Смотри‑ка, вон Понтифекс Конфалум, а вон Престимион, а вот и Деккерет! Все великие императоры лежат, глядя вверх, на дождь, который не падает, и беззвучно говорят: «Добро пожаловать, ты, который был Тиверасом, добро пожаловать, усталый старый король, иди, приляг с нами, теперь, когда ты так же мертв, как и мы. Да‑да. Ах, как здесь чудесно! Смотри, вон Лорд Малибор, тот человек из города Бомбифал, на которого я возлагал такие надежды, но так ошибся, и он мертв, а это — Лорд Вориакс, у которого была черная борода и пунцовые щеки, но теперь они потеряли румянец». И, наконец, мне позволено присоединиться к ним. Все неподвижно. Наконец‑то, наконец‑то, наконец! Наконец‑то они позволяют мне умереть, даже если это только сон.
И Понтифекс Тиверас плывет между мирами, ни мертв и не жив, грезя о мире живых и думая, что он мертв, грезя о царстве смерти и помня, что жив.
7
— Немного вина, если можно, — попросил Валентин. Слит подал ему кубок, и Коронал сделал большой глоток. — Я просто задремал, — пробормотал он. — Слегка вздремнул перед банкетом — и этот сон. Слит! Этот сон! Найдите мне Тисану! Мне нужно, чтобы она истолковала его.
— При всем уважении к вам, ваша светлость, на это сейчас нет времени,
— ответил Слит.
— Мы пришли за вами, — вмешался Тунигорн. — Банкет вот‑вот начнется. Согласно протоколу, вы должны сидеть на помосте, когда чиновники Понтифекса…
— Протокол! Протокол! Этот сон — почти послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…
— Коронал не принимает посланий, ваша светлость, — спокойно заметил Слит. — Банкет начинается через несколько минут, а мы еще должны одеть вас и проводить. Тисана со своими снадобьями появится потом, если понадобится. Но сейчас, мой лорд…
— Я должен разобраться с этим сном!
— Понимаю, но времени нет. Собирайтесь, мой лорд.
Слит и Тунигорн безусловно правы. Нравится ему или нет, он должен немедля отправляться на банкет. Дело тут не столько в уважении к собравшимся: речь шла о придворной церемонии, где вышестоящий монарх оказывал честь более молодому, который являлся его названным сыном и помазанным наследником, и даже если Понтифекс был дряхл и совершенно невменяем, Коронал не имел никакого права относиться к этому событию легкомысленно. Он должен идти, а сон подождет. От достоверного, насыщенного знамениями сна нельзя отмахнуться, — ему потребуется толкование и, возможно, даже совещание с чародеем Делиамбром. Но потом, потом, не теперь.
— Собирайтесь, мой лорд, — повторил Слит, протягивая ему горностаевую мантию — знак его положения.
Гнетущие картины сновидения еще смущали дух Валентина, когда десять минут спустя он вошел в большой зал Понтифекса. Поскольку Короналу Маджипура не подобает иметь угрюмый или задумчивый вид при таком событии, он постарался придать своему лицу самое любезное выражение, какое только смог, и направился к помосту.
Подобным образом, впрочем, ему пришлось вести себя в течение всей этой нескончаемой недели официального визита: вынужденная улыбка, деланное дружелюбие. Из всех городов огромного Маджипура меньше всего Валентин любил Лабиринт. Тот производил мрачное, гнетущее впечатление, и появлялся он здесь лишь тогда, когда того требовали неизбежные, связанные с его положением, обязанности. В той же степени, в какой остро ощущал радости жизни под теплым солнцем и гигантским небесным сводом, проезжая по какому‑нибудь густому лесу, когда ветер трепал его золотистые кудри, он чувствовал себя заживо похороненным, когда появлялся в этом безрадостном, зарывшемся в землю городе. Он ненавидел его мрачные, нисходящие витки, бесконечность тенистых подземных уровней, вызывающую страх атмосферу замкнутого пространства.
И наиболее ненавистным для его было осознание неизбежности судьбы, ожидавшей его здесь, когда придется унаследовать титул Понтифекса, оставить радости жизни на Замковой Горе и похоронить себя заживо в столь отвратительной гробнице.
И вот сегодня банкет в большом зале, на самом нижнем уровне унылого подземного города, — как он страшился этого! Отвратительный зал весь состоял из резко очерченных углов и слепящих светильников, причудливо отражающих блики. Напыщенные чиновники из числа придворных Понтифекса в своих нелепых традиционных масках, скука, а пуще всего — гнетущее чувство, что весь Лабиринт давит на него колоссальной каменной массой, одно это вселяло в его сердце страх.
Он подумал, что тот ужасный сон был, вероятно, лишь предвестником напряжения, которое ему придется испытать ныне вечером. Но, к своему удивлению, обнаружил, что беспокойство покидает его, он расслабляется — не то чтобы наслаждается банкетом — нет, едва ли — но, во всяком случае, находит его менее тягостным.
Помогло и то, что зал заново украсили. Повсюду были развешаны яркие знамена цветов Коронала — золотой и зеленый; они закрывали и затушевывали вызывающие смутное беспокойство очертания громадного помещения. Да и освещение изменилось со времени его последнего визита: теперь в воздухе парили матово светящиеся шары.
Чувствовалось, что чиновники Понтифекса не пожалели ни средств, ни усилий, чтобы событие выглядело празднично. Из легендарных подвалов Понтифекса извлекли поразительный набор изысканнейших вин планеты: золотое искристое из Пидруида, белое сухое из Амблеморна, а затем — нежное красное из Ни‑мойи, за которым последовало крепкое пурпурное мулдемарское, заложенное еще во времена Малибора. И к каждому вину, естественно, подавались соответствующие деликатесы: охлажденные ягоды токки, копченое мясо морского дракона, калимботы по‑нарабальски, жареные ножки билантона. Развлечения следовали друг за другом нескончаемой вереницей: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто‑нибудь из приспешников Понтифекса заискивающе посматривал на возвышение, где восседал Лорд Валентин со своими приближенными, как бы спрашивая: Всего ли достаточно? Довольна ли ваша светлость?
И всякий раз Валентин отвечал теплой улыбкой, дружеским кивком, поднятием бокала, давая таким образом понять беспокойным хозяевам, что он всем доволен.
— Что за трусливые шакалы! — воскликнул Слит. — За шесть столов чувствуется, как они потеют от страха!
Реплика и стала поводом для глупого и бесцеремонного замечания Хиссуне о том, что они из кожи вон лезут, чтобы угодить Валентину предвидя день, когда он станет Понтифексом. Неожиданная бестактность обожгла Валентина словно удар хлыста, и он отвернулся. Сердце у него колотилось, во рту вдруг пересохло, но он заставил себя успокоиться: улыбнулся сидящему за несколько столов от него главному представителю Хорнкасту, кивнул мажордому Понтифекса, окинул милостивым взглядом еще кого‑то, одновременно слыша за спиной, как Шанамир раздраженно вразумляет Хиссуне.
Гнев Валентина тут же прошел. В конце концов, откуда мальчишке знать, что это запретная тема? Но он не мог вступиться за Хиссуне, не обнаружив того, сколь глубоко уязвлен; поэтому вновь включился в разговор, будто ничего не произошло.
Затем появились пятеро жонглеров — три человека, скандар и хьорт — и весьма кстати отвлекли внимание гостей. Они затеяли бешеную круговерть из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрение и аплодисменты Коронала.
Нет, конечно, они не принадлежали к мастерам своего дела; ошибки и погрешности не могли ускользнуть от опытного взгляда Валентина. Но жонглеры всегда приносили ему радость. Они невольно вызывали воспоминания о тех беззаботных временах много лет назад, когда он сам был жонглером и странствовал с бродячей труппой.