– Я защищал Русь в бою, с оружием в руках! – Млад вскинул лицо и обвел глазами студентов: они замолчали и повернули головы на звук его голоса, – я воевал против копий и сабель, которые татары обрушили на мою землю! Как же жалко выглядят те, кто нападает на безоружных! Кто не силой, а числом берет победу над зажатой в угол горсткой бывших товарищей!
Млад понял, что делает Дана: вслед за ней, то ли желая ее остановить, то ли пристыженные ее примером, к терему бросилось десятка два профессоров. Даже те, кто до сих пор не решился высунуть носа из своих домов!
– Их надо давить, как крыс! Потому что они, словно крысы, заполоняют нашу землю! – немедленно отозвался незнакомец, отталкивая Млада в тень и закрывая его от студентов, – Татары не пойдут в открытый бой! Татары боятся открытого боя! Татары прячутся от нас, прикрываясь слабостью и малым числом, но мы не позволим себя обмануть! Кубок с ядом – не копье и не сабля! Смерть за смерть!
Чужак поздно понял, что напрасно позволил Младу открыть рот. И дело не в словах, которые говорил каждый из них! Ширяй пригнулся и с воплем толкнул чужака головой в поясницу: стоящие рядом студенты не успели его остановить, и подхватили его за плечи слишком поздно, Млад успел шагнуть вперед, из тени под свет огня.
– Вам станет стыдно завтра! Завтра вы проснетесь на пепелище Alma mater и ужаснетесь тому, что сделали! Не кажется ли вам странным, что со всех сторон к вам бегут предатели и прихвостни врагов? Ваши профессора стали вашими врагами! Вы готовы убить каждого, кто с вами не согласен? Это вы называете путем силы? Вам придется убить сотню профессоров, но устоите ли вы против тысячи своих товарищей?
Теперь чужак не мог заткнуть ему рот – он бы опустился в глазах студентов, несмотря на свою potentia sacra и умение звать за собой.
– Обманутые, запуганные люди! – незнакомец не посмел оттолкнуть Млада, – они не ведают, что творят. Профессора не враги нам, а лишь те, кто не успел разобраться, понять, кто враг, а кто друг! И наше дело донести до них нашу Правду!
– Млад Мстиславич – тоже профессор! Слушайте Млада Мстиславича! – прокричал Ширяй, но его уронили на пол и заткнули рот.
Млад впился глазами в толпу, и чувствовал каждого, кто смотрел сейчас на него. Рук не хватало, бубна не хватало, но огонь, освещавший его лицо, делал свое дело.
– Правда – одна на всех! Нет Правды моей и вашей! Тушите огонь! Завтра мы соберем вече, и решим – по-честному решим – что нам делать. Вы пришли сюда ночью не от силы, а от слабости! Что же это за сила, которая действует исподтишка? Тушите огонь! Завтра вы донесете до всего университета то, что хотите сказать, завтра вам дадут слово, и вы в открытую скажете, что надо делать. Тушите огонь!
– Тушите огонь, ребята! – выкрикнули сзади – профессора подоспели вовремя, – Скорей! Пока не разгорелось, тушите огонь!
– Тушите огонь, безобразники!
– Пока стены не занялись, тушите! Снегом, снегом!
Дана остановилась чуть в стороне – в ее осанке снова появилось что-то от княгини: она сверху вниз смотрела на суету и не двигалась с места, и Младу показалось, что он видит легкую улыбку, играющую на ее губах.
Студенты растерянно смотрели друг на друга: толпа исчезла, они перестали быть единым целым, стоило только посеять в их душах легкое сомнение в правоте.
– Смерть татарам! – неуверенно прозвучало перед крыльцом.
– Да что ж вы стоите! – крикнул кто-то из профессоров сзади, – шевелитесь! Займутся стены – не остановите!
– Быстрей, ребята! – двое профессоров протиснулись вперед, подталкивая студентов, и первыми принялись забрасывать пламя снегом.
А Млад смотрел студентам в глаза, и боялся моргнуть, чтоб не потерять с ними связи. Огонь начинал припекать с обеих сторон, клуб дыма влетел под крышу крыльца, и двое студентов за его спиной закашлялись.
Млад привык к дыму, и слезы, выступившие на глазах, лишь придали его взгляду силы: дрожащая, прозрачная пелена смешала всех вместе – и студентов, и профессоров. Он словно смотрел на всех одновременно, и чувствовал всех одновременно, единым целым, и это было совсем не то единое целое, что пять минут назад. Только одна тень отделилась от остальных и ушла в сторону: мимо охваченных огнем стен, мимо домов профессорской слободы, по глубокому снегу – в лес.
А от факультетских теремов к ним бежали студенты, тысяча студентов: с лопатами и ведрами.
Млад простоял на крыльце до тех пор, пока не потушили занимавшийся пожар, хотя в этом не было необходимости. Он и сам не знал, боится ли чего, перестраховывается ли, и совсем не хотел признаваться самому себе, что просто не может выйти из того состояния, в котором оказался – губительный для шамана факт. Шаман должен уметь войти и выйти из любого состояния сам, по своей воле. Этому он и учил Ширяя с Добробоем.
Запах гари еще стелился по земле, когда Млад сел на ступеньки крыльца и прислонился головой к перилам, ощутив, что связанные руки затекли и не чувствуют мороза. Люди потихоньку начали расходиться, татарчата так и не рискнули отпереть дверь. После битвы с огнем наступало умиротворение – голоса стали тише, спокойней.
– Младик? – услышал он голос Даны и тут же почувствовал ее прикосновение к волосам.
Глаза открывать не хотелось – даже на то, чтоб поднять веки, не осталось сил. Но это была Дана, и перед ней Млад не мог показаться слабым и беспомощным. Ему вдруг стало неловко из-за связанных за спиной рук. Он поднял голову и хотел встать, но Дана присела на корточки за его спиной и начала возиться с кожаным ремешком, стягивающим его запястья.
– Руки отморозил, – проворчала она, нагибаясь еще ниже и хватая узел зубами, – и без шапки…
– Я… я сам…
– Что «ты сам»? – засмеялась она, – руки себе развяжешь? Сиди! Чудушко…
Узел ослаб, и через полминуты Млад уже тер затекшие запястья негнущимися пальцами.
– Ты идти-то можешь? – спросила Дана, накрывая теплыми руками его уши.
– Могу, – Млад схватился рукой за перила, но замерзшие, распухшие пальцы соскользнули, и от напряжения внутри все затряслось и разъехалось.
– Давай-ка я тебе помогу, герой… – Дана закинула его руку себе на плечо, – а то ты совсем замерзнешь.
Млад не чувствовал холода – наверное, и вправду начал замерзать. И только поднявшись на дрожащие ноги, вдруг подумал: а где же Ширяй? У него ведь тоже связаны руки! Млад оглянулся по сторонам, но шаманенка нигде не заметил.
– О твоем подвиге кощуны сложат песню, – Дана обхватила его пояс, не давая ему осесть на землю.
– Ты опять шутишь? – Младу было неловко опираться на нее всей тяжестью. Он мечтал носить ее на руках, и никак не предполагал обратного… Но ноги заплетались, подгибались колени, и земля уходила из-под валенок.
– Почему я обязательно должна шутить? Ну ты хотя бы ноги переставляй!
– Да, я стараюсь, – Млад улыбнулся.
– И ты еще удивляешься тому, что студенты тебя боготворят? Если ты вкладываешь в лекции хотя бы сотую долю своей силы, они должны испытывать священный трепет! Я сама едва не кинулась тушить огонь вместе со всеми!
– Я не смог выйти из этого по своей воле… Мой дед вздул бы меня за это. Это напрасная трата сил.
– Ты поэтому не можешь идти? – спросила Дана, и Младу послышалась нежность в ее голосе.
– Так бывает всегда. Мне надо настойки глотнуть, и все пройдет. Если бы не гадание в Городище, я бы не так устал. Так часто нельзя, нужно время на восстановление.
– Сейчас дойдем до тебя, ты глотнешь своей настойки, и я уложу тебя спать, хорошо?
Ширяй ввалился в дом, когда Дана умывала Младу лицо. Драка со студентами не прошла даром: кроме ссадин и синяков, в тепле у него пошла кровь носом.