не бывает. Потому что тебя совершенно невозможно любить, тебе можно только поклоняться.
Млад снова не понял, что она хотела этим сказать: подобными двусмысленными словами она морочила ему голову десять лет! Он потянулся к ее губам, но как только коснулся их, за окном раздался громкий крик:
– Вперед! Смерть татарам!
И призыву ответил вопль сотни глоток.
Дана дернулась и бросилась к окну, Млад вскочил вслед за ней: к профессорской слободе с факелами в руках неслась толпа студентов.
– Вычислили… – сказала Дана, всплеснув руками, – татарчат вычислили! Не спится же им!
Млад, только выглянув в окно, кинулся к выходу, на ходу натягивая полушубок.
– Ты куда? Куда собрался? – Дана оторвалась от окна.
– Туда… – Млад пожал плечами – с ней ему всегда казалось, что он делает что-то не то.
– С ума сошел? Против пьяной толпы? Посмотри, их там не меньше сотни!
– Да что ты… Это же студенты… Кто-то же должен их остановить? Да сейчас все профессора сбегутся!
– Да? Что-то я ни одного не вижу!
– Спят все, сейчас проснутся, – Млад надел валенки.
– Младик, ты с ума сошел… Не ходи… Ты слышал, что они сегодня вытворяли? Ты просто их не видел сегодня!
Крики становились все громче, мелькали черные тени и оранжевый огонь факелов.
– Да это же студенты, это же наши студенты! Они завтра прощения будут просить, они завтра пожалеют о том, что сегодня вытворяли!
– Младик, завтра будет завтра!
– Дана, они сейчас натворят черт знает чего! И завтра, к сожалению, этого будет не исправить! Как ты не понимаешь, для них это игра!
– Игра? Они, похоже, решили сжечь профессорскую слободу!
– Вот именно! – Млад открыл дверь, – Закройся покрепче.
– Да они убьют тебя!
Млад не стал больше спорить и захлопнул дверь. Он ни секунды не верил в то, что студенты захотят его убить. Он думал, стоит ему появиться перед ними, и они остановятся, стоит сказать несколько слов, и все встанет на свои места!
Разрозненная толпа приближалась к терему выпускников, крича и размахивая факелами, Млад бежал им наперерез, и немного не успевал оказаться перед крыльцом раньше их.
– Бей татар!
– Смерть за смерть!
– Постоим за землю русскую!
– Смерть татарам!
Конечно, не обошлось без верховода: первым на крыльцо вскочил здоровый парень в долгополой расстегнутой шубе, повернулся к прибывающей толпе и низким, зычным голосом отдал команду:
– Обкладывайте терем сеном! Поджарим татарву!
Толпа отозвалась восторженными криками, откуда-то на самом деле появилось сено. А они подготовились… Это не стихийный набег, они слишком слажено окружали терем. Не только сено, у них и масло было припасено!
Либо это была не та ватага, с которой встретился Пифагорыч, либо тот чего-то не доглядел: в лицах студентов, бегущих рядом, Млад не увидел ничего звериного, напротив, это были одухотворенные лица, лица людей, одержимых высокой идеей, словно у воинов, идущих в бой за правое дело, и от этого Младу стало не по себе еще больше.
В пятнадцать лет он действительно участвовал в походе на крымчан, и отлично помнил воодушевление, с которым шел вперед, на копья и сабли врагов. Войско перед боем охватывало небывалое возбуждение, восторг, жажда победы. И страх, и здравый смысл меркли, терялись; глаза слепли, и воины бежали вперед, презирая опасность и смерть. И побеждали. Возможно, князь Борис умел воодушевить войско силой своего слова, соединить сотни людей в единое целое, как это утром сделал Белояр с сорока волхвами. Возможно, князь прибегал для этого к помощи волхвов, но Младу казалось, что волхвы князю для этого не нужны.
А теперь рядом с ним к терему выпускников студенты бежали, словно воины на врага: ослепленные, восторженные и непобедимые. И это было гораздо страшней и опасней пьяной ватаги, чувствующей свою безнаказанность.
Млад подбежал к крыльцу, и его никто не отличил от остальных. Он взлетел по ступенькам вверх: верховод отвернулся в сторону, отдавая какие-то распоряжения студентам – Млад не долго думая, развернул его к себе лицом, и довольно грубо, надеясь напугать и отрезвить. Но вместо студента увидел перед собой взрослого человека, примерно своего ровесника.